Алексей Ливеровский - Секрет Ярика
В ту весну я, как всегда, жил в деревне. И вот такая получилась история. Привезли мне собаку, попросили подержать лето. Люди мне близкие — отказать трудно. Беда, что семья эта житейскими делами загруженная, не собачья — первый раз держат. Догадывался, что это будет за существо, подумалось — ладно, щенку только три месяца, что-то можно исправить.
Привезли, оставили, сказали: «Это Пик, имя ничего не значит, первая буква должна была быть „П“. Может быть, пригодится для охоты». Попрощались, помахал я с крыльца руками, жена пошла провожать. Остались мы вдвоем.
Передо мной сидел щенок спаниель, явно породный и, наверно, рабочих кровей, наверно потому, что доставали в секции почти что для меня, да и фамилия у хозяев спаниельная. Окрас интересный: по белому так много черных пятен, что весь кажется серым. Голова и уши черные, на лбу белое латинское «V», мочка носа совсем черная, а глаза цыганские.
Песику надоело сидеть, он прошел три шага, по-щенячьему не поднимая ногу присел, сделал лужу и сразу же попросился в дверь на улицу. Выпустил его и, стоя на крыльце, печально задумался. Не к месту была эта собачонка. Совсем недавно здесь, в этом доме, угасла от старости общая любимица, ласковая красавица Уверь. Годы мои не малые, решил больше собаку не заводить, а тут еще спаниель и явно до предела распущенный. Не к месту, совсем не к месту. Однако факт есть факт.
Пик скоро вернулся, предпринял бойкое обследование кухни, подняв передние лапки на залавок, носом спихнул крышку латки с котлетами, обнаружив наличие чутья. Удивился на мой окрик, убежал в соседнюю комнату. Ко мне пришли люди, я не сразу стал его искать — нашел спящим на диване, предварительно он облегчил желудок тут же рядом, прямо на крашеный пол. Выгнал на улицу — бесполезно, поздно.
Ошейника на Пике не было. Порылся в своих запасах, нашел, конечно, слишком большой. Надо было порядочно укоротить. К этому времени щенок лежал под лавкой, вяло пережевывая мой носок. Чтобы определить, где сверлить новые дырочки, надо было примерить. Положил ремешок песику на шею, хотел продеть в пряжку — и отдернул руку: острые, как шилья, зубы вонзились мне в пальцы. Я знал, что испугаться, уступить нельзя, ни боже мой, иначе в дальнейшем будет плохо. Шлепнул безобразника по мордочке, прикрикнул и продолжал мерить. Маленький демон опрокинулся на спину и кусался, кусался. Размеченный, наколотый ошейник надо было надеть. Неприятно было, больно, но я с этим справился и пошел мыть и обрабатывать йодом руки.
Подстилку положил, как всегда, за шкафом. Вспомнил Уверь, просил прощения: «Увушка, ты добрая, ласковая, не сердись на том свете. Ведь он щенок, а помнишь, какие у тебя были бархатные красавцы, слепые комочки, ты их любила, и этот еще маленький». Я скрыл от нее искусанные руки. Пик тоже про них забыл, видимо, устал с дороги, понял, кому я готовлю место, сидел, покачивая головой, наблюдал — плюхнулся на подстилку и затих.
В четыре часа утра раздался пронзительный нетерпеливый визг. Зажгли свет — все дела и делишки на полу, а собака хочет гулять.
Так началась жизнь Пика в нашем приозерном доме, и была она обоюдно трудной. Необыкновенно живой, вечно играющий с чем-нибудь, он носился в пределах садика, к счастью не зная, как из него выйти. Гулял, увлекался и все же успевал, когда приходила нужда, проникнуть через одну из двух наружных дверей и выполнить потребности на твердом полу дома. Я был удивлен. Много позже узнал, что его в городе не выпускали на улицу: врач посоветовал держать дома до прививки во избежание инфекции. Вот и приучили.
Радовал аппетит малыша и полная неразборчивость в пище. С одинаковым удовольствием он поглощал и хлеб, и молоко, картошку, грибной суп, сырую морковку, яблочную кожуру. Если на кухонном столе появлялось сырое мясо, он не отходил ни на шаг, ни на секунду и тихо стонал от энтузиазма. Стоило только взять в руки его алюминиевую плошку, как он принимался оглушительно лаять и прыгать на человека. Я выносил еду на улицу, поставить ее на траву было непросто: он бил лапами и совал черную мордочку в плошку, когда она была еще в воздухе. В первый же раз я сказал ему «нельзя» и надавил на спину. Он укусил меня за палец — и вот чудо: на третий день песик уже садился перед плошкой и ждал разрешения.
Труднее всего было приучить его к аккуратности. Я сходил в лес, нарезал тонких прутиков и разложил их на видных местах по всему дому. Кто заметит неладное, немедленно должен был реагировать. Конечно, больше строжить, чем бить. Последнее в нашей семье было не принято, пришлось сделать исключение для злостного рецидивиста. Дело все же подвигалось плохо. Помогло установление твердых часов кормления и неусыпное наблюдение за безобразником. Долго он еще просился в дверь, когда хотел гулять, а не тогда… Я старался выгуливать его как можно позже — в двенадцатом часу, и вытаскивал рано утром, когда еще самому очень хотелось спать, а Пик отказывался вставать и приходилось пристегивать поводок. Трудные дни, канительная работа, и все же недели через две Пик вел себя дома как полагается. Прутики не выбросили, с ними легче было объяснять, что диван в большой комнате не пристанище для дневной дремы, а ревизия кухонных кастрюлек и плошек — дело запрещенное. Песик оказался понятливым. Очень скоро, как только мы садились обедать и я черенком вилки два раза стучал по столу, он без всякой обиды уходил на свою подстилку и появлялся, когда разливали чай.
Пик стремительно рос, взрослел и набирался ума. К дому и людям прижился. Женщины с удовольствием оставляли ему кусочки от обеда, а мне была приятна привычная «собачность» в комнатах и дополнительная ласковая приветность.
Как то раз он пришел ко мне в кабинет, послушал машинку, сел, молча сверлил меня цыганскими глазами и — наверно, мне так показалось — кивнул головой на выход, на улицу. Ему явно хотелось на волю. Какое мне до этого дело? Комнатная дрессировка пройдена, а работа в поле? Не собирался охотиться со спаниелем, никогда не собирался. И вообще решил собак больше не заводить. Сиди дома, черноглазый.
Кончилось это дело тем, что Пик нашел дырку в заборе, а из деревни пришла женщина и спросила: «Это не ваша собачка моих кур гоняет? Два яйца потеряли». Такого терпеть нельзя. Кроме того, доктор сказал мне, что надо поменьше работать, побольше гулять.
С вечера я нашел коробочку из под леденцов, положил туда кусочки печенья, приготовил шерстяные носки, кеды, чок-корду[20] и снял с лосиного рога старый, соскучившийся свисток на длинном сыромятном ремешке. Все как раньше при натаске очередного ученика. Не думал, что придется…
Рано утром, когда все еще спали, надел старую куртку, пахнущую лесом, потом и порохом, и заслуженную финскую шапку с козырьком и значком — металлическим тетеревом. Поднял с постели Пика, и мы тихонько вышли из дома.
За околицей, в поле, выпустил собачонку и только ее и видел. Далеко за бугром раздался неистовый лай — мимо меня промчался жаворонок, за ним со всех ног Пик. И так — погоня с лаем — длилась полный час. Менялись только объекты гоньбы: ласточки, трясогузки, дрозды, зяблики. Все поля избеганы, сил больше нет, язык до земли. Я сказал: «Сядь! Отдохни и подумай!»
Не приходилось учить спаниелей. В голове какие-то обрывки из книг и разговоров: «Они малорослые, потому надо заставлять сидеть, а не ложиться. Лежа им из травы ничего не видно. Должен ходить так, чтобы вылетающая дичь была на выстреле. Обязательный аппорт».
Сто чертей было в этом маленьком зверьке. Он носился по выгону, возбуждая тревогу у наблюдавших ворон. Если трава чуть повыше, начинал прыгать, как мячик, вскидывая уши. В высокой траве невидимо струился так энергично, что по вздрагивающим метелкам можно было проследить его путь. Он преследовал все, что летит, двигается, — это щенячье, а когда начинал опускать голову и нюхать следы — это было уже охотничье, кровь говорила. Способный песик. День за днем хожу с ним по утрам гулять и учу, и все для него новое, и все прибавляется: приходит пулей на длинный свисток, садится с любого хода по короткому и ждет, что подойду, похвалю и дам кусочек печенья. Ходит без поводка у ноги, долго, как привязанный, но стоит только посадить и скомандовать: «Але!», взвивается с восторгом. По приказанию вскакивает в лодку и сидит смирно, как бы ни качало, пока не пристанешь к берегу. Деревенские развлечения бросил, пренебрегает овцами и курами, словом, воспитанный песик, прямо культурный, очень приветливый и не кусается.
Мы возвращались усталые, с мокрыми ногами прямо к завтраку. Домашние только что поднимались. На улице было уже жарко. Мы могли бы рассказать, какое было дивное утро, как уходил с озера, скручиваясь в белые столбы, зоревой туман, просыхала роса и большое, еще не греющее солнце уменьшалось и раскалялось добела. И кому из домашних дело, что мы своими глазами видели, как ястреб-тетеревятник схватил вяхиря и, когда я крикнул, выпустил из когтей и обиженно улетел в лес и что над озером на страшной высоте прошла стая гусей, рановато, конечно, — еще не пролет.
