Станислав Меньшиков - На Старой площади
По его условиям, стороны не должны были иметь систем стратегической противоракетной обороны, кроме одной, разрешённой нам и расположенной вокруг Москвы. Все остальные радарные станции дальнего предупреждения могли ставиться только по периферии национальной территории и быть обращены вовне. Существовавшие тогда дальние радары прикрывали почти все направления, по которым к нам могли подлететь американские ракеты. Но оставалась довольно большая полоса на севере и северо-востоке, которая не была адекватно прикрыта. По строгим правилам Договора радарную станцию надо было ставить на Крайнем Севере Сибири, скажем, в районе Норильска. Но это намного увеличивало стоимость строительства и эксплуатации станции, и в целях экономии её решили ставить севернее Красноярска, т.е. в глубине нашей территории. К строительству приступили в самом начале 1980-х годов. Американцев, как водится, не предупредили, а они скоро заметили и начали протестовать. Попытки советских представителей урегулировать этот вопрос, сославшись на экономию и отсутствие связи данного радара с противоракетами, не дали результата.
Горбачев оказался в сложном положении. Строительство станции находилось в продвинутой стадии, произведены большие затраты и прекращать строительство не хотелось. Против этого, разумеется, возражал и ВПК. Между тем наличие такого радара ослабляло позицию Горбачева на предстоявших переговорах с Рейганом. Трудно было требовать от США отказа от программы «звездных войн», когда мы сами нарушали Договор по ПРО. Так оно и получилось. Рейган привязался к Красноярской станции и категорически требовал её закрытия и сноса. Без этого, грозил он, никогда не откажется от создания собственной полномасштабной системы ПРО. Его не устраивало ни наше компромиссное предложение о консервации станции, ни обязательство использовать её исключительно в невоенных целях — для слежения за космическими объектами. В конечном счете Горбачев всё же пошел на её уничтожение, но это произошло в 1989 году, т.е. уже при Буше-старшем. История со злополучным радаром затянулась на пять с лишним лет.
Я рассказываю о ней только потому, что во время моего второго приезда в США по делам ООН эта тема постоянно возникала во время доверительных встреч с представителями американской администрации. На этот раз с инициативой таких контактов выступили представители большого бизнеса, в частности Джеймс (Джим) Гиффен, в то время глава частного нью-йоркского банка «Меркатор корпорейшн», занимавшегося торговыми и инвестиционными операциями в Советском Союзе. Юрист по образованию, Гиффен одно время возглавлял крупную металлургическую компанию, но потом сосредоточился на бизнесе с нашей страной и для этого создал свой собственный частный банк.
Уже тогда Гиффен установил тесные контакты не только с советскими внешнеторговыми организациями, но и прямые контакты с Министерством нефтяной промышленности. Он рассчитывал, что с приходом Горбачева возможности для американского нефтяного бизнеса в СССР намного расширятся. Особенно его заинтересовало Тенгизское месторождение у Каспийского моря, которое тогда ещё только разрабатывалось. Впоследствии, после распада Советского Союза, он организовал покупку Тенгиза крупнейшей американской компанией «ЭКСОН-МОБИЛ» у Казахстана и стал личным советником президента Нурсултана Назарбаева по внешнеэкономическим делам.
Но в 1985 году Гиффен ещё только был в начале этого пути. Дело было в октябре. Через месяц он собирался с делегацией политиков и бизнесменов в Москву, рассчитывал там на мою поддержку и поэтому всячески старался мне содействовать. В частности, в какой-то момент он сообщил, что со мной хочет встретиться бывший президент США Ричард Никсон и что, если я поеду в Вашингтон, то возможна также встреча с Джеком Мэтлоком, специальным помощником президента Рейгана по делам Советского Союза. Хотя никто мне в Москве не поручал с ними контактировать, не воспользоваться такой возможностью мне казалось неправильно.
Ричард Никсон и Джек Мэтлок
Офис бывшего президента располагался в нижней части Манхэттена недалеко от Уолл-стрита в небоскребе старой постройки, должно быть,1920-х годов. Помещение было довольно скромным и старомодным, не идя ни в какое сравнение с шикарной обстановкой штаб-квартиры бизнесмена и банкира Гиффена. Было заметно, что Никсон не отличается личным богатством. Сам он достиг в то время почтенного возраста в 73 года, но был достаточно бодр и подвижен. Я его раньше лицезрел в натуре четырежды: трижды в 1959 году во время его визита в качестве вице-президента в Москву — на знаменитом диспуте с Никитой Хрущевым в кухонном павильоне американской выставки в Сокольниках, во время прогулки на катерах вместе с Хрущевым по Москве-реке и на пресс-конференции в резиденции американского посла, где я в числе других журналистов задал ему какой-то вопрос, и ещё раз в 1974 году на приеме в Кремле, где он общался с Л. Брежневым после очередной встречи в верхах, и буквально за месяц до его вынужденной отставки. Хотя с тех пор прошло немало лет, внешне он мало изменился, седины в густых ещё волосах было немного, только лицо стало желтовато-пергаментным. Говорил он быстро, четко, не делая пауз на обдумывание.
— Мне приходится часто встречаться с президентом Рейганом, — начал он безо всяких вступлений, — он любит расспрашивать меня о России и ваших прежних лидерах. Он активно готовится к встрече с мистером Горбачевым и очень хотел бы, чтобы она была успешной.
— Всё зависит от того, что считать успехом, — заметил я. — Какие он задачи перед собой ставит? У Вас в этом деле большой опыт.
— Да, я всегда считал, что помощники обо всём должны договориться заранее, тогда успех почти гарантирован. Например, мы с Брежневым прежде, чем встретиться, вели переговоры несколько лет и через Генри Киссинджера, и через других дипломатов. Торговались до последней минуты. Зато мы смогли начать разрядку, подписать договоры, которые действуют и поныне. Это результат, которым я могу гордиться. А ведь меня когда-то считали чуть ли не главным ненавистником коммунизма в Америке.
Это была святая правда. Помню, как наши политики приходили в ужас при одном упоминании о Никсоне. Это при нём отчаянно бомбили Вьетнам, открыли «второй фронт» против СССР, установив доверительные отношения с Мао Цзэдуном. Но он же и покончил с вьетнамской войной, его же подпись стоит под договорами ОСВ-1 и по ПРО. Это был гибкий стратег, правда, попавшийся на мелкой афере Уотергейта.
— Меня беспокоит, — продолжал он, что Женева состоится без должной подготовки, а это грозит крупным провалом. От такого шока отношения могут замёрзнуть на долгие годы. Президент Рейган этого не хочет, но он не знает, чего ему ждать от Горбачева.
— Ну, — рассмеялся я, — Горбачев тоже не хочет провала. Даже если лидеры просто познакомятся и примут совместное коммюнике, это произведёт в мире хорошее впечатление.
— Этого мало, — нетерпеливо перебил меня Никсон. — Нужно нечто большее. Надо сделать шаг вперед. Возьмите Договор по ПРО. Когда мы его подписывали в Москве, это был очень хороший документ. Но с тех пор прошло больше десяти лет. Военная технология сделала большой скачок вперед. Президент Рейган принял это как факт и декларировал «Стратегическую оборонную инициативу» (СОИ). Она отражает реальности современной техники, и нельзя требовать, чтобы США от неё отказались. Но Рейган не хочет раньше времени хоронить Договор по ПРО. Весь секрет в том, как их совместить.
Я возразил, что создание в США системы ПРО только подстегнёт гонку вооружений, поскольку Советскому Союзу придётся искать адекватный ответ. Самое простое, самое дешёвое и самое эффективное — ещё больше усилить наш наступательный ракетный потенциал. Все равно СОИ не даст полной защиты от наших ракет.
Никсон сказал, что, по мнению американских военных, русские тоже тайно приступили к работам по созданию своей ПРО. Об этом, как они считают, говорит строительство новой радарной станции в Сибири. Если это так, то США могли бы даже поделиться с Россией противоракетными технологиями. Тогда речь пошла бы не о ядерном соперничестве, а о сотрудничестве. Это было бы большим шагом вперед.
— Но до сих пор, — добавил Никсон, — эти вопросы с вашими людьми не обсуждаются, хотя до Женевы осталось меньше месяца.
Я ответил, что если американская сторона поднимет этот вопрос на встрече в верхах в порядке сюрприза, то из этого, конечно, ничего хорошего не получится. Горбачев к СОИ относится отрицательно, а предложение поделиться технологией без специального разговора между экспертами только вызовет подозрения.
Мы ещё поговорили, но всё, что Никсон хотел, он сказал. Пора была расставаться.
В тот же день я вылетел в Вашингтон для встречи с Джеком Мэтлоком. Это был карьерный дипломат, начавший свою работу в госдепартаменте ещё в 1956 году. Три срока прослужил в посольстве в Москве и неплохо знал нашу страну. До назначения в Национальный совет безопасности (т.е. в аппарат Белого дома) в качестве специального помощника президента по делам СССР он успел два с лишним года поработать послом в Праге. Помощником президента он работал с 1983 года и в этом качестве как-то приезжал в Москву и заходил на беседу к В. Загладину, где мы впервые познакомились. Через два года после нашей новой встречи в Вашингтоне ему предстояло стать послом в Москве, где он оставался практически до распада Советского Союза. Но тогда мы об этом знать не могли.
