Михаил Каратеев - Русь и Орда
Московский летописный свод
Потекли дни и ночи, полные напряжения и тревоги, к которым вскоре прибавился и голод. Запасов в городе было немало, но в первые две недели, со дня на день ожидая, что подойдет со своим войском Ольгерд, их особенно не берегли, да и ртов набралось много больше, чем рассчитывал князь Михайла: пришлось дать в кремле убежище не только посадским, но еще и немало смердов сбежалось сюда из окрестных сел, прознавши о том, что москвичи каждого пятого уводят в полон.
После двух приступов, которые были тверичами отбиты с немалым уроном для осаждающих, князь Дмитрий Иванович их больше не повторял, решив, очевидно, взять город измором. Войско его стояло лагерем вокруг Твери, совсем близко от стен, расположившись привольно, словно на отдыхе. Воины играли в рюхи и в козу, горланили песни, а то вступали в соленую перебранку с теми, кто показывался на стенах; жгли костры, на них готовили себе хлебово и тут же, на глазах голодных тверичей, не спеша его поглощали. Иногда какой-нибудь шутник, привязав к стреле обглоданную кость или кусок падали, с озорными прибаутками пускал ее в город. Но много чаще прилетали стрелы с подвязанной к ним горящей паклей, и осажденным все время приходилось быть начеку, чтобы вовремя тушить начинающиеся пожары.
Видя, что осаждающие не очень бдительны, однажды ночью князь Михайла попробовал сделать вылазку, но потерпел неудачу: вышедший из ворот отряд был сразу замечен и обращен в бегство – на его плечах москвичи едва не ворвались в город. Михайла Александрович от этой вылазки никакой существенной пользы не ждал, а лишь хотел ею поднять дух своего воинства. Но получилось обратное, и впредь такие попытки пришлось оставить, ограничиваясь зорким наблюдением за противником и постоянной готовностью отразить возможный приступ.
В начале третьей недели ночью, подплыв по Тверце на челноке, в город сумел пробраться сын боярский Родион Чагин, за два дня до начала осады посланный князем с поручением в Торжок. Он привез плохие вести: новгородцы, захватив Торжок, наместника князя Михайлы, боярина Зюзина, вымазали дегтем и, посадив верхом на козла, водили по всему городу, а потом убили. По всей Тверской земле рыщут московские отряды, грабят города и села, множество смердов угоняют в полон, а там, где им пытаются оказать хоть малое сопротивление, выжигают все дотла.
Михайла Александрович и сам не ждал иного, но все же каждое слово Чагина, будто капля горячей смолы, падало ему на сердце.
– А про Ольгерда Гедиминовича что слышно? – хмуро спросил он.
– Ольгерд Гедиминович шел сюда со своей ратью, княже, – ответил боярский сын, – и был уже в одном переходе от Твери. Но тут, сведав о том, какую силу привел с собою московский князь, в тот же час повернул обратно и ушел в Литву.
– Быть такого не может! – крикнул князь Михайла, потрясенный этим известием. – Так мог поступить лишь трус, никогда не слыхавший о чести, а Ольгерд славный воин и князь! Тебе солгали, а ты и поверил!
– Вестимо, сам я литовского войска не видел, княже, но другие видели, и ты тому верь. Мне сказывали люди надежные, на их правде я крест целовать готов!
– А о татарах тебе довелось ли что услышать? – спросил присутствовавший при этом разговоре боярин Вельяминов, пользуясь тем, что Михайла Александрович замолчал и погрузился в тяжелое раздумье.
– Слыхал лишь то, что в Сарае снова замятня, – ответил Чагин. – Сказывают, будто хана Айбека убил Арапша [296] , но только и его самого сразу же согнал с царства еще какой-то хан.
– Да я не о них тебя пытаю, – с досадою промолвил Вельяминов. – Эти пускай себе режутся! Ты мне о Мамае скажи.
– О Мамае ничего не слыхать, боярин. Надо быть, стоит на Волге. Говорят, нонешним летом там вновь озоруют ушкуйники.
– Ладно, коли ничего больше нет, ступай отдохни, – устало сказал князь Михайла. – А за службу твою спаси тебя Христос.
Чагин поклонился и хотел идти, но тут к нему снова обратился Вельяминов:
– Погоди, молодец, еще слово: ты даве сказал, что подплыл к кремлю на челноке?
– Точно, боярин.
– А что ты с тем челноком сделал?
– Схоронил его недалече, в камышах. Может, еще сгодится.
– Вельми разумно ты поступил, за это хвалю! Ну, иди теперь с Богом.
– Пошто тебе дался челнок? – вяло спросил Михайла Александрович, когда они остались одни.
– Может, в нем теперь наше спасение, княже.
– Это как же так?
– Надобно тебе, нимало не медля, посылать гонца к Ольгерду.
– К Ольгерду?! Да будь ему трижды анафема, литовской собаке! Нешто ты не слыхал, что Чагин сказывал?
– Слыхал, Михайла Александрович. И все же нам не на кого больше надеяться. Надо уговорить его, или Твери конец.
– Где его уговорить, коли он уже тут был и от одного духа московского убег, как заяц!
– Ты не всякому слову верь, княже. Может, то не сам он был, а кто-либо из его сподручных князей или воевод с невеликим войском. А такому что оставалось делать, когда увидел он, какая у Дмитрея сила?
– А и правда, Иван Васильевич, так оно, наверное, и было! – воскликнул князь Михайла, с легковерием обреченного отдаваясь этой новой надежде. – Не верится мне, чтобы Ольгерд Гедиминович мог меня, своего зятя и друга, столь подло предать!
– Я и говорю, Михайла Александрович, тут что-то иное было. И нам теперь надобно если уж не поднять Ольгерда, по крайности хоть разведать все толком, дабы знать, что дальше-то делать.
– Сдаваться ли Дмитрею али еще стоять?
– Так, княже. Только о сдаче помышлять тебе рано. Коли за Ольгерда с умом взяться, он выручит.
– Кого пошлешь-то? Надобно, чтобы человек не убоялся голову поставить на кон, а к тому был бы ловок и мудр.
– Меня пошли. Я сделаю.
– Тебя, боярин?!
– Ну да, меня! Нешто я тебе не добыл ярлык от Мамая? И Ольгерда обломаю не хуже. Я уж знаю, что и как ему нужно сказать.
– Да я не к тому! Сам ведаю, что лучше тебя такого дела никто не сделает. Но ведь супротив кого иного ты на гораздо худшее идешь, пробираясь сквозь московский стан. Другого, ежели заметят и возьмут живым, продержат в железах до мирного ряда, и только. А тебе Дмитрей голову велит ссечь, это уж как пить дать!
– То истина, княже. Но ведь так меня еще словить надо, а коли останусь я здесь и придется тебе просить у Дмитрея миру, он допрежь всего потребует, чтобы ты меня выдал.
– Я тебя не выдам, боярин, – с достоинством ответил князь Михайла. – Я не Иуда!
– Знаю, что ты не схочешь выдать, Михайла Александрович, да ведь принудят. За меня, за одного, целый город губить негоже. Такого я и сам не попущу.
– Может, еще и не придется сдавать город-то…
– Коли я не приведу литовцев, беспременно придется, княже. Кто еще поможет? На татар надеяться нечего, – кабы они сюда шли, давно бы о том вся Русь знала и Дмитрей не стоял бы тут столь спокойно. Сам видишь: как ни поверни, а надобно мне ехать.
– Ну что ж, Иван Васильевич, коли так, – с Богом! – помолчав, сказал князь Михайла. – На тебя возлагаю последнее упование мое. А учить тебя нечего: сам знаешь, что надо говорить Ольгерду и чем его улестить можно.
– Будь спокоен, князь. Дал бы только Господь добраться! Коли я счастливо миную московский стан, почитай дело сделанным. Я так мыслю, что в Вильну мне ехать не придется, ибо Ольгерд Гедиминович ныне беспременно находится при своем войске, где-то подле наших рубежей. Он осторожен и, покуда Дмитрей отселе не ушел, будет стоять наготове, дабы в случае чего не пустить его в Литву. А ежели так, я его борзо сыщу.
– Помоги тебе в том Христос, боярин. Так когда же в путь?
– Завтра днем Чагин покажет мне со стены, где схоронен челнок, а в полночь спустите меня по веревке вниз.
– Добро. Только как узнаю о тебе?
– Да ежели меня схватят, небось шум подымется, – стоя на стене, услышишь. А коли все будет тихо, значит, я ушел.
– Это так, Иван Васильевич, да я не о том: после бы получить от тебя весть – как дело-то обернулось с Ольгердом?
Вельяминов немного подумал, потом сказал:
– Коли он окажется поблизости и я с ним столкуюсь, почто к тебе и весть посылать? Сам увидишь: не минует и седмицы, сюда подойдет Ольгердово войско – ведь от литовского рубежа до Твери нет и восьмидесяти верст. Ну а ежели выйдет какая заминка, к примеру, придется мне в Вильну ехать, либо литовский князь нам в помощи откажет, – тогда я тебя упрежу. Начиная с восьмой ночи, от завтрашней, бдите на стене точно, где я спущусь: мой человек кинет наверх камень с подвязанной грамоткой. Чтобы он то место нашел, загодя сбросьте под стену три лошадиных черепа. Для верности пошлю двух вестников, через ночь.
– Добро, Иван Васильевич, стало быть, все у нас обговорено. Авось Господь над нами сжалится и не попустит погибнуть вольной Твери! Каждый день станем возносить о том молитвы, а теперь надобно и соснуть: уже петь бы вторым петухам, кабы мы их всех не съели.
На следующую ночь Иван Васильевич, переодетый простым воем, пустился в опасный путь. Сын боярский Родион Чагин сам проводил его до челнока и час спустя, возвратившись обратно, сказал, что боярин благополучно миновал неприятельский стан.
