Джон Грин - Многочисленные Катерины
– Кто из них гений – тощий или жирный?
Но что ответила Линдси, он не разобрал.
Когда они шли к пикапу, Гассан сказал:
– Ну и слон этот ДК, а? Слушай, жирный пойдет в поле пописать.
– А тощий подождет жирного в кабине, – ответил Колин.
Он забрался в машину, повернул ключ зажигания и на полную мощность включил кондиционер.
Гассан вернулся и сел ряд с ним.
– Слушай, она такая разная. С ним – милашка, с нами – свойская девчонка, матюгается только так, а со Старнсом почему-то разговаривает с южным акцентом.
– Ты что, в нее втрескался? – спросил Колин.
– Нет, просто мысли вслух. Повторяю в последний раз – я не хочу встречаться с девушками, на которых не собираюсь жениться. Встречаться с Линдси – это харам[47]. Ну и кроме того, у нее большой нос. Не люблю носатых.
– По-моему, ты и так все время харамствуешь.
Гассан кивнул:
– Да, но как. Вот, собаку завел. Я же не курю крэк, не обсуждаю других за спиной, не краду, не вру маме и не кувыркаюсь с девочками.
– Это моральный релятивизм.
– Ничего подобного. По-моему, Аллаху плевать, есть у меня собака или нет и ходит ли женщина в шортах. Ему важно, чтобы я был хорошим человеком.
Слова «хороший человек» тут же напомнили Колину о Катерине XIX. Скоро она должна была уехать из Чикаго в летний лагерь в Висконсине, где каждое лето работала консультантом. Это был лагерь для детей-инвалидов. Там их учили ездить на лошадях. Катерина была хорошим человеком, очень хорошим, и он по ней безумно ску[48].
Однако пустота внутри говорила ему, что она не тоскует о нем. Наверное, даже облегчение почувствовала. Если бы она думала о нем, то позвонила бы. Если только…
– Я ей позвоню.
– Худшая идея в мире, – тут же отозвался Гассан. – Хуже некуда.
– Неправда. Что, если она ждет, пока я ей позвоню, как я жду, что позвонит она?
– Да, но ты – Брошенный. Брошенные не звонят. Ты сам это знаешь, кафир. Брошенные никогда, никогда не звонят. Исключений нет. Совсем. Не звони. Никогда. Нельзя.
Колин сунул руку в карман.
– Не делай этого, чувак. Ты выдергиваешь чеку гранаты. Ты облит бензином, а телефон – зажженная спичка.
Колин раскрыл телефон.
– Чупакабра, – сказал он.
Гассан воздел руки:
– Это нельзя зачупакабрить! Это какое-то злоупотребление чупакаброй! Я чупакабрю твой звонок Катерине!
Колин закрыл телефон и, погрузившись в раздумья, стал покусывать большой палец.
– Ладно, – сказал он, убирая телефон в карман. – Не буду.
Гассан тяжело вздохнул:
– Еле пронесло. Слава Аллаху за двойную обратную чупакабру.
Они недолго посидели молча, а потом Колин сказал:
– Я хочу домой.
– В Чикаго?
– Нет, к Линдси. Но нам еще сорок минут тут сидеть.
Гассан кивнул. Потом, помолчав немного, сказал:
– Ладно. Приступ астмы у жирдяя. Старый, но проверенный трюк.
– Чего-чего?
Гассан закатил глаза:
– Ты глухой? Приступ астмы у жирдяя. Самый старый трюк в жирдяйском арсенале. Подыграй мне.
Они вышли из машины, и Гассан начал громко хрипеть. Каждый его вдох был похож на крик умирающей утки. ИИИИХХХХХ; выдох; ИИИИХХХХХ; выдох. Он прижал руку к груди и забежал в гатшотский магазин.
– Что это с ним? – встревоженно спросила Линдси.
Продолжая хрипеть, Гассан ответил сам:
– ИИИИХХХХХ. Приступ. ИИИИХХХХХ. Астмы. ИИИИХХХХХ. Жуткий. ИИИИХХХХХ.
– О, черт! – воскликнула Линдси, спрыгнула с колен ДК, схватила аптечку и принялась искать лекарство от астмы.
Другой Колин молча сидел на стуле и, вне всякого сомнения, был не рад непрошеным гостям.
– Все будет хорошо, – сказал Колин. – С ним такое бывает. Нужно отвезти его домой, там есть ингалятор.
– Холлис не любит, когда гости отвлекают ее от работы, – сказала Линдси.
– Ничего, сделает исключение, – отрезал Колин.
Гассан хрипел по дороге домой и продолжал хрипеть, взбегая по лестнице Розового особняка.
Дожидаясь, пока он вернется из своей комнаты, Колин сидел в гостиной с Линдси. Они оба слышали, как Холлис на кухне говорит:
– Это американский продукт. Сделанный руками американских граждан. Это рыночное преимущество. Люди покупают то, что сделано в Америке. У меня есть исследование…
Раньше Колин думал, что Холлис целыми днями смотрит «Магазин на диване», поручив управление фабрикой другим, но, судя по всему, она все же работала.
Словно в подтверждение его мыслей Холлис вышла и сказала:
– Пожалуйста, не мешайте мне, когда я работаю, – хотя никто и не думал мешать.
Линдси сообщила, что у Гассана приступ астмы, а он забыл с утра прихватить свой аэрозоль. Холлис бросилась в его комнату, Колин бежал следом за ней и кричал:
– Надеюсь, тебе уже лучше, Гассан, – чтобы предупредить друга.
Когда они добрались до комнаты Гассана, тот уже мирно лежал в постели.
– Простите, забыл лекарство, – сказал он слабым голосом. – Больше такого не повторится.
Они поужинали гамбургерами и тушеной спаржей на заднем дворе. Задний двор дома Колина в Чикаго был размером двенадцать на десять футов, а этот – с целое футбольное поле. По левую руку от них тянулся густой лес с редкими просветами каменистых полян. По правую, до самого соевого поля (Колин узнал от Старнса, что здесь выращивают сою), тянулась ухоженная лужайка. Гатшот казался Колину бескрайним, и ему нравилось это. Солнце садилось, и Линдси поставила в центр стола ведерко с антимоскитной свечой. Закончив есть, она ушла, ушел и Гассан, а Колин снова вернулся к мыслям о К. XIX. Он взглянул на свой телефон, чтобы проверить, нет ли пропущенных вызовов, и решил, что пора звонить родителям.
В Чикаго, третьем по величине городе Америки, сигнал почему-то был слабым, но в Гатшоте, штат Теннесси, связь оказалась на пять баллов.
Трубку взял папа.
– Я в том же городе, что и вчера. В Гатшоте, – начал Колин. – Живу у женщины по имени Холлис Уэллс.
– Спасибо, что позвонил. Я ее знаю? – спросил папа.
– Нет, но она есть в телефонном справочнике. Я проверял. У нее тут своя фабрика. Наверное, мы тут еще пару дней поживем, – соврал Колин.
– Жить у незнакомых людей опасно, Колин.
Вообще-то Колин собирался соврать: снимаю комнату в отеле, работаю в ресторане, осваиваюсь потихоньку, – но он сказал правду.
– Она милая. Я ей доверяю.
– Ты каждому встречному доверяешь.
– Пап, я семнадцать лет прожил в Чикаго, и меня ни разу не ограбили, не пырнули ножом, не похитили, я не падал на рельсы, не…
– Поговори с мамой. – Папа Колина говорил так всегда.
Прошло немного времени (Колин ясно представил, как родители разговаривают и папа зажимает трубку рукой), и он услышал маму.
– Ты счастлив? – спросила она.
– Это слишком сильное слово.
– Счастливей, чем раньше? – уточнила мама.
– Чуточку, – признал Колин. – По крайней мере, я не лежу на полу лицом вниз.
– Мы с папой хотим поговорить с этой женщиной, – сказала мама.
Колин вошел в дом и передал трубку Холлис, сидевшей в гостиной.
После того, как папа поговорил с Холлис, было решено: ему можно остаться. Колин знал: мама всегда хотела, чтобы в его жизни были приключения. Она хотела, чтобы он рос нормальным ребенком. Колин подозревал даже, что она была бы рада, если бы он однажды приперся домой в три часа ночи, распространяя запах алкоголя, потому что это было нормально. Нормальные дети поздно приходят домой; нормальные дети пьют на улице с друзьями теплое пиво; у нормальных детей друзей больше одного. Но папа Колина хотел, чтобы его сын был выше всего этого, но, должно быть, теперь он осознавал, что гения из Колина не получится.
Колин зашел в комнату Гассана, чтобы сказать ему о разрешении родителей остаться, но Гассана там не оказалось. Тогда он принялся блуждать по огромному дому и в конце концов, спустившись на нижний этаж, очутился у закрытой двери, из-за которой доносился голос Линдси. Колин прислушался.
– Да, но как у него это получается? Он что, все на свете запоминает? – сказала Линдси.
– Нет, не совсем. Смотри. Представь, что мы с тобой сели читать книгу, например о президентах, и прочли в ней, что Уильям Говард Тафт был самым толстым президентом и однажды застрял в ванной[49]. Если нашим мозгам вдруг покажется, что это интересно, мы это запомним, так? – Линдси засмеялась. – Когда мы с тобой читаем книжку, то запоминаем из нее, например, три интересные вещи. Но Колину интересно все! Когда он читает книгу о президентах, то запоминает все, потому что ему вообще все интересно! Честное слово, я видел, как он читает телефонный справочник. Представь, он такой: «О! Двадцать четыре Тышлера. Как интересно!»
Колина охватило смятение. Получалось, что его талант одновременно и высмеивают и преувеличивают. Наверное, то, что говорил Гассан, было правдой. Но он мог запомнить телефонный справочник вовсе не потому, что считал его выдающимся литературным произведением. У его интереса было разумное объяснение. Например, взять историю про Тышлеров, которая была сущей правдой (Гассан все правильно запомнил). Tischler по-немецки – «плотник», и, когда они с Гассаном в тот день листали телефонный справочник, Колин подумал: как странно, что в Чикаго ровно двадцать четыре немецких плотника, а круглосуточный маникюрный салон на углу Оукли и Лоуренс называется «Ногти 24/7». Можно подумать, что это не ногти, а гвозди… Потом он подумал, нет ли в телефонном справочнике Чикаго семи плотников на каком-нибудь другом языке, и выяснилось, что Карпинтеро ровно семь. Это показалось ему интересным, но не потому, что он мог отличить интересное от скучного, а потому, что его мозг непроизвольно находил связи между самыми разными вещами.
