Стэн Барстоу - Любовь... любовь?
— Зато вы, видно, знаете толк в настоящей дружбе, верно? — говорю я.
— Что вы хотите этим сказать? — спрашивает Дороти.
— Вы понимаете, что я хочу сказать. Сначала вы пытались состряпать что-то насчет меня, а теперь настала очередь Ингрид.
Сыт я всем этим по горло и, кажется, скажу сейчас такое, что все испорчу, раз и навсегда. Но я уже не владею собой. Если эта Дороти сорвала нам свидание, пусть пеняет на себя.
— Да кто вы, собственно, такой, чтобы так со мной разговаривать? — заявляет она мне. — Я такое о вас знаю, что едва ли вам понравится, если я это всем расскажу.
Мы останавливаемся, и я смотрю прямо в ее мерзкую рожу.
— Меня такими разговорчиками не запугаешь, — говорю я ей. — Ничего вы обо мне не знаете, кроме того, что все знают. А если вы хотите состряпать сплетню, советую вам прежде хорошенько подумать.
— А что вы можете мне сделать? — фыркает она, не сдаваясь.
Тут уж я обозлился как черт. Мне вспомнилось, сколько времени я вздыхал по Ингрид и какие планы строил на сегодняшний вечер. А она взяла и все испортила своими грязными намеками. И я выдаю ей сполна, а там будь что будет.
— Спущу штаны и отлуплю тебя как следует, — говорю я. — Очень жаль, что никто до сих пор этого не сделал.
— Только троньте меня, я позову полицию.
— Не бойся, не трону, но вот эта ухмылочка скоро слетит с твоей рожи.
— Это еще почему?
— А потому, что любому парню, который до тебя дотронется, надо медаль выдать. Ему пришлось бы мешок надеть на голову, прежде чем он согласился бы уединиться с тобой в теннисном клубе.
В первую секунду мне кажется, что она сейчас набросится на меня, искусает всего и исцарапает, и я делаю шаг назад и даже приподнимаю руки в целях самозащиты. Но она вдруг поворачивается ко мне спиной и начинает рыдать, как ребенок.
— Зачем вы ей такое наговорили? — укоряет меня Ингрид.
— А ну ее к черту, — говорю я. — Чего она совалась не в свои дела?
Дороти, продолжая всхлипывать, делает шаг-другой по дороге. Ингрид смотрит ей вслед.
— Видите, она уходит.
— Ну и что же вы теперь будете делать?
— Я не могу ее оставить.
— После всего, что она тут пыталась про вас наговорить?
— Вы ее не знаете. Такая уж у нее манера. Она ничего дурного не думала.
— Все они так говорят, эти старые сплетницы, а сами делают гадости. Они никогда ничего дурного не думают.
— Но вы же ее не знаете.
— И знать не желаю. Достаточно я на нее нагляделся.
Она стоит на краю тротуара, точно не может решить, как ей быть, а я думаю: ну к чему она разводит эту бодягу.
— В общем, не могу я ее оставить.
— А зачем вы ее брали с собой? Ведь у вас же было свидание со мной, не так ли?
— Она зашла к нам в гости. Не могла же я ее выставить. Все-таки она моя лучшая подруга.
— Вот уж никогда бы не подумал.
«Ничего умнее не могла изобрести», думаю я. Почему бы ей прямо все не сказать? К чему эти увертки? За это время Дороти успела отойти от нас уже ярдов на двадцать. Голова у нее опущена — похоже, что фонтан еще не иссяк.
— Придется мне пойти с ней, — говорит Ингрид. — Вы же ее обидели. А она такая чувствительная.
— А почему она не думает о том, что другие тоже могут быть чувствительными?
— Такая уж она есть... Ну, я должна идти...
— Хорошо.
— В понедельник увидимся на работе.
— Я там бываю не только по понедельникам.
Она отходит на два-три шага.
— В таком случае спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Она поворачивается и идет следом за Дороти, которая уже исчезла за углом. Я провожаю ее взглядом, пока она в свою очередь не скрывается за углом, затем иду назад, под гору. И чувствую я себя таким несчастным, что хоть караул кричи.
Глава 4
I
Утро понедельника приносит с собой одну приятную неожиданность — Хэссоп не вышел на работу. Я разговаривал с Миллером у него в кабинетике, когда вдруг затрещал зуммер внутреннего телефона и загорелась кнопка — вызывает мистер Олторп. Миллер снимает трубку, нажимает на переключатель и с минуту слушает. Потом говорит:
— Нет, он еще не приходил, мистер Олторп... Да, пожалуй, он неважно выглядел в пятницу... Да, совершенно верно, сейчас иду.
Он опускает трубку на рычаг, сует блокнот в карман халата и делает шаг к двери. Почти все мы в конструкторском бюро носим халаты — просто удивительно, сколько грязи вокруг: и грифельная пыль от карандашей, и копоть от заводских труб. Появился у нас как-то парень в белом халате — тотчас посыпались шуточки насчет мороженщиков, потому что все у нас ходят в халатах цвета хаки или грязно-серых. Парень этот долго у нас не задержался — не сработался.
— Я вызову вас позже, Вик, — говорит Миллер, выходя из кабинетика.
— А что там с Хэссопом?
— Мистером Хэссопом, — поправляет меня Миллер и уходит, так и не ответив на мой вопрос.
Когда я прохожу на свое место, Джимми, работающий за соседней доской, поднимает голову.
— Куда это сегодня девалось старое Тявкало?
— Мистер Тявкало, к вашему сведению, — говорю я.
— Мистер Гораций Эдвард Хэссоп эсквайр, в просторечии Тявкало, — провозглашает Джимми. — Для некоторых — старина Хэссоп, для других — зануда.
Я, не торопясь, затачиваю новый карандаш.
— Похоже, что плохи его дела. При удаче может оказаться и воспаление легких, тогда мы не увидим его целых пол года.
— С меня хватило бы и недели, — говорит Джим. — Я благодарен судьбе и за малые радости.
Мимо проходит Конрой со свертком чертежей под мышкой. Вид у него, как всегда, страшно сосредоточенный, большая голова втянута в плечи.
— Что там с Хэссопом?
— Вроде бы грипп.
Он вздыхает и движется дальше. Конрой — один из тех, без кого, ей-богу, я тоже мог бы обойтись.
Я затачиваю карандаш так, что он становится похожим на острие стилета, затем смахиваю щёточкой пыль с доски. Все вроде бы работают, хотя и нет Хэссопа. А впрочем, Миллер и руководители групп вполне могут и сами поддержать дисциплину, да и вообще, когда сидишь, уткнувшись в чертеж, время летит быстрее. Однако стоит мне приняться за работу, как мыслями моими овладевает Ингрид, и я начинаю думать о вчерашнем вечере, я пытаюсь сосредоточиться и провести хотя бы несколько линий, но тщетно: все думаю и думаю о ней. В поле моего зрения, попадает Джимми: надо, пожалуй, рассказать ему все и посоветоваться. Да, но ведь из меня сделали посмешище, зачем же мне об этой рассказывать, тут же спохватываюсь я.
Через некоторое время появляется Миллер и вызывает к себе.
— Что бы вы сказали, если б вам предложили проехаться в город?
— Я бы не возражал, — говорю я. — Утро сегодня отнюдь не плохое для прогулки.
— Мистер Хэссоп не подходит к телефону, а мистеру Олторпу надо кое-что ему передать и надо привезти от него кое-какие бумаги. Вы знаете, где он живет?
— Где-то на Бредфордском шоссе, да?
— Совершенно верно. Сейчас я напишу вам адрес.
Он дает мне бумажку и конверт, адресованный Хэссопу, который он принес из кабинета Олторпа.
— Ну вот. Только не задерживайтесь, и не заходите по дороге пить кофе.
— Не забывайте, что я пропускаю перерыв на чай, — говорю я.
— Пошел, пошел, — говорит с улыбкой Миллер. И опускает руку в карман. — Вот вам шиллинг на автобус. Сдачу можете оставить себе.
— Боюсь, этой монетой тут не обойдешься: пенсов семь в одну сторону будет, — говорю я, выходя.
Еще не дойдя до своего стола, снимаю халат и бросаю его на табуретку.
— Отпросился до обеда, Браун? — спрашивает Джимми тоном директора-управляющего.
— Еду на свидание с Хэссопом, — говорю я. — Прошвырнуться утром для разнообразия не так уж плохо. Что-нибудь передать ему?
— Передай, что мы купим ему большущий венок, — говорит Джимми.
На улице хорошая, ясная погода, по небу совсем как весной, проплывают большие белые облака, только еще не тепло и нельзя стоять на месте, не то замерзнешь. Легкой походкой я дохожу до угла, где останавливается автобус. Ощупываю карман, чтобы убедиться в том, что не забыл конверт для Хэссопа. Надеюсь, миссис Хэссоп, или кто там еще, откроет дверь и не станет приглашать к нему наверх, а то ведь я не найдусь, что ему сказать. Вынимаю сигареты, заглядываю в коробку и вижу, что за сегодняшнее утро уже выкурил три штуки. Что-то эти дни дымлю, как заводская труба. Надо будет последить за собой, не то и до двадцати штук в день можно дойти, а это мне не по карману. Иной раз, когда я сижу без денег да еще на глаза мне попадается какая-нибудь заметка о том, что курение вызывает рак легких, начинаю думать, что надо бы бросить курить, но заставить себя никак не могу. И потом, мне нравится курить. Я сую коробку с сигаретами обратно в карман. Я решаю подождать — вот зайду на обратном пути выпить чашечку кофе, тогда и покурю.
Сажусь в автобус и тотчас снова принимаюсь думать об Ингрид. Правда, я всегда думаю об Ингрид, но обычно мне приходится думать ещё и о других вещах, а вот сейчас я могу всецело посвятить себя ей. Все-таки она девчонка первый сорт! Чем больше и ее вижу и чем больше думаю о ней, тем красивей она мне кажется. И жаловаться мне, право, не на что — надо считать, что мне уже повезло, раз я провел с ней целых три вечера. Вообще-то не три, а два, потому что вчерашний вечер не в счет. Это был настоящий, от ворот поворот. Сейчас я даже думаю, что, пожалуй, был слишком жесток по отношению к Дороти. Не скажу, чтобы она совсем уж этого но заслуживала. Она наверняка и раньше трепала языком направо и налево, и все сходило ей с рук, а вот со мной не вышло, не на того напала. Так я ей и сказал. Только ужасно это было неприятно, когда она вдруг распустила июни. Видно, больно я ее задел. Бедная уродина. Но честное слово, из-за нее у нас с Ингрид все поломалось, еще не успев как следует склеиться. Странные существа эти женщины: готовы выцарапать друг другу глаза, но, стоит мужчине поднять палец, они мигом смыкают ряды.
