Майкл Мортимер - Тайна девичьего камня
— Что ты делаешь? — одновременно закричали оба — Ида и охранник, но Ида, не думая, просто продолжала ехать, медленно-медленно. В последнюю секунду охранник отскочил и, когда Ида проезжала мимо, сильно ударил ладонью по заднему стеклу машины, и она опять оказалась на проезжей части.
Переключая коробку передач, она заметила, что в машине есть навигатор. Она включила его, пытаясь поскорее отъехать от школы.
Где я нахожусь?
Навигатор сообщил, что она находится в пригороде прямо к югу от города. Эншеде.
Она услышала, как снова заговорила и закричала, но не все сказанные ею слова до нее доходили: «…какого черта чем это они занимаются…», и она продолжала ехать еще несколько минут, которые показались ей часами, пока наконец не остановилась рядом с автобусным парком перед вывеской, извещавшей о том, что проезд любого автомобильного транспорта здесь запрещен.
— Чем я занимаюсь? — услышала она собственный вопрос.
Слева от автобусного парка она обнаружила огромную арену стадиона «Глобен» с занесенной снегом крышей.
Вот как?! Тогда я знаю, я рядом с площадью Гульмарсплан.
Она сделала несколько глубоких вздохов и проверила в заднем зеркале, нет ли преследователей.
Вечерняя сумочка лежала на пассажирском сиденье, и она вытряхнула из нее все содержимое: шкатулку, косметичку, бумажник Поля…
— Спокойно! — крикнула она самой себе.
Она безуспешно попыталась снизить пульс.
Успокойся, успокойся. Делай все по порядку.
Что самое важное? Что важнее всего именно сейчас?
Что они меня не преследуют. Но как они смогли меня найти?
Она обернулась, но никакого БМВ не увидела.
Что потом? Еще?
Только через несколько секунд она поняла:
Марина! Я должна связаться с Мариной.
И туфли. Я же босиком. Наверняка поэтому педали такие тугие. Странно, что мне не холодно…
Она набрала в навигаторе адрес Марины в Аспуддене.
Это где-то неподалеку.
Только она развернулась на поворотной площадке перед автобусным парком, как ей стал сигналить автобус-гармошка.
Сначала надо позвонить Марине.
Но как?
И тут она увидела, что на полу машины лежит розовый мобильный телефон. Она остановилась, чтобы его поднять.
— Разблокируй, — было написано на дисплее. Проклятие.
Затем она посмотрела более внимательно и провела пальцем по стрелке.
Телефон был без кода.
Она быстро набрала Маринин номер и снова поехала. Пока ей сигналили, она прокрутила в голове сценарий — она едет в полицию, полиция сажает ее в СИЗО на Кунгсхольмене, и пока она сидит в СИЗО, Миранда с телохранителем находят Марину, отбирают шкатулку, затем засаживают ей пулю в лоб и…
Нет, нет…
— Это Марина, — отозвалась подруга.
В это время Ида вела «вольво» по туннелям Южной автострады, ведущей в сторону Хегерстена и Аспуддена.
— Дело вот в чем, — начала Ида и в общих чертах как можно более четко рассказала о том, что произошло с тех пор, как они накануне вечером расстались у Ратуши. Похоже, Марина серьезно слушала ее всю дорогу.
— Ты должна мне поверить, — сказала Ида. — Ты ведь мне веришь?
— Да, — ответила Марина, которая, похоже, задумалась. — Ты понимаешь, что все это означает? Ты должна уехать из Стокгольма. Немедленно.
— Это почему?
— Ты сама это понимаешь.
Ида задумалась. Подъезжая к указателю, где было написано «Мидсоммаркрансен — Аспудден», она поняла, что Марина права.
— Я соберу тебе две сумки, с одеждой и другими вещами, которые тебе могут понадобиться, — сказала Марина. — Ты можешь подождать на улице, в машине. Увидимся через несколько минут.
— Ты думаешь, я сошла с ума? — спросила Ида в конце разговора. Она почувствовала, как у нее сдавило низ груди.
— Ида, я твоя лучшая подруга, — ответила Марина.
Когда Ида окончила разговор, у нее по щекам опять потекли слезы, и в то же время она испытывала злость, шок, вину и страх.
Дома у самой большой тайны научного мира
Редактор отдела науки газеты «Дагенс Нюхетер» Карин Бойс взяла эксклюзивное интервью у иконы российской науки Анатолия Лобова, которому в этом году присудили Нобелевскую премию в области физики. За месяц до вручения премии в Стокгольмском концертном зале она встретилась со сдержанным хитроумным человеком 89 лет, который более охотно рассказывает о происхождении жизни на Земле, чем о своей частной жизни.
Обычно телефон дома у Нобелевского лауреата разрывается. Вчера ты никому не известный ученый, а сегодня твое имя у всех на устах. Но дома у Анатолия Лобова стоит мертвая тишина. Тихое дребезжание фарфоровых чашек. За окном проезжает троллейбус в сторону центра Москвы. Никаких секретарей, никаких помощников из университетской бюрократии.
Мы сидим в гостиной в его служебной квартире на улице Бардина, в двух шагах от известного института Лебедева. О Нобелевской премии он узнал только вечером, когда смотрел новости по телевизору. Королевской академии наук не удалось связаться с ним днем.
— Нет, с телефоном я покончил еще в 1972. Его все равно прослушивал КГБ. К тому же чаще всего я предпочитаю не говорить, если в том нет нужды. Понимаете, если я хочу кому-то что-то сказать, я пишу письмо. И дверь моего кабинета всегда закрыта.
И все же передо мной разговорчивый, немного бледный человек 89 лет. И трудно понять, что этот человек всю свою жизнь считался одной из самых загадочных звезд научного мира. Никаких интервью, никаких коллег, только одна дверь, одна лаборатория и бурный поток научных прорывов в области того, что со временем стали называть нанотехнологией. Канадский профессор физики Салли Чэнг была первой, кто в шутку назвала Лобова «самой большой научной тайной в мире». Иногда ходили слухи о том, что Лобов умер, что он присвоил себе чужое имя, что он обманным путем сделал свои открытия, что на самом деле у него есть целый штаб, который снабжает его результатами, что всем руководит российский госаппарат в чисто пропагандистских целях, чтобы Нобелевскую премию дали одному отдельному россиянину. В таком случае затея более чем удалась. Лобов — первый лауреат за 25 лет, который ни с кем не делит премию в области физики и которому достанется весь пирог стоимостью в восемь миллионов шведских крон. Но ясно одно: в разные периоды своей жизни Лобов использовал разные имена, чтобы, как он выражается, защитить свои исследования. Например, в молодости его звали Илья Коваленко.
— Но ведь слухи о моей смерти несколько преувеличены? Вы видите штаб за шторами?
Во всяком случае, ему присуще какое-то суровое обаяние. Он не такой угрюмый, резкий и непреклонный, каким его описывали те немногие ученые, которые вопреки всему имели с ним дело. Но когда я спрашиваю его об исследованиях в области нанотехнологии, или, точнее говоря, о ковалентных связях в пятичленной симметрии, за что он получил Нобелевскую премию, он словно гаснет.
— Нанотехнология стала слишком обширной областью, которую трудно контролировать. Нано разбавлена как водянистый сок, сегодня она есть везде, именно так, как я и предполагал. Наночастицы используются в медицине для компоновки лекарств, промышленность использует нано в своих исследованиях материалов, а не так давно я увидел по телевизору археологов, которые наносили наноклей на какие-то полностью разрушенные римские фрески под Флоренцией. Клей вступил в реакцию с остатками невидимых цветных фрагментов и вернул известняку его первоначальный цвет. За какие-то считаные дни была воссоздана вся роспись на потолке — в первозданном виде, с точно такими же цветовыми пигментами, как на первоначальной росписи двухтысячной давности. Нано просто-напросто тот уровень, где мы неожиданно можем сами начать создавать и строить действительность. Мы только в начале. Наши возможности ограничивает лишь фантазия. Фантазия — и кошмары.
Лобов с серьезным видом отхлебывает дымящийся липовый чай, откусывает напоминающее амброзию печенье и морщит нос. Затем что-то бормочет, встает и достает бутылку водки, подаренную родственниками. Я никак не могу отказаться от его предложения.
— На наноуровне все по-другому. Например, золото. Оно синее. Вы это знали?
Лобов слегка сияет. Мы чокаемся. Я замечаю, что у него есть только один стакан, который он дал мне. Сам он пьет спирт из оловянной кружки. И до меня начинает доходить, почему он так разговорился. Дело не в Нобелевской премии, а в интервью. Он подтверждает: да, гости бывают у него нечасто.
Но когда я задаю вопросы о деньгах, которые он получит, о славе и известности, о поездке на все Нобелевские торжества в Стокгольм, он только качает головой и слегка улыбается, как маленький Будда. Тогда частная жизнь. У него есть семья? И тут разговор заходит в тупик. В его взгляде сквозят злость и меланхолия, и я думаю: вот он какой. Весь в себе. Самая большая научная тайна в мире. Под конец я спрашиваю его мнение об этом эпитете.
