Алексей Цветков - Король утопленников
— Тонул — не тонул, какая разница, — пожал плечами третий пассажир. — Главное, бактерии.
Четыре вопросительных глаза уставились на него.
— Вы что же думаете, этот большой пропеллер, который мы запустим, рассеивая королевский порошок, растворит вдоволь льда для нового потопа? Ой, вряд ли, мало верится, я знаю химию. Порошок наш — это микроскопические роботы скорее всего, и нужен для того лишь, чтобы докопаться, дотаять до внутренних полярных озер. Озера вскроются, а там бактерии старше птеродактилей. Отсюда пойдет эпидемия, перезагрузка мира, изменится маршрут истории. Носители — это ветра, течения, облака, да и мы сами, вернувшиеся в мир. Уверяю вас, все это заговор бактерий, вирусов, подселившихся к нам в городе.
— А Король? Бактерии королевские? У Него что там, главный офис подо льдом, в закупоренном озере?
— Да нет же. Король — это транслируемый ими бред. Они заставили нас галлюцинировать и прислали сюда.
— И вы верите в разумные бактерии, да еще с такой властью?
— Я верю в управляемых людей. Возможно, они, микробы, все поняли и все прошли задолго до нас, приматов, но кто-то их там, в ледниковых линзах-озерах, запер навек, а теперь вот время.
— Но если это так, почему вы сейчас вслух об этом говорите.
— А вы думаете, я не понимаю, чему подвергаюсь? Я надеюсь на того, кто их там навечно заключил во льдах. В такой игре всегда больше, чем один игрок.
— И как же так получается — бактерии ваши сразу и там, подо льдом, запертые, и здесь, взяли нас под контроль?
— Ну, это, может быть, не совсем те, а другие. Все вирусы нашего мира, микроорганизмы там всякие, они, возможно, без тех подледных пленников, как неграмотные рабы без господ, как ноги и руки без голов, не знают, зачем им быть, и тоскуют по господам, по закупоренному разуму своему, миллионами лет томящемуся, мечтают вызволить элиту из глубин, вот и превратили тебя и меня в дрессированных собачек.
Тут всем троим показалось, что разговор явственно скатывается в маразм и захотелось разлить еще, чтобы не задерживаться. Маразм должен переходить в сон. Три дрессированные собачки дружно выпили. 4
Ю читает:
«Отца он мало помнил, а мать была с ним, всегда рядом, как шум моря. И чем выше он рос, тем мать нравилась ему меньше.
Она вечно ждала отца и только этому могла научить. Он тоже начал ждать и искать вместе с ней, а когда в сумерках его и сестру, дремавших в гроте на пальмовых метелках, нашла Другая, она кричала, будто ее укусили и не отпускают. Мальчик не понял, чем он или кто-то так напугал кричавшую. Но в этом крике, кроме страха, был приговор. И еще мальчик удивлялся: оказалось, кроме отца, матери, его и сестры, есть кто-то еще, похожий на них. Мать спрятала детей от кричавшей женщины в роще, под липкими деревьями, близко к морю. Отец вернулся, но к мальчику не подошел, хотя так долго у них не был. Всем этим словам: «отец», «мать, «Другая, «женщина, «сумерки, «она, «он — Король научился позже от своих подданных. Говорить, впрочем, он так и не начал. До прыжка не нуждался еще в словах, а после не надобились уже.
Не зная, что дальше, мальчик шел, пока земля не кончилась.
Это был высокий обрыв цвета выцветшей кости. Он просто шагнул, потому что не хотел останавливаться, и вода ударила его в голову. Она была прекрасна, и он согласился с нею. Прозрачный глянцевый потолок накрыл. Казалось, пряча себя от света, он торопится к острову, еле уловимому в глубине и при этом такому близкому, своему острову, где никто до него не мог быть. Ближе, ближе. Соленая, как мутное молоко его матери, вкус которого он еще не успел забыть. К своему острову нужно вниз, а не вперед. Он пил, учась у рыб мудро раскрывать рот. Становился все тяжелее. Когда свет кончился, он играл с густой плотной тьмой, как недавно с волосами матери, длинными и черными, ночными. Не обязательно ждать вечера, чтобы закончить день. Дна так и не нашлось. Вращался вокруг своей невидимой оси, наматывался на внутреннюю иглу, пока сам не стал своим островом. Ненужные глаза привыкали к обнимающей отовсюду ночи. Он был своим островом, до которого не доплыл — слепым и счастливым, немым, холодным, неподвижным. Ледяной статуей самого себя. Остыв, остановившись, сделав свои последние глотки. Здесь разрешалось не видеть, не ждать, быть ничем, пока всплеск где-то очень далеко не разбудил его. О том, что он — Король, узнал от первого подданного. Королю были обещаны все, оставшиеся в воде. Глаза не видели, но знали присягнувших. Такова власть Короля: не видеть, но ведать, не говорить, но творить. А выходить из волн, одев тело недавно попавшего к нему, смог много позже. После Дождя.
Король не думал о том, земном мальчике. Вода ничего не помнит. Где-то вверху ненасытная мать горькой вирусной пылью рассыпалась в жарком ветре и собиралась вновь вокруг своего имени, как стальные опилки вокруг магнита. Ездила ночной королевой в красной карете по улицам, цветущим жирными факелами, мстила за сына, сжимая малюток в колыбелях, выдавливая из них последний смех. Короля утопленников никак это не касалось.
И настал Дождь. Бесконечные нити решили покрыть своим шелком все. Лило и лило. Как никогда. Королю досталась вся многотысячная семья отца. За ничтожным исключением, коего можно было бы вовсе не считать, но оно оставляло власть Короля на бывшей земле неполной. Большое дно лежало в слабо просвеченных верхних слоях, глотавших Дождь, и вызывало королевское удивление. Груженый спорами наземной жизни воздушный пузырь, обшитый досками, вздрагивал в волнах. Тяжелый короб и все в нем были под защитой. Король поднимался к нему, ждал, ничего не мог. Прикладывал щеку к скользкой доске и своим абсолютным подводным ухом слушал, впитывая молитвы далеких, дышащих родственников на языке, придуманном много позже его рождения -погружения и коронации морем. На языке, узнанном от рыбака, сожранного штормом, от купца, перевернутого ветром, от несчастных детей, схваченных судорогой или укушенных колючими челюстями голодной рыбины, от обманутых дев, прыгавших к Королю со скалы. Король умеет задавать загадки, не раскрывая рта. Он молчит и слушает на всех языках.
Прильнув к днищу, немо повторяя их слова, он ощущал себя не Королем, забравшим мир, но заключенным, припавшим ухом к двери камеры — не идут ли за ним? — или наказанным ребенком: за дверью свободные и живые. Семья, у которой есть смерть и воздух».
Дальше Ю не разобрала букв, словно другой язык или бешеная волна, рассыпанная пеной. На следующем листе брызги снова собирались в доступное:
«Королевство поделилось на два сословия. Первые: те, кто пришел к нему сам, бежав от ненужной жизни, захлебнувшись ее невозможностью, для кого воздух стал горькой отравой, взяли себе вторых: тех, кого вода убила против их воли, для кого воздух навсегда остался сладким. Ко вторым же отнесли и казненных таким мокрым способом.
Воды отступали. На просыхающем дне три семьи снова сеяли жизнь. Долгое время у Короля насчитывалось гораздо больше душ, чем у всех наземных правителей, взятых вместе. Но преимущество таяло, и вот уже их снова стало меньше. Охотники до жемчужин, не успевшие вовремя оттолкнуться от дна, схваченные чудовищем. Опознанные свидетелями ведьмы со связанными руками. Команды целых кораблей во главе с сеньорами выстраивались перед ним, чтобы отведать губами камень на его холодном кольце. Кольцо появилось после Дождя, когда Король узнал: никто ему не поможет и нужно побеждать самому. Прежде обряд был проще: Он просто клал затылок утопленника себе в ладонь и баюкал его, как маленького. И еще Король понял: милуя, отпуская дышать, давая отсрочку особо просящим, можно получить больше. Не стоит брать всех. Ему занадобились люди и на земле. В обмен на воздух они станут его волей и мыслями». 5
— Итак, никто из нас Его не видел. Здесь. Или, точнее, Он Себя нам не показывает пока на судне.
«Либо мы об этом ничего не знаем», — сказали рядом с ней абсолютно бессмысленную фразу. Но и никто вообще не видел, — думает Ю, — с закрытыми глазами присяга, во тьме нежного живого стекла, вплавленного в тебя. Или у всех по-разному? Возможно, тот, кто сам топит себя, предстает перед Королем с широко открытыми, не мигая?
— Ю утверждала позавчера, что видела внизу неизвестно кого, но призрак оказался одним из команды, наша девушка обозналась, сконфузилась и с тех пор мало с кем разговаривает. В машинном действительно темно.
Снисходительные улыбки отовсюду слетелись к ней. Эс продолжил говорить, скользя своей тенью по карте перламутровой Антарктики в стене кают-компании, обшитой оранжевым деревом:
— Наш уважаемый ЮЗ встретил Его недавно во сне. В прошлый раз мы это уже обсуждали и пришли к выводу, что сон — случайность, плод напряженного ожидания, и ничего более не может нам дать. Не так ли, ЮЗ?
Названный ЮЗ подобрался в своем привинченном, как у всех здесь, к полу кресле и заискал глазами.
