Мифология Толкина. От эльфов и хоббитов до Нуменора и Ока Саурона - Александра Леонидовна Баркова
Турин, сын Хурина по ходу сюжета многократно меняет имя, но наиболее известен он как Турамбар — что означает «Владыка Судьбы». Тем самым герой подчеркивает, что, несмотря на весь трагизм событий, произошедших с ним, он не пешка в руках рока, он сам определяет свою жизнь.
Обратимся к характеристике скандинавского мировоззрения, которую дает Гуревич: «Обычно говорят о “приятии” германским героем “неизбежной судьбы”. Может быть, следовало бы сильнее подчеркивать не только активность этого приятия, но и активную роль его в самом созидании той трагической ситуации, которую он затем осознает и воспринимает как собственную судьбу». Анализируя уже упомянутую «Гренландскую песнь об Атли», Гуревич подчеркивает, что герой «не принимает неизбежной судьбы — он скорее самовольно бросает ей вызов, провоцирует ее!»
Эти слова сполна можно отнести и к Турамбару, проявляющему героическое безрассудство, например, убедив короля эльфийского города Нарготронда не разрушать мост через реку — именно по этому мосту потом приползет дракон, который уничтожит город. Точно так же эддический конунг Гуннар поехал на верную гибель, невзирая на все предостережения.
Рассказ о всех бедствиях, обрушившихся на Турамбара, был бы слишком долог. К счастью, сейчас в распоряжении заинтересованного читателя имеется не только соответствующая глава «Сильмариллиона», но и выпущенная Кристофером Толкином книга отца «Дети Хурина» — о судьбе Турина и его сестры. Из трагедий мы упомянем лишь самые страшные: невольное убийство своего друга, вина за гибель Нарготронда и брак с неузнанной сестрой, потерявшей память. Такая концентрация жутких событий вполне во вкусе скандинавских сказаний, о которых Гуревич писал: «Героическую поэзию привлекали… не победы и триумфы, но неудачи, поражения, гибель… персонажей… рассматриваемых в единоборстве с судьбой».
Победив дракона и услышав от него, умирающего, правду о своем невольном инцесте, Турамбар бросается на меч. Это самоубийство — важная часть парадигмы скандинавской героики. Опять процитируем Гуревича: «Герой гибнет, и это не случайно. Только в смерти, в ее приятии, в поведении героя перед лицом ее завершается его становление. Чем беспримернее его гибель, чем ужаснее и неслыханней ее обстоятельства, чем более выходят они за пределы обычного, тем величественнее герой и тем более впечатляет воспевающая его песнь». Относительно самоубийства Гуревич приводит цитату из «Саги об Инглингах», где говорится: «Эта судьба казалась всем… наилучшей для потомка конунга — умереть самому и добровольно завершить свою славную жизнь».
На фоне столь глубоких, основополагающих заимствований из скандинавской поэтики героического значительно скромнее смотрятся прямые цитаты. Мотив инцеста Турина с родной сестрой заставляет вспомнить «Сагу о Вёльсунгах», где происходит инцест между Сигмундом и Сигню, оттуда же напрямую взят эпизод в истории Берена, который с отрядом эльфов заточен в темнице Саурона, куда каждую ночь приходит волк и пожирает одного из них; Сигмунда спасает хитрость Сигню, Берена — появление его возлюбленной Лучиэни. Еще одна прямая цитата (не вошедшая в окончательный текст «Сильмариллиона», но сохранившаяся в черновиках) из эддического сказания о Сигурде: подобно тому, как скандинавский герой убивает дракона, вырыв яму на тропе и поразив его мечом в брюхо, Турин убивает дракона Глаурунга, спрятавшись в расщелине, пока Великий Червь проползает над ним. Гораздо важнее отметить другое заимствование. Современное сознание представляет дракона существом с лапами и кожистыми крыльями, однако в скандинавской мифологии этим термином обозначается исполинский змей, способный только ползать. Толкин в «Сильмариллионе», когда пишет о Глаурунге и его драконьем выводке (испепелившем Белерианд в Битве Внезапного Пламени), также подразумевает змеев — огнедышащих, обладающих магией, но лишенных лап и крыльев. Повторим прозвище Глаурунга — Великий Червь. Так что, когда мы видим, например, на картине Тэда Несмита сцену гибели Нарготронда, где Глаурунг выглядит как типичный динозавр, то следует понимать, что такое изображение порождено стремлением представить монстра наиболее эффектно.
Семь богов и семь богинь
Толкинистская субкультура давно заметила, что в «Сильмариллионе» число Валар — Стихий Мира — совпадает с количеством богов в «Перебранке Локи», знаменитой песни «Старшей Эдды». Как нам представляется, это как раз тот случай, когда факт совпадения (и, возможно, факт осознанного заимствования) ничего не добавляет к пониманию мира Толкина.
Восставший в Мощи.
© Художник Елена Куканова
Прежде всего «Перебранка Локи» — текст совершенно особенный, взаимные обвинения Локи и богов — это знак нарушения ими человеческих табу и подчеркивание их сверхчеловечности41. Для Толкина подобное немыслимо, в его концепции могущество Валар не нуждается ни в каких доказательствах, тем более «отрицательных». Во-вторых, в «Сильмариллионе» действительно представлены семь Валар, о которых говорится в мужском роде (поскольку это Стихии, то термин «мужчина» неуместен), семь Валиэр, о которых говорится в женском роде, и оппозиционный им Мелькор, Враг Мира, а вот при более внимательном чтении «Перебранки Локи» мы видим, что структура «семь богов, семь богинь и Локи» нарушается в финале, когда появляется бог-громовержец Тор.
Тем не менее традиционно считается, что образы Валар и Валиэр — это трансформированные скандинавские боги, и некоторые черты сходства нельзя не отметить.
Однако, прежде чем перейти к анализу, подчеркнем, что в концепции Толкина Валары лишь посланцы Эру, Единого, проводники его воли в мире, поэтому сходство с отдельными чертами скандинавских богов гораздо менее существенно, чем отличие Стихий от языческого пантеона.
Манвэ — Владыка Ветров и правитель Арды (мира явленного, Средиземье лишь часть его). Его чертог на высочайшей вершине Таниквэтиль. Когда он восходит на трон, «он видит дальше всех — сквозь туманы, и тьму, и лиги морей». Сходство с Одином здесь очевидно: когда тот восседает на своем престоле Хлидскьяльв[18], то также может видеть все миры. Но не менее ярко и различие. В скандинавской мифологии увидеть все с этого престола может любой, что и сделал бог Фрейр, в то время как Манвэ приобретает эту способность, если рядом находится его супруга Варда, Владычица Звезд, известная во «Властелине колец» под именем Элберет.
Упоминая эддический престол Хлидскьяльв, нельзя не заметить, что этот образ — трон, с которого любому, кто на него сядет, виден весь мир, — Толкин использует в «Сильмариллионе», но совершенно в другом контексте. Речь идет о том, как Мелькор (также называемый Моргот, Черный Враг Мира) терзает одного из пленных вождей людей — Хурина, отца Турина Турамбара. «Моргот… выведя Хурина из темницы, усадил его в каменное кресло на одной из вершин Тангородрима. Волей Моргота он был прикован к этому креслу; и Моргот… молвил так: “Сиди же и любуйся краями, где лихо и отчаяние падут на тех, кто любим тобою. Ты осмелился… подвергать сомнению могущество Мелькора, Властелина судеб Арды. Так узри же взором моим, услышь моим слухом; и не сойти тебе с этого места, пока все не придет к горестному своему концу”». Как видим, здесь сходство с престолом Одина гораздо больше; отметим и резко негативную окраску образа этого трона. Как мы уже подчеркивали, для Толкина Валар отнюдь не языческие боги, поэтому неудивительно, что в мотиве всевиденья Манвэ сходство с Одином крайне поверхностно, а в случае с Врагом Мира — заимствование максимально близко.
Обратим внимание на еще одну цитату из «Сильмариллиона»: «Духи в облике воронов и орлов то и дело влетают в чертоги Манвэ и вылетают из них:
