О. Генри - Под лежачий камень (сборник)
– Хорошо, – улыбаясь, говорит юноша. – Я сделаю так, раз вы просите.
Появляется официант с полными стаканами на подносе. Нет, они не звонили, но это кстати. Он может оставить им пиво.
Последний стакан на прощанье. Мисс Роза говорит:
– За ваше здоровье, Уолтер!
Он отвечает:
– За нашу скорую встречу!
Его глаза не смотрят больше в пустоту. Перед ним – видение того, что побеждает смерть. В эту ночь он вступил в новую, неизведанную страну. Он послушен и готов уйти.
– Доброй ночи, – говорит она.
– Я еще никогда не целовал женщины, – признается он. – Только сестер.
– Ну, вы и теперь еще не целовали, – смеется она. – Это я поцеловала вас – на прощанье.
– Когда мы встретимся? – снова спрашивает он.
– Вы обещали мне пойти домой, – говорит она, сдвинув брови. – И выздороветь. Быть может, мы встретимся скоро. Прощайте, Уолтер.
Он все еще медлит, со шляпой в руке. Мисс Роза улыбается и целует его еще раз – в лоб. Она провожает его глазами, пока он не исчезает в глубине прохода; потом возвращается к своему столику.
На стену снова падает тень. На этот раз плотный, неслышно ступающий мужчина отодвигает кружевную занавеску и заглядывает внутрь. Глаза мисс Розы встречают его взгляд, и так – скрестив оружие – они с минуту ведут этот молчаливый поединок. Потом мужчина опускает занавеску и уходит.
Оркестр внезапно смолкает, и из соседней ложи доносится чей-то самодовольный голос. Должно быть, кто-то из местных жителей угощает там приезжего гостя. Мисс Роза откинулась на спинку стула и улыбается, уловив отдельные восклицания:
– Самый чистый воздух, сэр… лакмусовые бумажки… лучшие в мире… ничего вредоносного… наш город… только озон… чистый озон!
Официант возвращается за стаканами и подносом. При его появлении мисс Роза комкает в кулаке пустую картонную коробочку и швыряет ее в угол. Шляпной булавкой она размешивает что-то в своем стакане.
– Что это, мисс Роза, – говорит официант привычным, любезно-фамильярным тоном, – до утра еще далеко, а вы уже начинаете солить пиво?
По следам убийцы, или Тайна улицы Пешо
(Перевод Т. Озерской)
Париж, полночь. На темных водах Сены, таинственно струящихся мимо Вандомской площади и черных стен монастыря Нотрдам, играют блики фонарей, бесконечной цепочкой протянувшихся вдоль Елисейских полей и Больших бульваров.
Великая французская столица не спит.
В этот час миром правят зло, преступление и грех.
Сотни фиакров бешено проносятся по улицам, доставляя домой из оперных и концертных залов усыпанных драгоценностями женщин, прекрасных, как мечта, а в миниатюрных, похожих на бомбоньерки ложах кафе «Ту ле Тан» ужинают, смеются, острят, перебрасываясь бонмо, колкостями, шутками, рассыпая жемчужины мысли и тонкой беседы.
Роскошь и нищета шагают по улицам бок о бок. Бездомный гамен, выклянчивающий су на ночлег, и расточительный повеса, швыряющий на ветер золотые луидоры, проходят по одним и тем же тротуарам.
В час, когда другие города погружаются в сон, Париж погружается в водоворот веселья.
Первое действие нашей драмы разыгрывается в погребке[5] на улице Пешо.
Густая пелена табачного дыма от бесчисленных трубок застит свет. Воздух – сгусток множества зловонных дыханий. Мерцающее пламя единственного газового рожка тускло освещает сцену, достойную кисти Рембрандта, или Морленда, или Кейзеля.
Гарсон разливает по выщербленным чайным чашкам скудные порции абсента и обносит ими тех членов этого разношерстного сборища, которые в состоянии наскрести в кармане несколько су.
Прислонившись к стойке бара, стоит Канайя Крюшон, более известный под кличкой Серый Волк.
Это самый плохой человек в Париже.
Рост его превышает четыре фута десять дюймов; острый хищный профиль и буйная масса серых всклокоченных волос на голове и на лице заслужили ему это страшное прозвище.
Его полосатая блуза расстегнута на груди и небрежно заправлена в грязные кожаные штаны. Из-за пояса торчит рукоятка не знающего пощады ножа. Один удар его острого лезвия мгновенно вскрывает любую коробку лучших французских сардин.
– Voila,[6] Серый Волк! – восклицает бармен Кухо. – Сколько жертв на твоем счету сегодня? Что-то я не вижу крови у тебя на руках. Неужто Серый Волк разучился кусаться?
– Sacre Bleu, Mille Tonnerre,[7] черт подери! – скрежеща зубами, произносит Серый Волк. – Вы что-то слишком расхрабрились, месье Кухо, кто вам позволил так разговаривать со мной? Клянусь преисподней, я сегодня даже не обедал. Какая там добыча! В Париже просто житья не стало. За две недели мне удалось придушить и ограбить одного-единственного богатого американца.
А все эти демократы! Они погубят страну. С этим своим подоходным налогом и свободой торговли они совсем расшатали крупный капитал. Carramba! Diable![8] Провалиться им!
– Ш-ш-ш! – зашипел вдруг старьевщик Шампани, обладатель капитала в двадцать миллионов франков. – Кто-то идет сюда!
Дверь погребка отворяется, и какой-то мужчина, мягко ступая, спускается по шатким ступенькам. Все в безмолвном оцепенении наблюдают за ним.
Мужчина подходит к стойке бара, кладет на нее свою визитную карточку, заказывает стакан абсента, достает из кармана маленькое зеркальце, устанавливает его на стойке и принимается прилаживать себе фальшивую бороду и парик и рисовать углем морщины, быстро превращаясь в старика семидесяти одного года от роду.
После чего, забившись в самый темный угол, он начинает следить оттуда за всеми, зыркая по сторонам острыми, как у хорька, глазами.
Серый Волк крадучись приближается к стойке и впивается взглядом в визитную карточку, оставленную незнакомцем.
– Святая преподобная Бригитта! – восклицает он. – Да это же Тикток, сыщик!
Минуту спустя в погребок входит очень красивая женщина.
Изнеженная, выросшая в холе, привыкшая к самой изысканной роскоши, какую можно приобрести за деньги, эта женщина на заре своей юности бежала из монастыря святой Сюзанны де ла Монтард с Серым Волком, пленившись его бесчисленными преступлениями и его профессией, не позволявшей ему скрипеть башмаками в прихожей и храпеть в постели.
– Parbleu,[9] Мари! – зарычал Серый Волк. – Que voulez vous? Avez-vous le beau cheval de mon frère, ou le joli chien de votre pure?[10]
– О нет, нет, Серый Волк! – возопило разноликое сборище плутов, убийц и карманников, ибо даже их зачерствелые сердца были потрясены этими ужасными словами. – Mon Dieu![11] Ты не можешь быть столь жесток!
– Tiens![12] – огрызнулся обезумевший от ярости Серый Волк, и нож блеснул в его руке. – Voila! Canaille! Tout le monde, carte blanche enbonpoint sauve que peut entre nous revenez nous a nos moutons![13]
Испуганные санкюлоты отпрянули в ужасе, а Серый Волк, схватив Мари за волосы, рассекает ее на двадцать девять абсолютно равновеликих кусков.
Наступает могильная тишина. Серый Волк еще стоит с окровавленными руками над трупом, а седобородый старик, наблюдавший эту сцену срывает с себя фальшивую бороду и парик, и убийца видит перед собой знаменитого французского сыщика по имени Тикток.
Безмолвные и остолбеневшие, взирают завсегдатаи погребка на величайшего из современных сыщиков, приступившего к выполнению своего профессионального долга.
Он же первым делом принимается измерять рулеткой расстояние от трупа убитой женщины до стены; затем записывает фамилию бармена и день, месяц и год, когда было совершено преступление. После чего, достав из кармана сильный микроскоп, тщательно изучает каплю крови, взятую из растекшейся по полу лужи.
– Mon Dieu! – бормочет великий сыщик. – Это именно то, что я предполагал и чего опасался, – это человеческая кровь!
И, быстро записав в свой блокнот результаты проведенного расследования, великий сыщик покидает погребок.
Он спешит в главное управление парижской жандармерии, но внезапно застывает на месте, досадливо хлопнув себя по лбу.
– Mille tonnerre! – бормочет он. – Мне же следовало спросить имя этого человека с ножом в руке!
Герцогиня Валери дю Бельведер дает прием у себя во дворце.
Покои залиты мягким светом парафиновых свечей в тяжелых серебряных канделябрах.
Здесь собралась вся знать и все богачи Парижа.
Из-за портьеры льется музыка четырех духовых оркестров, исполняющих популярную мелодию «Кто в лес, кто по дрова». Лакеи в расшитых позументом ливреях бесшумно разносят кружки с пивом и выносят яблочную кожуру, которую гости бросают на ковер.
Валери, седьмая герцогиня дю Бельведер, окруженная красивейшими, храбрейшими и умнейшими представителями столичной знати, возлежит на оттоманке литого золота, откинувшись на подушки из гагачьего пуха.
– Ах, мадам, – говорит принц Шампиньон из Пале-Руаяль, угол Семьдесят третьей улицы, – как сказал Монтескье, «Rien de plus bon tutti frutti»[14] – вы сама молодость. Сегодня в вашем салоне нет никого красивее и остроумнее вас. Я едва могу поверить своим глазам, когда вспоминаю, что тридцать один год тому назад вы…
