Georgia Carre - Eden

С темного потолка на сцену опускаются клетки с нимфами, одетыми в белое и похожими на птиц, сидящих внутри, словно в капкане. Музыка играет соло пианино, которое стучит по клавишам в порывистых аккордах, представление начинается, нимфы выскальзывают из клеток и медленно, закручиваясь на разноцветных полотнищах ткани, спускаются на пол сцены. Они приземляются, представляя нашему взору совершенно провокационную картину, в сверкающих костюмах с длинными ногами, прикрытые сексуальными чулками. Музыка резко изменяется.

На сцене происходит целое представление, такое восхитительное и новое, что я начинаю двигаться в такт.

* * *

Вечер удался, я явно выпила больше, чем следовало. Переступая порог нашего дома, Джек отпускает меня, и я слегка покачиваюсь.

— Сегодня еще сегодня или уже завтра? — спрашиваю я, делая вид, что меня очень серьезно волнует этот вопрос.

Он опускает глаза на часы.

— Сегодня уже завтра, — говорит он на полном серьезе. Возможно, он готов посмеяться надо мной, но мне плевать, ему не придется смеяться долго.

— В таком случае... — я развязываю узел лямок на платье. Перед тем, как мы покинули клуб, я все же успела посетить дамскую комнату и снять маленькую брошь, которая прикреплена к лямкам моего платья. Платье падает вниз к моим ногам.

Он дотрагивается до моей груди кончиками пальцев, стоило ему только прикоснуться к соскам, и я чувствую возбуждение, словно искра электричества, прошедшая через меня.

— Что это? — испуганно спрашиваю я.

— Изумление, — торжественно сообщает он.

— Мы двое испытываем это, — непринужденно отвечаю я.

— Угадай, что будет дальше? — он смотрит игриво на меня.

— Что? — я стою перед ним с широко раскрытыми глазами, полностью готова.

— Я украл кое-какие вещи из нашего номера в Вегасе.

— Да? И что это?

— Пойдем со мной, миссис Иден, я все покажу тебе.

Наручники. Ох! Наручники. Они определенно не учили меня этому, что стоило бы знать о них в полицейской академии.

Что я люблю больше, чем свою жену?

Ничего.

Джек Иден

11.

Лили

Я просыпаюсь ранним утром, сон до сих пор стоит у меня перед глазами. Странный сон. В нем я вижу себя ребенком, когда просыпаюсь и вижу, что кровать Льюка пуста. Не испытывая страха, я встаю с постели и спускаюсь по лестнице. В доме стоит такая тишина, что я начинаю звать его по имени. У меня нет никаких предчувствий. Я вхожу в гостиную и вижу тарелку с печеньем и стакан молока, стоящие на полу. И просыпаюсь.

Я лежу в темноте, думая о своем странном сне, похоже, что во сне мне было около шести лет и где-то пять Льюку. Это было рождественское утро, и стоило мне открыть глаза, первая мысль, которая посетила меня — что Санта принес нам за ночь. Он всегда оставлял нам, каждому подарок в ногах кровати, который мы тотчас же открывали утром. Я поворачиваю голову и с удивлением обнаруживаю, что Льюк проснулся, но его нет в постели. Честно, я несказанно удивлена, потому что в рождественское утро, мы всегда будим друг друга и открываем наши подарки вместе, я настороженно прислушиваюсь, но в доме очень тихо.

Я понимаю, что он не пошел в туалет, потому что предпочитает описаться, нежели отсрочить и не открыть подарок. Я выбираюсь из постели и бегу к окну спальни, надеясь увидеть поле, а позади него лес, находящийся с задней стороны нашего дома.

Я открываю шторы, метель окутала все белым. Сквозь сильный снегопад я все же замечаю ярко-желтую куртку Льюка. Он сидит на корточках посреди белого поля, не обращая внимания на ледяной холод. Он тихо смог выскользнуть из нашей спальни, спуститься вниз по лестнице, и выйти наружу через заднюю дверь, пытаясь не разбудить родителей.

Надев свою розовую куртку, я спешу тихо вниз, насколько могу. Я знаю, что мои родители с ума бы сошли, увидев Льюка посередине поля, и я так взволнована в это рождественское утро, что не хочу доставлять им лишних хлопот. Я открываю заднюю дверь и чувствую кусающийся холодный ветер. Не в силах закричать, я подхожу почти вплотную и окликаю брата.

— Что ты здесь делаешь, Льюк?

Он перестает строить что-то похожее на лестницу, в которой уже целых три ступеньки, и щурится от белых хлопьев, падающих ему на лицо. Его маленькие щечки покраснели.

— Если родители тебя увидят здесь, они будут очень волноваться по поводу Рождества, — предупреждаю я его.

Он тянется за игрушечным трактором, наполовину припорошенным снегом.

— Я не хочу подарок от Санты.

— Почему? — в недоумении спрашиваю я. Он просил именно эту игрушку, когда мы были в магазине игрушек и указывал папе, что именно это хочет получить от Санты на Рождество.

— Я передумал, — говорит он, упрямо поджав нижнюю губу. — Я хочу пойти к Санте и совершить обмен, поэтому строю лестницу, чтобы смог подняться к нему на Северный полюс.

— На что ты хочешь обменять свой подарок? — с любопытством спрашиваю я.

— Я хочу, чтобы Санта сделал лучшую мумию.

Странно, что эти его слова засели у меня в памяти, и что это Рождество было скрыто от меня все эти годы. Вылетевшие слова из его детского рта, разбивают мне сердце, слезы неудержимо начинают течь по щекам, я плачу над своим братом.

Очень тихо, я двигаюсь к краю кровати и соскальзываю, направляюсь в ванную комнату, сажусь и обхватываю, прижимая к груди колени, начинаю реветь. Вспоминая, как наш отец обнаружил нас обоих, строящих эту лестницу и ему с трудом удалось убедить Льюка написать письмо Санте, которое Санта обязательно прочитает, по крайней мере, так говорил отец.

Я всегда буду помнить эту сцену и всегда буду скучать о Льюке, о его добром сердце и такой прекрасной наивности. Он был романтическим мечтателем, жизнь относилась к нему с заботой и любовью, но он этого не понял.

— Ох, Льюк, — шепчу я.

Я слышу тихий звук открывающейся двери, поднимаю глаза и встречаюсь с взглядом Джека, который стоит и смотрит на меня.

— Что ты делаешь? — спрашивает он, обеспокоенно.

— Я хочу рассказать тебе о своем брате, — отвечаю я ему.

— Хорошо, — говорит он и входит ко мне, садится, его пальцы почти слегка касаются меня.

— Он был наркоманом и умер от передозировки, — мой голос ломается. Я никогда никому этого не говорила раньше. — Я обнаружила его.

Что-то мелькает у него в глазах, но он ничего не говорит и даже не пытается успокоить меня.

— Все было поистине ужасно, это пожирало меня изнутри, и я стала понемногу сходить с ума, — я стараюсь рассмеяться, но выходит какой-то скрипучий, отчаянный звук. Он продолжает молча смотреть на меня. Я прочищаю горло, и рассказываю ему о ложке и резиновых жгутах, и игле, которая до сих пор стоит у меня перед глазами, в его раздутой посиневшей руке. Затем я начинаю рассказывать дальше:

— Я была еле живой, фактически я уже даже не была живой, меня заставляло держаться только ярость и месть. Я была такой сломанной, что даже пыталась покончить с собой.

Я заглядываю ему в глаза, предполагая, что увижу осуждение моей слабости или жалость, но там ничего нет, только прямой взгляд — внимательный, нацеленный прямо на меня. И в этот момент я понимаю, что могу рассказать ему все. Все, что угодно, и он по-прежнему будет рядом со мной, поскольку его вера непоколебима.

Я начинаю честно все говорить:

— Все, что я рассказала тебе раньше о своих родителях, полная ложь, это всего лишь часть моего прикрытия. Мой папа не алкоголик, и он никогда не бил свою жену. Он хороший человек, врач — психотерапевт. Он стал давать мне антидепрессанты.

Дальше я сообщаю ему про визит к патологоанатому, который и заставил меня разозлиться на наркодиллеров, которые продали жуткие препараты Льюку, и благодаря чему я и решила стать полицейским. Я сообщаю ему, как присоединилась к таинственному отделу, работающему под прикрытием, SO10. Я рассказываю про наркопритон, насколько страшный и ужасный, что запах, который там присутствует, до сих пор иногда преследует меня. И насколько быстро после посещения притона я поняла, что не хочу заниматься мелкими дилерами, а хочу заниматься крупными наркобаронами, и как согласилась заманить в ловушку Кристального Джека, которого можно было бы поставить на колени.

— Так ты стала работать под прикрытием, только лишь чтобы поймать больших плохих парней? — спрашивает он.

Я киваю.

— Если у тебя появляется преступление, когда богатый человек умирает при подозрительных обстоятельствах, а ты — следователь, что будет являться для тебя первоначальной причиной для расследования?

Я хмурюсь.

— Я бы проверила, кто должен наследовать его деньги.

— Если ты хочешь поймать крупных наркобаронов, почему вы не следите за их перекачкой денег?

На секунду я теряюсь.

— Я всего лишь исполнитель, солдат. Это не моя работа следить за перекачкой денег. Мое начальство определяет направление расследования, а я всего лишь должна выполнять приказы.