Алан Силлитоу - Ключ от двери

Летом и зимой, в снег, дождь, мороз и снова при све­те солнца, Брайн вместе с сестрой и братьями, торопя их, чтобы не опоздать, выходил на утреннюю улицу, отправ­ляясь в бесплатную столовую для детей. Он вел их — все в тапочках на резине и синих фуфайках — к длинному ба­раку, стоявшему за школьным двором: по утрам и днем там кормили тех, у кого отцы были безработные. В семь часов утра грубый голос Ситона отрывал всех четверых от теплого прибежища сна.

— Вставай, Брайн. Пора в столовую.

— Вставай, Артур, вставайте, Маргарет, Фред, — тор­мошил Брайн теплые комочки рядом с ним на постели. — Пора в столовую. — Комната на нижнем этаже была толь­ко частью пути, и все же, проходя через нее, Брайн каждый раз думал: хорошо бы завтракать здесь, дома, но на столе он никогда не видел ничего, кроме кружки с чаем, предназначенной отцу.

Требовалась немалая осторожность, чтобы провести троих подопечных через опасные переходы: из утреннего тумана внезапно вырастали огромные, как утесы, авто­бусы и грузовики. Брайн выстраивал ребятишек шеренгой у светофора, ждал, когда покажется зеленый свет и мож­но будет быстро перебежать улицу. Они часто приходили самыми первыми и стояли возле окрашенных зеленой краской железных ворот, дожидаясь, пока придет мисс Брэддили. Из тумана появлялись и остальные дети, дро­жащие, молчаливые, с красными лицами и все еще сон­ные. Брайн помогал дотащить ящик с бутылками холод­ного молока до кухонной двери, и тут уже семенила по двору мисс Брэддили, существо нз какого-то совсем дру­гого мира. Брайн входил в кухню, смотрел, как она варит на плите какао, орудует хлеборезкой и затем густо смазы­вает маслом каждый ломоть хлеба. Он усаживал Фреда, Маргарет и Артура на их места в столовой, и, пока в окошечко не подадут завтрак, они смирно ждали, тихонько переговариваясь с остальными ребятишками за соседними столами. Завтрак, когда он наконец появлялся, был вели­колепен: три ломтя хлеба с маслом и кружка какао с моло­ком. Вкуснее такого завтрака, насколько это было извест­но Брайну, ничего и на свете нет, разве только свинина с помидорами, но это уже не завтрак, а обед.

В половине девятого они возвращались, шли через двор в школу, теперь бодрые и оживленные, замечали на клумбах крохотные, с бусину, земляные горки, нарытые червями, делали открытие, что земля уже не такая мерзлая, хотя дыхание по-прежнему выходило паром, а Маргарет, сунув в рот палочку, кричала:

— Смотри, Артур, я курю! Только маме не говори, ладно?

В половине первого Брайн встречал ребятишек из школы и снова выполнял роль поводыря, вел их по го­роду, где движение было теперь еще сильнее, — они шли обедать. Добрых две сотни мальчишек н девчонок, ленив­шихся приходить вовремя к завтраку, бегали и играли возле столовой, дожидаясь, когда их впустит толстая мисс Харви. Дверь открывалась внутрь, и давка бывала иногда такая, что даже мощная фигура мисс Харви не могла остановить врывавшихся в столовую ребятишек. За невоздержанность она принималась колотить их по плечам де­ревянной поварешкой. Обеды Брайн не любил — капуста, картошка, печенка и пудинг, — иной раз потихоньку пере­давал все это своему двоюродному брату Берту, когда мисс Харви не видела. Обеду недоставало ясности и про­стоты завтрака, запахи его были слишком разнообразны и часто неопределимы, и даже то кушанье, которое нра­вилось, приходилось есть в большой спешке. Мисс Харви постоянно заставляла их сидеть смирно и читать благо­дарственную молитву, пока им разносили обед; более мягкосердечная мисс Брэддили пропускала эту церемонию: завтрак начинался уж очень рано. А затем детвора рас­сыпалась, как конфетти, по обнаженному кустами двору, и в солнечную погоду Брайн дрался с ребятами за место на доске-качелях, из горке или на лесенке для лазанья, тащил за собой Маргарет и Фреда и забывал обо всем на свете до начала уроков в школе в два часа.

Подошло очередное занятие с мистером Джонсом. Ко­гда он вошел в класс, там царила полная тишина.

— Ваше сегодняшнее задание — обрисовать пером портрет старого морского волка в тот момент, когда он появляется в трактире «Адмирал Бенбоу».

Со всех парт послышалось шуршание, будто посыпа­лись с елки бумажные гирлянды. «Смешно, — подумал Брайн, — ведь у нас нет с собой бумаги для рисования. Рисовать буду карандашом, глупо же рисовать картинку чернилами. Да, наверно, он так и хочет, чтобы каранда­шом, и надо поскорее начинать, а то в срок не закончу. Не желаю, чтоб его кулак прогулялся по мне сегодня». «Обрисовать пером» — это значит чернилами? Или ка­рандашом сойдет? Брайн все-таки не совсем понимал, что именно требуется мистеру Джонсу. Лучше ведь каранда­шом рисовать, верно? Класс углубился в работу, и Брайн принялся намечать контур крыши трактира «Адмирал Бенбоу».

Мистер Джонс ходил по рядам, следил, как подви­гается дело. Брайн услышал вдруг, как за несколько пар упозади него кого-то яростно дубасят. Он почувствовал внутреннюю дрожь.

— Идиот! Оболтус! Тупица! — рычал мистер Джонс вместе с каждой звучной оплеухой. — Начинай все сначала.

Остальные встревожились, то ли они делают. После­довало еще несколько подобных же эпизодов, и тут Брайн заметил, что мистер Джонс смотрит через его плечо к нему на парту. На спину и затылок Брайна посыпались удары.

— Нет, дальше, кажется, уж некуда! Боже правый! — завопил мистер Джонс в притворном отчаянии. — Боже, боже! Нет, вы только представьте себе! Вы просто не по­верите! Этот чурбан нарисовал картинку! Нарисовал, по­нимаете?

Брайн сидел, охватив голову руками, и недоумевал. «За что он меня колотит? И уж пусть бы колотил, так надо еще осрамить перед всем классом, рассказать, что я сделал такую дурацкую ошибку». Трудно было удер­жаться и не заплакать, от слез спасла только волна охва­тившей его нестерпимой ненависти. Он мысленно изрыгал одну хулу за другой, перебирая все гнусные слова, ка­кие отец вполголоса посылал по адресу матери. Мистер Джонс не отходил, готовый снова ударить, а в воображе­нии Брайна проносились яркие, живые, упрятанные за колючую проволоку образы. Почему его не берет смерть? И он все разжигал в себе ненависть, воздвигая плотину от слез.

— Ты должен написать, дать описание, письменный портрет капитана. Словами надо нарисовать, — мычал ми­стер Джонс. — Слышишь?

Брайн тихо ответил, что да, слышит, и мистер Джонс, на прощание стукнув его разок, зашагал дальше.

Обнаружилось еще несколько рисунков, и авторы их поплатились за свою ошибку так же, как и Брайн. Мистер Джонс дошел наконец до своей кафедры, сжимая и раз­жимая кулаки, чтобы остудить их. Весь конец урока класс кипел беззвучной ненавистью.

— Я и не подозревал, что у нас в классе столько ху­дожников,— сказал он, и серые глаза его сверкнули опас­ным добродушием. Несколько умников, никогда не совер­шавших ошибок, рассмеялись шутке, почуяв, что от них этого ждут. — Если бы я в свое время, когда был маль­чиком, допустил подобный ляпсус, — продолжал мистер Джонс, — меня бы избили ножкой от старой подставки для классной доски. Мой учитель пускал в ход ножку от подставки, чтобы вколотить в нас разум.

Еще шутка, хотя теперь смех уже был слабее. Плечи у Брайна все еще ныли. «Чего тут смешного? — прошеп­тал он сквозь зубы. — Сволочи проклятые. Поскорей бы старый Джонс окочурился. Почему он не подыхает, по­чему эта старая свинья не подыхает? Ему уж, наверно, шестьдесят, если не больше. В отставку он ни за что не выйдет, слишком любит колошматить ребят».

6

Сколько раз Вера говорила себе, что, если у мужа приступ дикого, тупого гнева, ей не надо злиться, не надо обращать на это внимания, ведь жизнь от этого стано­вится вдвойне хуже. Когда пособие было все до копейки истрачено, он сидел у каминной решетки в тесной ком­нате, низко опустив голову, молчал — говорить было не о чем. Она знала его мысли наизусть, знала, что он клянет судьбу, ее, ребятишек, правительство, своих братьев, тещу и тестя — все и вся, что только приходит ему в голову, и Вере было противно: так бесноваться из-за того, что у него нет каких-то паршивых сигарет!

Он глядел на стены, на жену, на детей, снова на жену, пока все, кроме Веры, не вышли из комнаты.

Вера не выдержала:

— Опять зверем смотришь. Что еще? Сигарет, что ли, нету?

Он уставился на нее, взбешенный.

— Да, нету. И жратвы тоже.

Ярость одного лишь разжигала ярость другого.

— Ну и что же? — проговорила она вызывающе. — Я-то что тут могу поделать?

— Пошли Брайна, пусть одолжит пару шиллингов у твоей матери, — предложил он последнее отчаянное сред­ство, к которому, как он знал, Вера не прибегнет.

— Не могу, — сказала она громко страдальческим го­лосом, — Ведь я ей еще с прошлой недели долг не отдала.

— Жмоты проклятые, ничего из них не вытянешь.

— Не приходилось бы просить, кабы ты пошел поис­кал работу, заработал бы хоть что-нибудь, — сказала она, готовая расплакаться от его и своих несправедливых слов.