Михаил Поляков - Нам бы день продержаться. Дилогия
– Ничего, как Файзулла с той стороны щели приедет на позицию и «окопается», так и снимемся, – успокаиваю я его и прислушиваюсь. Вроде тихо. Пока.
– Тащ лейтенант? – не унимается Мамедов.
– Чего тебе, тарахтелка? – вполне доброжелательно говорю и не отрываюсь от бинокля.
– А что будет, товарищ лейтенант? – Солдат смотрит на меня, как на Стену плача евреи. И у него в вопросе столько всего наворочено! И страх за то, что произошло, и неопределенность нашего будущего. И тревога за родных и близких. И конечно, мысли о себе, как о личности в этом мире, который нам достался после бомбардировки. У лейтенанта мысли те же. Только ему тяжелее. Мамедов только о себе и своем окружении думает сперва, а лейтенант обязан сначала о них, о подчиненных, соображать, а потом о своем. Но ведь он тоже человек. Переживает он о семье, что на Украине. Пытается расчет времени сделать, шансы высчитать для своих на то, что они живы. И верит, верит, верит лейтенант, что встретится с женой, дочкой, родителями. Очень ему надо верить. Иначе, зачем это все, то, что он делает. И цель у лейтенанта близкая и вполне выполнимая. Добраться до Кушака. Забраться в убежище. Вытрясти коды управления из майора. И пошел он нах со своим целеуказанием. Посмотреть – что там, под Днепропетровском, творится. Догадку свою фантастическую подтвердить или опровергнуть. Пограничникам дать возможность свои думы проверить. А уж если связаться можно будет с кем-либо из тех мест, откуда они призывались, то пусть бы там и не было ничего, но уже это одно стоит и смерти, а уж тем более – жизни. И нет ничего хуже неизвестности и безысходности, когда твои горы окружает выжженная и безлюдная территория, по которой бродят кровожадные и бесчеловечные законы выживания радиоактивных джунглей.
И я решаюсь. Понимаю, что все солдату говорить нельзя, но перспективы развернуть ему можно. А он сам мою информацию разнесет среди остальных.
– Понимаешь, Мамедов, – начинаю я издалека, – хуже всего то, что нет известий о наших с тобой родных местах. Правильно я говорю? – Равиль мне кивает и смотрит, выжидает, поглощает данные. – Так вот, майор, которого мы с тобой, Файзуллой и Федей отбили на стыке, ехал на Кушак, а там, оказывается, не только обсерватория, но и центр космической связи. Ну, что-то типа космического телевидения, которое Землю снимает в непрерывном режиме. Плюс Бункер с запасами лет на двадцать-тридцать. Так что, я думаю, двинуть нам надо туда. Узнать, что там у нас дома. Осмотреться. Обстановку уяснить, оценить, а потом принять решение. По большому, если повезет, конечно, то можно и с домом по телефону поговорить. Соображаешь, Равиль? Стоит это наших усилий? Как думаешь? – От переваривания сказанного мной я прямо чувствую, как у солдата закипает серое вещество. Да, только дай надежду пацану, горы вывернет из земли и вершинами вниз воткнет.
– Прям поговорить можно будет? Бесплатно? – уточняет Мамедов с предвкушением счастья в голосе.
– Да, майор так сказал, он сильно секретный у нас и умный.
– А нам разрешат? – сомневается солдат, поджимает в тревоге губы и хмурит брови. – Там, наверное, не бандиты какие-нибудь сидят, если секретно все? Вон сколько лет Кушак стоит со своими куполами, а ни мы, ни предшественники наши ничего про космос не знали? – Размышления моего пулеметчика еще наивнее моих, но в логике ему не откажешь.
– Ну, на то он и секретный объект. Это первое. И обрати внимание – мы, пограничники, его охраняли. Практически он спрятан в погранзоне, куда другим хода нет. А насчет разрешения, так мы им пропуск покажем, – киваю я на его пулемет, – и майора предъявим. Понял, боец высокогорный? – Разбалованный моим тоном и откровениями, Мамед делает недовольное лицо и говорит с укором, волнуется от услышанного им и ошибается в звании.
– Что ж вы раньше-то не сказали, товарищ старший лейтенант? – Я усмехаюсь, опускаю лицо от бинокля и смеюсь в пыль под своими локтями.
– Ну, извини, Равиль, сам вчера только узнал. А у нас тут то война, то бандиты на левом, то раненые в санчасти, то пленные на Арчабиле. За новое звание спасибо, приедем – я звездочку в колоде обмою, – шучу я.
– А зачем? – не унимается мой пулеметчик.
– Традиция такая! Все, закончили утро вопросов и ответов – наблюдай свой сектор! – Но сегодня и сейчас здесь от Мамедова так просто не отделаешься.
– Тащ лейтенант! А когда на Кушак пойдем? – Глаза солдата горят таким желанием, что приходится отвечать:
– Вот с этими урками разберемся и поедем. Только сначала разведаем, что там на правом. А то каждый день левый – надоел уже. А у нас теперь соляры пять тонн. Четыре машины. Оружия много и боеприпасов и пополнение прибыло. Надо только дать сутки всем отоспаться. А то вторую ночь нормально не спим. – У пулеметчика только ярче разгораются мысли о доме в ореоле полученных ответов.
– Нас с Файзуллой и Шакировым в разведку возьмите! Тащ лейтенант! Мы не подведем! Нам домой очень позвонить надо! Вдруг и их там тоже бомбой побило? Помощь нужна, а мы здесь? – Как же прав ты, солдат, и не прав одновременно. Смотря с какой стороны поглядеть.
– Давай сначала от бандитов отобьемся. – Мое предложение напоминает Мамеду цель нашей леж-ки. Он проникается значимостью порученного и соглашается коротко.
– Ага. – Утыкается наконец-то взглядом в свой сектор, и мы продолжаем свое наблюдение в ожидании новых событий.
На заставу возвращаемся через два часа, после того, как залегли в охранении. На дороге, на наше счастье, все было тихо. Файзулла расположился точно напротив подковообразного поворота, но на другой стороне щели и сменил нас. По наши души примчался «уазик» с повеселевшим и сытым водителем. Проблема была только в том, что теперь его клонило в сон. Хорошо, что до нашей обители оставалось совсем немного, полтора-два километра. Доехали быстро. Суеты не было. Тихо, спокойно. Отпущенные дневальным, лошади бродят где хотят. То тут, то там махают хвостами. Удивленно поднимают головы от травы, смотрят, жуя, на нас и снова опускают морды к земле, не обнаружив ничего интересного. Правда, за два часа произошли некоторые изменения. Возле дизельки мирно стоит «КамАЗ» с цистерной. Как будто там всегда находился. «ГАЗ-66» в разломанном гараже – на месте. Второго бортового грузовика с тентом не видно. Но я думаю, что он возле баньки, которую не видно за тем, что по-преж-нему называется конюшней. Наш «уазик», как щенок возле большой собаки, замирает рядом с шишигой. Мы не спеша выбираемся из машины, позвякивая оружием. К нам навстречу бежит Боря! Если снова майор что-то вспомнил, то не пошел бы он в… Додумать мешает подбежавший сержант. Начинает с формального доклада о том, что признаков нарушения границы не обнаружено. Потом рассказывает, что и как с арчабильцами. Зевает Боря. Устал. Про майора не говорит ни слова. Приходится его спросить об этом.
– Как майор?
– Спит. Санинструктор как с теми, шо вы освободили, закончил, так у него дремлет у двери. Кровать притащил, вдоль стены поставил и поверх одеяла отдыхает. Та он тут, как они приехали, чуть с прапорщиком не подрался. Потребовал всех возле баньки построить и мыться. Каптера уел, чтоб белье им нательное поменял. Каждого осмотрел, проверил, покрасил, где надо, зеленкой и перевязал. И пригрозил, что вам пожалуется, если все его придирки не выполнят. Народ уржался. Он их на вшей проверял и к прапорщику попался. Пах хотел осмотреть на предмет насекомых. Тот его в этот пах и послал. А Черныш в ответ орет, что не пустит в столовую любого, кто не прошел медосмотр, – Боря остановился и перевел дух. Мы с интересом слушали его рассказ, который, похоже, дошел до своей кульминации.
– И что? – не выдержал паузы Мамедов и подтолкнул сержанта к продолжению описания событий. Боря так посмотрел на штатного пулеметчика, что тот отвел глаза в сторону и чуть отступил за мою спину. Я кивнул, подтверждая вопрос солдата, сорвавшийся с уст без разрешения старших.
– Та ничего! Прапорщик достал банку тушенки и галету. Раздал своим из сидора точно такие же. Демонстративно открыл и начал «трескать» алюминиевой ложкой, которую вытянул из кармашка куртки, прямо напротив строптивого «начмеда». Тот отстал от старшины девятой заставы, зато уделил огромное внимание недостаткам его подчиненных. А потом помылись холодной водой с мылом, постирали быстренько трусы и майки. Та на завтрак пошли. Ели, тащ лейтенант, так, что повар заплакал, слезы с глаз сами потекли. А много ж им нельзя было. А новоявленный начмед запретил добавку выдавать. Поел, зараза, и не уходит. Так Бадью им хлеба на столы выложил и масла по две пайки. А в чай сахара бросил двойную норму и от пуза. Потом оружие им выдали, снарягу, боеприпасы, так они его пообнимали и там, на летней конюшне у стенки их и приморило. Вон, видите – спят, бедолаги. – У единственной стены летней конюшни, среди и на снаряжении, вповалку спали выжившие бойцы девятой заставы. Кого как сон приморил, тот так и заснул на теплых камнях «летника». Объединяла их всех одна деталь. Каждый, так или иначе, держался, обнимал или прикрывал рукой свой автомат с примкнутым магазином или пулемет с ленточной коробкой. А у одного, бережно обернутая рваным камуфляжем, торчала длинным стволом из-под плеча – СВД.
