Роберт Грин - 48 законов власти
Броня характера
Для того чтобы выдержать груз подавленных инстинктов (непременное условие существования человека в современном мире) и справиться с избытком энергии, накапливающейся в результате этого подавления, эго неизбежно претерпевает изменения. Эго, то есть часть личности, наиболее открытая опасным воздействиям, огрубляется и становится ригидной, если ее постоянно втягивают в один и тот же повторяющийся почти без вариаций конфликт между необходимостью и вызывающим страх внешним миром. В процессе возникает хронический, действующий автоматически тип реакции, то есть «характер». Это выглядит, как если бы эмоциональная личность замуровалась в панцирь и как если бы твердая скорлупа, которую она наращивает, была призвана отводить и ослаблять атаки внешнего мира, как и возмущение мира внутреннего. Такое «окукливание» делает человека менее чувствительным к отвращению, но при этом также сковывает его либидо и агрессивную подвижность, а следовательно, подавляет волю и уменьшает способность к свершениям. Мы говорим, что эго стало менее гибким и более жестким и что способность регулировать сохранение энергии зависит от того, насколько толста броня.
Вильгельм Рейх, 1897—1957
Вернемся на землю. Партизанская война демонстрирует эволюцию в сторону абстракции. Т. Э. Лоуренс был, возможно, первым современным стратегом, теоретически обосновавшим эту войну и применившим теорию на практике. Его идеи произвели впечатление на Мао, который счел его сочинения непостижимым западным эквивалентом вей-чи. Лоуренс сотрудничал с арабами, сражавшимися за территории с турками. Его идеей было научить арабов растворяться в бескрайней пустыне, не подставляясь в качестве мишени, никогда не собираясь большими группами. Турки воевали традиционно, многочисленной армией, арабы же маленькими отрядами были рассеяны повсюду, что позволяло им не тратить энергию на передислокацию. У турок было преимущество в артиллерии, но арабы удерживали инициативу, играя в кошки-мышки, не даваясь неприятелю в руки, деморализуя турок. «Большая часть войн была войнами контактными. ...Наша была войной партизан, — писал Лоуренс.— Мы постоянно держали врага в несказанном страхе перед огромной неизвестной пустыней, не обнаруживая себя до самого нападения».
Это предельное выражение идеи стратегии. Война, в которой целые армии вступают в сражения, стала чересчур дорогостоящей и опасной. Неопределенность и неуловимость дают существенно лучшие результаты за гораздо меньшую цену. Основные затраты в данном случае — умственные: то напряжение мысли, которое требуется, чтобы рассеять свои войска и переиграть неприятеля, демонстрируя интеллектуальное и психологическое превосходство. Ничто так не выводит из себя и не запутывает противника, как непостоянство формы. В мире, где войны, ведущиеся летучими отрядами, являются велением времени, отсутствие постоянной формы принципиально важно.
Первое психологическое требование — научиться ничего не принимать близко к сердцу. Ни в коем случае не вставайте в оборонительную позицию. Этим вы выдаете свои переживания, эмоции, демаскируете форму. Противник понимает, что задел вас за живое, нашел ахиллесову пяту, а стало быть, будет снова и снова наносить удары в то же место. Поэтому вырабатывайте способность ко всему относиться отстраненно. Ни под каким видом не позволяйте задевать себя. Станьте скользким мячиком, который невозможно удержать: никому не показывайте своих болевых точек, своих слабостей. Упражняйтесь — превратите свое лицо в невыразительную маску, которая будет бесить и запутывать ваших коллег и соперников.
Одним из мастеров этой техники был барон Джеймс Ротшильд. Германский еврей в Париже, в стране, которую всегда отличала неприязнь к иностранцам, Ротшильд никакие выпады не принимал на свой счет или, во всяком случае, никогда не показывал, что задет ими. Он к тому же легко приспосабливался и к любой политической ситуации, будь то чопорная Реставрация при Людовике XVIII, буржуазное царствование Луи-Филиппа, демократическая революция 1848 года или поспешная коронация Луи-Филиппа в 1852-м. Ротшильд принимал их все одинаково — и растворялся. Барон мог позволить себе казаться лицемером или оппортунистом, ведь его ценили за деньги, а не за политические взгляды. Деньги были его платой за власть. В то время как он приспосабливался и благоденствовал, никогда не открываясь до конца, другие богатейшие семьи лишались своих состояний в периоды переворотов и неожиданных зигзагов фортуны. Они хватались за прошлое, рабски завися от старых, закосневших форм.
В истории подвижный стиль правления особенно часто отличал королев, императриц, цариц — женщин, правивших единолично. Положение королевы и короля в корне различно. Поскольку королева — женщина, все ее придворные и подданные в глубине души сомневаются, что она способна править, сомневаются в силе ее характера. Если королева поддерживает одну сторону в каком-либо идеологическом противостоянии, ее обвиняют в том, что она руководствуется не разумом, а чувствами. Если же, подавляя свои чувства, она старается быть авторитарной, на мужской манер, то вызывает еще больше критики и недовольства. Поэтому королевы, одни от природы, другие на основании опыта, тяготеют к гибкому стилю правления, и это в итоге приносит им больше власти, чем прямолинейная мужская манера.
В качестве образца такого гибкого, меняющегося стиля правления можно назвать королеву Англии Елизавету. Елизавета придерживалась умеренного курса в ожесточенной борьбе между протестантами и католиками. Она избегала альянсов, которые могли бы связать ее теснее с одной из сторон, так как понимала, что это может повредить государству. Ей удавалось сохранять мир в Англии до тех пор, пока страна не накопила достаточно силы для участия в войне. Ее царствование было одним из самых замечательных периодов в истории Англии благодаря ее удивительной способности к адаптации и ее гибкой идеологии.
Такой женственный, гибкий стиль правления хорошо зарекомендовал себя как средство, позволяющее добиться процветания в трудных условиях, но, кроме того, он невероятно привлекателен для тех, кто служит такому режиму. Гибкому, переменчивому правителю относительно легко добиться послушания от подданных, ибо они меньше ощущают давление, нажим, в меньшей степени вынуждены ломать себя в угоду воззрениям господина. Такой стиль открывает новые возможности, в то время как строгое соблюдение доктрины делает их недоступными. Не отдавая предпочтения одной стороне, правитель получает возможность столкнуть своих противников. Жесткий правитель может казаться сильным, но со временем его негибкость начинает действовать на нервы, и подданные мечтают о том, как бы удалить его со сцены. Гибких, податливых правителей больше и чаще критикуют, но они выдерживают испытание временем, и рано или поздно к ним приходит признание народа, потому что они такие же, как их подданные, — так же легко меняются в зависимости от обстоятельств.
Несмотря на поражения и препятствия, разрешительный стиль власти в итоге обычно торжествует, как афиняне, деньги и культура которых в результате одержали победу над Спартой. Если у вас произошел конфликт с кем-то более сильным и жестким, чем вы, позвольте ему одержать быструю победу. Притворитесь, будто склоняетесь, признав его превосходство. Затем, меняя очертания и приспосабливаясь к обстановке, медленно проникните ему в душу. Так вы сможете усыпить его бдительность, ведь ригидные люди в состоянии распознать только прямую угрозу, но беспомощны перед опасностью вкрадчивой и неуловимой. Чтобы добиться успеха в такой стратегии, вы должны стать хамелеоном — быть незаметным, сливаться с фоном, в то же время готовясь к броску.
В течение долгих веков японцы гостеприимно встречали чужеземцев и, казалось, были восприимчивы к иностранным культурам и влияниям. Португальский священник Жоан Родригес, который приехал в Японию в 1577 году и прожил там долгие годы, писал: «Я изумлен той готовностью и охотой, с которой японцы пробуют и принимают все португальское». Он встречал на улицах японцев, одетых в португальскую одежду, с четками на шее и крестами в руках. Могло показаться, что собственная культура у этого народа слаба, неустойчива. На самом же деле приспособляемость японцев защищала страну: более сильная страна могла насадить свою культуру насильственным, а то и военным путем. Это обманывало португальцев и других людей с Запада, веривших, что японцы склоняются перед их могучей культурой, тогда как в действительности иностранные культуры были для них лишь модой, поветриями, которые легко возникали и так же легко исчезали. Под внешней оболочкой пышно цвела истинная японская культура. Если бы японцы проявили жесткость и враждебность по отношению к иностранному влиянию, их, скорее всего, ожидало бы насильственное и болезненное насаждение западной культуры, как было с Китаем. В этом власть — неуловимость очертаний: агрессору не на кого направить удар, не на что наступать.
