Стихотворения - Николай Алексеевич Некрасов

Такой рукою бойкой

И только колотить тузов

Любил козырной двойкой.

Зато господь его взыскал

Своею благодатью:

Он город за женою взял

И породнился с знатью.

Итак, жена его была

Наклонна к этикету

И дом как следует вела, —

Под стать большому свету:

Сама не сходит на базар

И в кухню ни ногою;

У дома их стоял швейцар

С огромной булавою;

Лакеи чинною толпой

Теснилися в прихожей,

И между ними ни одной

Кривой и пьяной рожи.

Всегда сервирован обед

И чай весьма прилично,

В парадных комнатах паркет

Так вылощен отлично.

Они давали вечера

И даже в год два бала:

Играли старцы до утра,

А молодежь плясала;

Гремела музыка всю ночь,

По требованью глядя.

Царицей тут была их дочь —

Красивенькая Надя.

2

Ни преждевременным умом,

Ни красотой нимало

В невинном возрасте своем

Она не поражала.

Была ленивой в десять лет

И милою резвушкой:

Цветущ и ясен, божий свет

Казался ей игрушкой.

В семнадцать — сверстниц и сестриц

Всех красотой затмила,

Но наших чопорных девиц

Собой не повторила:

В глазах природный ум играл,

Румянец в коже смуглой,

Она любила шумный бал

И не была там куклой.

В веселом обществе гостей

Жеманно не молчала

И строгой маменьки своей

Глазами не искала.

Любила музыку она

Не потому, что в моде;

Не исключительно луна

Ей нравилась в природе.

Читать любила иногда

И с книгой не скучала,

Напротив, и гостей тогда

И танцы забывала;

Но также синего чулка

В ней не было приметы:

Не трактовала свысока

Ученые предметы,

Разбору строгому еще

Не предавала чувство

И не трещала горячо

О святости искусства.

Ну, словом, глядя на нее,

Поэт сказал бы с жаром:

«Цвети, цвети, дитя мое!

Ты создана недаром!..»

Уж ей врала про женихов

Услужливая няня.

Немало ей писал стихов

Кузен какой-то Ваня.

Мамаша повторяла ей:

«Уж ты давно невеста».

Но в сердце береглось у ней

Незанятое место.

Девичий сон еще был тих

И крепок благотворно.

А между тем давно жених

К ней сватался упорно…

3

То был гвардейский офицер,

Воитель черноокий.

Блистал он светскостью манер

И лоб имел высокий;

Был очень тонкого ума,

Воспитан превосходно,

Читал Фудраса и Дюма

И мыслил благородно;

Хоть книги редко покупал,

Но чтил литературу

И даже анекдоты знал

Про русскую цензуру.

В Шекспире признавал талант

За личность Дездемоны

И строго осуждал Жорж Санд,

Что носит панталоны.

Был от Рубини без ума,

Пел басом «Caro mio»[2]

И к другу при конце письма

Приписывал: «addio»[3].

Его любимый идеал

Был Александр Марлинский,

Но он всему предпочитал

Театр Александринский.

Здесь пищи он искал уму,

Отхлопывал ладони,

И были по сердцу ему

И Кукольник и Кони.

Когда главою помавал,

Как некий древний магик,

И диким зверем завывал

Широкоплечий трагик

И вдруг влетала, как зефир,

Воздушная Сюзета —

Тогда он забывал весь мир,

Вникая в смысл куплета.

Следил за нею чуть дыша,

Не отрывая взора,

Казалось, вылетит душа

С его возгласом: фора!

В нем бурно поднимала кровь

Все силы молодые.

Счастливый юноша! Любовь

Он познавал впервые!

Отрада юношеских лет,

Подруга идеалам,

О сцена, сцена! не поэт,

Кто не был театралом,

Кто не сдавался в милый плен,

Не рвался за кулисы

И не платил громадных цен

За кресла в бенефисы,

Кто по часам не поджидал

Зеленую карету

И водевилей не писал

На бенефис «предмету»!

Блажен, кто успокоил кровь

Обычной чередою:

Успехом увенчал любовь

И завелся семьею;

Но тот, кому не удались

Исканья, — не в накладе:

Прелестны грации кулис —

Покуда на эстраде,

Там вся поэзия души,

Там места нет для прозы.

А дома сплетни, барыши,

Упреки, зависть, слезы.

Так отдает внаймы другим

Свой дом владелец жадный,

А сам, нечист и нелюдим,

Живет в конуре смрадной.

Но ты, к кому души моей

Летят воспоминанья, —

Я бескорыстней и светлей

Не видывал созданья!

Блестящ и краток был твой путь…

Но я на эту тему

Вам напишу когда-нибудь

Особую поэму…

В младые годы наш герой

К театру был прикован,

Но ныне он отцвел душой —

Устал, разочарован!

Когда при тысяче огней

В великолепной зале,

Кумир девиц, гроза мужей,

Он танцевал на бале,

Когда являлся в маскарад

Во всей парадной форме,

Когда садился в первый ряд

И дико хлопал «Норме»,

Когда по Невскому скакал

С усмешкой губ румяных

И кучер бешено кричал

На пару шведок рьяных —

Никто б, конечно, не узнал

В нем нового Манфреда…

Но, ах! он жизнию скучал —

Пока лишь до обеда.

Являл он Байрона черты

В характере усталом:

Не верил в книги и мечты,

Не увлекался балом.

Он знал: фортуны колесо

Пленяет только младость;

Он в ресторации Дюсо

Давно утратил радость!

Не верил истине в друзьях,

Им верят лишь невежды, —

С кием и с картами в руках

Познал тщету надежды!

Он буйно молодость убил,

Взяв образец в Ловласе,

И рано сердце остудил

У Кессених в танцклассе!

Расстроил тысячу крестьян,

Чтоб как-нибудь забыться…

Пуста душа и пуст карман —

Пора, пора