Висенте Бласко-Ибаньес - Винный склад
И двое влюбленныхъ, вступивъ на покатый путь страсти, убаюкивали другъ друга музыкой своихъ словъ, съ многорѣчивостью, свойственной южнымъ испанцамъ.
Рафаэль, ухватавшись за рѣшетку окна, дрожалъ отъ волненія, говоря съ Маріей де-ла-Лусъ, точно его слова исходили не изъ его устъ, и возбуждали его сладкимъ опьянѣніемъ. Напѣвы народныхъ романсовъ, гордыя и нѣжныя слова любви, слышанныя имъ подъ аккомпаниментъ гитары, смѣшивались въ томъ любовномъ молебствіи, которое онъ вкрадчивымъ голосомъ шепталъ своей невѣстѣ.
– Пусть всѣ горести жизни твоей обрушатся на меня, свѣтъ души моей, а ты познай однѣ лишь ея радостіи. Лицо твое – лицо божества, моя хитана [1] ; и когда ты смотришъ на меня, мнѣ кажется, чго младенецъ Христосъ глядитъ на меня своими дивными глазами… Я желалъ бы быть дономъ Пабло Дюпономъ со всѣми его бодегами, чтобы вино изъ старыхъ бурдюковъ, принадлежавшихъ ему и стоющихъ многія тысячи песетасъ пролить у ногъ твоихъ, и ты бы встала своими прелестными ножками въ этотъ потокъ вина, а я сказалъ бы всему Хересу: «Пейте, кабальеросы, вотъ гдѣ рай!» И всѣ бы отвѣтили: «Ты правъ, Рафаэль, сама Пресвятая Дѣва не прекраснѣе ея». Ахъ, дитя! Еслибъ ты не полюбила меня, на твою долю выпала бы горькая судьба. Тебѣ пришлось бы идти въ монахини, потому что никто не дерзнулъ бы ухаживатъ за тобой. Я бы стоялъ у твоихъ дверей, и не пропустилъ бы къ тебѣ и самого Господа Бога.
Марія де-ла-Лусъ была польщена свирѣпымъ выраженіемъ лица ея жениха при одной лишь мысли, что другой мужчина могъ бы ухаживать за ней.
– Глупый ты! Вѣдь я же люблю одного лишь тебя! Мой мызникъ околдовалъ меня, и я – какъ ждутъ пришествія ангеловъ, – жду той минуты, вогда я переберусь въ Матансуэлу, чтобы ухаживать за моимъ умницей надсмотрщикомъ!.. Ты вѣдь знаешь, что я могла бы выйти замужъ за любого изъ этихъ сеньоровъ въ конторѣ, друзей моего брата. Наша сеньора часто говоритъ мнѣ это. А въ иной разъ она уговариваетъ меня идти въ монахини, и не изъ числа иростыхъ, а съ большимъ приданымъ, и обѣщаетъ взять на себя всѣ расходы. Но я отказываюсь и говорю: «Нѣтъ, сеньора, я не хочу быть святой; мнѣ очень нравятся мужчины… Іисусе Христе, что за ужасы я говорю! – не всѣ мужчины мнѣ нравятся, нѣтъ; одинъ лишь только мой Рафаэль, который, сидя верхомъ на конѣ. кажется настоящимъ Михаиломъ Архангеломъ. Только не возгордись ты слишкомъ этими похвалами, вѣдь я же шучу!.. Вся я горю желаніемъ быть мызницей моего мызника, который бы любилъ меня и говорилъ бы мнѣ сладостныя рѣчи. Съ нимъ кусокъ черстваго хлѣба мнѣ милѣе всѣхъ богатствъ Хереса.
– Да будутъ благословенны твои уста! Продолжай, дитя; ты возносишь меня на небо, говоря тажія рѣчи! Ничего ты не потеряешь, отдавъ мнѣ свою любовь. Чтобы тебѣ жилось хорошо, я на все пойду; и хотя крестный и разсердится, лишь только мы поженимся съ тобой я опять займусь контрабандой, чтобы наполнитъ тебѣ передникъ червонцами.
Марія де-ла-Лусъ запротестовала съ жестомъ ужаса. Нѣтъ, этому не быватъ никогда. Еще теперь она волнуется, вспоминая ту ночь, когда онъ пріѣхалъ къ нимъ, блѣдный, какъ мертвецъ, и истекающій кровью. Они будуть счастливы, живя въ бѣдности, и не искушая Бога новыми приключеніями, которыя могутъ стоитъ ему жизни. Къ чему имъ деньги?
– Всего важнѣе, Рафаэль, лишь одно: любить другъ друга, – и ты увидишь, солнце души моей, когда мы съ тобой будемъ жить въ Матансуэлѣ, какую сладкую жизнь я устрою тебѣ.
Она тоже изъ деревни, какъ и ея отецъ, и желаетъ оставаться въ деревнѣ. Ее не пугаетъ образъ жизни на мызѣ. Сейчасъ видно, что въ Матансуэлѣ нѣть хозяйки, которая бы сумѣла превратитъ квартиру надсмотрщика въ «серебряное блюдо». Привыкшій къ безпорядочному существованію контрабандиста и къ заботамъ о немъ той старой женщины на мызѣ, онъ тогда пойметъ лишь что такое хорошая жизнь. Бѣдняжка! По безпорядку его одежды она видитъ, какъ нужна ему жена. Вставать они будуть съ разсвѣтомъ: онъ, – чтобы присмотрѣть за отправкой въ поле рабочихъ, она – чтобы приготовить завтракъ и держать домъ въ чистотѣ этими вотъ руками, данными ей Богомъ, ни мало не пугаясь работы. Въ деревенскомъ своемъ нарядѣ, который такъ идетъ къ нему, – онъ сядетъ верхомъ на коня, со всѣми пришитыми на мѣсгв путовицами, безъ малѣйшей дырки на штанахъ, въ рубахѣ снѣжной бѣлизны, хорошо проглаженной, какъ у сеньорито изъ Хереса. А возвращаясь съ поля домой, мужъ встрѣтитъ жену у воротъ мызы, одѣтую бѣдно, но чисто, словно струя воды; хорошо причесанную, съ цвѣтами въ волосахъ и въ передникѣ ослѣпительной бѣлизны. Олья [2] ихъ будетъ уже дымиться на столѣ. А готовитъ она вкусно, очень вкусно! Отецъ ея трубитъ объ этомъ всюду и всѣмъ. Весело пообѣдаютъ они вдвоемъ, съ пріятнымъ сознаніемъ, что сами заработали себѣ свое пропитаніе, и онъ снова уѣдетъ въ поле, а она сядетъ за шитье, займется птицами, будетъ мѣсить хлѣбъ. Когда же стемнѣетъ, они, поужинавъ, лягутъ спать, утомленные работой, но довольные проведеннымъ днемъ, и заснутъ спокойно и пріятно, какъ люди потрудившіеся и не чувстующіе угрызеній совѣсти, потому что никому не сдѣлали зла.
– Подойди-ка ближе сюда, – страстно заговорилъ Рафаэль. – Ты еще не все хорошее перечислила. У насъ потомъ явятся дѣти, хорошенькія малютки, которыя будутъ бѣгать по двору мызы.
– Молчи, каторжникъ! – воскликнула Марія де-ла-Лусъ. – Не забѣгай такъ далеко впередъ, а то еще грохнешься на землю.
И оба замолчали, – Рафаэль, – улыбаясь, при видѣ густой краски, залившей лицо его невѣсты, въ то время какъ она одной изъ маленькихъ своихъ ручекъ угрожала ему за его дерзость.
Но юноша не могъ молчать и съ упорствомъ влюбленнаго заговорилъ снова съ Маріей де-ла-Лусъ о своихъ терзаніяхъ, когда онъ только что отдалъ себѣ отчеть въ пылкомъ своемъ чувствѣ къ ней.
Впервые онъ понялъ, что любитъ ее, въ страстную недѣлю, при выносѣ плащаницы. И Рафаэль смѣялся, такъ какъ ему казалось забавнымъ, что онъ влюбился въ такой обстановкѣ: – во время процессіи шествія монаховъ разныхъ орденовъ, при колыханіи хоругвей, и звувовъ кларнетовъ и мавританскихъ барабановъ.
Процессія проходила въ поздніе ночные часы по улицамъ Хереса среди унылаго безмолвія, точно весь міръ долженъ былъ умереть, и онъ держа шапку въ рукахъ, съ сокрушеніемъ сердда смотрѣлъ на процессію, волновавшую ему душу. Вскорѣ, во время одной изъ осталовокъ ея, какой-то голосъ прервалъ молчаніе ночи, голосъ, заставившій плакать суроваго контрабандиста.
– И это была ты, дорогая; это былъ твой золотой голосъ, сводившій съ ума людей. – «Она дочъ приказчика изъ Марчамало», – говорили подлѣ меня. «Да будутъ благословенны ея уста – это настоящій соловей!» Грусть сжала мнѣ сердце, я самъ не знаю почему, и я увидѣлъ тебя среди твоихъ подругъ, такую прекрасную, словно святую, поющую saeta [3] со сложенными руками, устремивъ на изображеніе Христа твои большіе глазища, казавшіеся зеркалами, въ которыхъ отражались всѣ свѣчи процессіи. И я, игравшій съ тобой въ дѣтствѣ, подумалъ, что это не ты, а другая, что тебя подмѣнили; и я почувствовалъ боль въ сердцѣ, словно меня рѣзнули ножомъ. Я посмотрѣлъ съ завистью на Христа въ терновомъ вѣнцѣ, потому что ты пѣла для Hero и смотрѣла на Hero во всѣ свои глаза. И чуть было я не сказалъ Ему: «Сеньоръ, окажите милость бѣдняку и уступите на короткое время мнѣ свое мѣсто на крестѣ. Пустъ увидятъ меня на немъ, съ пригвожденными къ кресту руками и ногами, лишь бы только Марія де-ла-Лусъ пѣла мнѣ своимъ ангельскимъ голосомъ.
– Сумасшедшій! – сказала смѣясь молодая дѣвушка, – Краснобай! Вотъ какъ ты мнѣ туманишь голову съ этой твоей ложью, которую ты придумываешь!
– Потомъ я опять услышалъ тебя на площади de la Carcel. Бѣдняжки арестанты, сидя за рѣшотками, точно какіе-то хищные звѣри, пѣли Христу очень грустныя saetas, въ которыхъ рѣчъ шла объ ихъ оковахъ и горестяхъ, о плачущихъ матеряхъ, и о дѣтяхъ, которыхъ они не могутъ обнять и поцѣловать. А ты, сердце мое, отвѣчала имъ съ площади другими saetas, столь сладостными, какъ пѣніе ангеловъ, прося Бога смиловаться надъ несчастными. Тогда я поклялся, что люблю тебя всей душой, что ты должна принадлежать мнѣ, и я испытывалъ желаніе крикнть бѣднягамъ за рѣшотками: «До свиданія, товарищи; если эта женщина не любитъ меня, я совершу что-либо ужасное: убью кого-нибудь, и въ слѣдудещемъ году и я буду пѣтъ въ тюрьмѣ вмѣств съ вами пѣсню распятому Христу въ терновомъ вѣнцѣ».
– Рафаэль, не будь извергомъ, – сказала дѣвушка съ нѣкоторымъ страхомъ. – He говори такихъ вещей; это значило бы искушать милосердіе Божіе.
