Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – король-консорт
И лишь когда сложила руки на груди и закрыла глаза, я ощутил, как жутко все во мне трясется, сердце стучит с истерическими всхлипами, а легким недостает воздуха.
Глава 9
В коридоре молоденькая девушка в чистом белом чепчике сидит на корточках, упершись спиной в стену, но едва я появился в зоне видимости, торопливо поднялась, руки мнут фартушек, испуганно поклонилась.
Я спросил тупо:
– Ты чего здесь?
Она пролепетала:
– Господин управитель послал постелить вам постель, но там такая страшная собака…
– А-а-а, – сказал я и посмотрел внимательнее в ее чистые и еще почти детские глаза, – это хорошо, но ты иди спи к себе. Я тут в таком состоянии, что мне все равно, какое бревно будет со мной, я сам бревнее любого бревна…
Она ничего не поняла, беспомощно хлопала длинными ресницами.
– Ваше Высочество?
Я погладил ее по щеке.
– Иди-иди. На вот тебе за старание. Как-нибудь в другой раз, хорошо?
Она непонимающе посмотрела на золотую монету, наверняка впервые видит, я вложил ей в ладонь и сам загнул ей пальцы в крохотный розовый кулачок.
– Все, беги! А то не выспишься.
Она все еще не двигалась, пока я не развернул ее к себе спиной и не шлепнул по заднице, тугой и вызывающе приподнятой. Даже не проводив ее взглядом, я открыл дверь и ввалился в комнату.
Бобик приподнял голову, в сонных глазах неодобрение. Я выставил ладони в успокаивающем жесте, и он снова уронил тяжелую голову на пол.
Я рухнул на постель, в голове сумятица, все больше растет подозрение, что не сам решил ни с того ни с сего отправиться в склеп, а это мертвая или недомертвая колдунья сумела послать зов такой же нечисти, как и она сама, но откликнулся почему-то я.
То ли потому, что ближе, то ли я чем-то понятнее, то ли еще что-то вовсе неизвестное…
– Бред, – сказал я сам себе, – воображение у меня что надо. И что не надо тоже…
Утром слуги, посланные помочь мне одеться, изумились, застав меня уже в полной экипировке и борющимся на полу с Бобиком.
– Ваше Высочество…
– Что, – спросил я, – завтрак?
– Да, – ответили они хором, – если вы изволите, сейчас за вами зайдут…
– Пусть заходят, – разрешил я. – Бить не буду.
Они торопливо удалились, это бить не буду тех, кто придет звать на завтрак, а их могу еще как за опоздание.
Едва дверь за ними захлопнулась, почти сразу же явился управитель, торопливо поклонился.
– Ваше Высочество… с вами все в порядке?
Я спросил настороженно:
– А что во мне как бы не так?
– Да все так, – заверил он быстро, – просто слуги сообщили, в склепе был шум, завывания, словно сотни демонов пытались оттуда вырваться на волю… а еще сказали, что, как только вы оттуда вышли, все смолкло и совсем затихло.
– Никаких голосов не слышал, – ответил я твердо.
Он спросил шепотом:
– Но в склепе… были?
– А что, – спросил я в ответ, – запрещено? Да, был. Не привлекался, но участвовал. Я такой, интересующийся. Видел графиню. Интересная женщина. Как говорите, ее зовут? Карелла?
– Графиня Карелла, – прошептал он, – урожденная фон Кенигсегг-Аулендорф…
– Своеобразная, – заметил я, – и даже своеобычная женщина. Не часто таких встретишь. Во всяком случае, даже не каждый день.
Он замер, глаза его задергались в орбитах, обшаривая взглядом мое гордое и красивое лицо.
– Но как же… она что…
– Оживала, – сообщил я скромно, – не совсем так уж, но все же, хотя и не как женщина… ну, вы понимаете, а больше как человек вообще, в целом, обобщенно, если можно так сказать, хотя, как мне кажется, сказать можно все, чем мы и пользуемся во всю ширь и размах необъятной человеческой души.
Он несколько обалдел, я даже сам не успел понять, что я завернул так красиво, он спросил жалко:
– В смысле… в самом деле оживала?
– И даже вылезала, – гордо сказал я. – Хотя, точнее, нечто такое ее вылезало саму, а она как бы просто не противилась, а разрешала. Видимо, это служебная магия, как если бы вам слуги придвинули кресло…
– А… потом?
– Похоже, – проговорил я скромно, – я ее заинтересовал.
Он охнул, прижал ладонь ко рту, глаза выпучились.
– Ваше Высочество?
– Обратила на меня внимание, – пояснил я. – Знаете ли, я тоже заметил, в самом деле знатная дама и обучена была весьма… Такие манеры! Хотя и несколько устаревшие, но это так мило, так волнительно…
Он побледнел.
– Надеюсь, вы шутите?
Я изумился.
– Почему?
– Но ведь, – проговорил он, едва шевеля посиневшими губами, – это же кошмар! Это гибель!
Я подумал, пожал плечами.
– Возможно, в будущем. Пока что показалась весьма женственной, что значит больной и слабой.
Он прошептал:
– Господи… Но как только войдет в силу… А слабая потому, что проснулась раньше времени? Как вы это сделали?
Я ответил скромно:
– Надеюсь, моей жене не расскажете?.. Хотя это неважно, вы ведь тоже, как полагаю, мужчина… В общем, вылезла из гроба… нет, это вульгарное слово, она поднялась, даже нет, возделась весьма красиво и величественно, у нее каждый жест исполнен достоинства, величия и силы! Это весьма, я бы сказал, в ней чувствуется кровь древних правителей.
Он, уже бледный и с посиневшими губами, проговорил жалко:
– Ах, Ваше Высочество… ну зачем вы ее разбудили? Так бы, может быть, она проснулась бы лет через сто…
– Нехорошо, – сказал я с мягким укором, – перекладывать решение проблем на потомков.
Он посмотрел исподлобья.
– Почему нехорошо… если можно?
– Они же слабые, – пояснил я, – хилые, никчемные, вялые, изнеженные, демократичные, ничего не знают и не умеют, хотя уверены, что ого-го какие… Жаль, утро наступило и все испортило, как обычно и бывает! Мы с графиней только-только начали было взаимовыгодный диалог культур и, главное, полов. В общем, пойдемте завтракать, а то Бобик все пожрет!
По дороге в столовую я подумал о словах несчастного барона, что до столицы Бурнандов всего трое суток верхом, это для Зайчика совсем пустяк, можно заскочить к местному королю, пообщаться, все-таки соседи, вдруг да его тоже удастся уговорить подписать договор коллективной безопасности…
Но все-таки, как ни гнал от себя сентиментальную мысль, что надеюсь спасти жизнь юного романтика, она возвращалась снова и снова, напоминая, что не такой уж я и бесчувственный политик. И хотя да, народ – это статистика, но отдельные единицы этого народа вызывают горячую симпатию и желание как-то им помочь или хотя бы спасти.
Но, конечно, о бароне только вскользь, мельком, мы же правители, а главное – договоры, обсуждение стратегического положения в мире, геополитические расклады сил и влияний…
В трапезной комнате все уже снова за столом, но сейчас все еще печальнее и торжественнее, а я чуть не забыл, что после завтрака юный барон поспешит в столицу, чтобы успеть на собственную казнь.
Старый лорд за минувшую ночь осунулся, скулы выпирают острее, а щеки запали. В глазах болезненный блеск, но держит спину прямой, а плечи гордо разведенными в стороны. Честь рода не посрамлена, а это главное, ибо нет отдельных людей, а есть род, что идет из тьмы веков и должен пронести в будущее образцы чести, верности и достоинства.
– Приятного аппетита, – сказал я с натужным оптимизмом. – Надеюсь, у всех все хорошо… в смысле, не посрамим сейчас, не посрамим и в будущем.
Старый лорд наклонил голову.
– Не посрамим.
Я кивнул всем завтракающим, распределяя приветствие от лорда и его сына на дочерей, священника и ту леди, что вообще не проронила ни слова, а только снова осмотрела меня так, словно уже купила и теперь не понимает, зачем я ей нужен.
– Как у вас тут, – сказал я, – э-э… празднично.
Никто не ответил, а я сел, подцепил на кончик ножа прорумяненный кус оленины, но не успел отправить в рот, как священник сказал с осуждением:
– Не сказав благодарственной молитвы?
Я проворчал с угрозой:
– Святой отец, вы богохульствуете, полагая, что Господь не услышал моей мысленный молитвы. Это даже тянет на кощунство! Вы давно сами были на исповеди?.. Нужно сообщить в коллегию. У меня там есть кое-какие связи, пусть с вами поработают поплотнее.
Он вздрогнул и поспешно опустил взгляд в тарелку. Дочери лорда печально улыбнулись мне, я подмигнул, жизнь не кончается, и хотя жизнь молодого барона прервется, но сколько в славном роду Хрутеров погибло молодых и сильных героев, тем самым обеспечивая ему грозную славу и уважение в рыцарском мире?
Старый лорд и молодой это понимают, даже их жены, обе за столом с такими строгими, постными лицами, что даже как будто гордятся, одна тем, что ее сын красиво поднимется на помост и положит голову на плаху, а другая – что муж у нее такой доблестный и благороднейший герой, верный слову чести.
Я поел быстро и больше для вида, на самом деле всегда могу перекусить и в своей комнате, и в седле, а такие совместные трапезы только для общения и сбора некоторой информации.
