Макс Лукадо - Бесстрашные
если их не укрощать, они дадут метастазы маниакальности. Дорожка от благоразумия к
паранойе — короткая и скользкая. Благоразумие пристегивает ремни безопасности.
Паранойя вообще не садится в эти ужасные машины. Благоразумие накапливает
сбережения на старость. Паранойя жадно трясется даже над полной рухлядью.
Благоразумие готовится и планирует. Паранойя паникует. Благоразумие оценивает риск
и ныряет в воду. Паранойя и близко не подходит к краю бассейна.
Слова «нырять» и «вода» пришли мне в голову, когда я писал эту главу, сидя в
отеле, рядом с плавательным бассейном (удивительно, какие творческие подъемы
иногда случаются благодаря жаркому солнцу, холодной газировке и удобным
шезлонгам). Какой-то мужчина играет с двумя маленькими дочками. Он уже в воде, они
прыгают к нему в объятья. Простите, уточню: одна прыгает, другая колеблется. Та, что
сухая, с радостью смотрит, как прыгает ее сестра. Она приплясывает и кружится, когда
та прыгнет. Но в ответ на все призывы отца она только трясет головой и отбегает назад.
Живая метафора! Сколько людей так и проводят всю свою жизнь на краю
бассейна? Прислушиваясь к голосу осторожности. Пренебрегая словами веры. Ни разу
не прыгнув в воду. С радостью переживая чужое, заимствованное счастье. Предпочитая
никогда не рисковать, чем однажды решиться. Из-за страха худшего они никогда не
получают самого лучшего в жизни.
А ее сестра, напротив, прыгает. Не в глупом порыве, а с убежденностью в доброй
заботе отца, доверяясь силе его рук. Таков был выбор Иисуса. Иисус не только говорил
о страхе. Он испытал его.
39
Кульминационный акт евангельской драмы разыгрывается в двух сценах — в
Гефсиманском саду и на Голгофском кресте. Распятие в пятницу раскрывает нам
величайшие муки. В Гефсиманском саду в четверг проявляется величайший страх. Это
там, среди олив, Иисус «пал на землю и молился, чтобы, если возможно, миновал Его
час сей; и говорил: Авва Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не
чего Я хочу, а чего Ты» (Мк. 14:35-36).
Один читатель как-то вызвал меня к телефону, а потом — и к себе на ковер — по
поводу того, что я написал в своих комментариях к этому тексту. Ему не понравилось
то, что я говорю о Христе — что «Его глаза расширились в оцепенении от страха»2. Я
ответил, что упреки нужно адресовать не мне, а в высшую инстанцию. Это евангелист
Марк изображает Иисуса бледным и трясущимся. Он «начал ужасаться и тосковать»
(Мк. 14:33). Глагол «ужасаться» употребляется «по отношению к человеку, который
беспомощен и сбит с толку, которого тревожит и мучает угроза какого-то
надвигающегося несчастья»3.
Матфей согласен с Марком. Он говорит, что Иисус «начал скорбеть и тосковать»
(Мф. 26:37)4; в других английских переводах: Он был «угнетен и встревожен»; «в
терзаниях и в страхе».
Мы никогда не видели Христа таким. Ни в бурю на море Галилейском, ни с
бесноватыми, вышедшими из гробов, ни на вершине горы в Назарете. Мы никогда не
слышали от Него таких стонов и не видели такого страха в Его глазах. И никогда мы не
читали ничего подобного: «Он тонул в водовороте смертельной агонии»10 (Мк. 14:33).
Это серьезнейший момент. Бог стал плотью, и Плоть ощущает неподдельный страх.
Почему? Чего боится Иисус?
Это как-то связано с чашей. «Пронеси чашу сию мимо Меня». В библейской лексике
«чаша» означает нечто большее, нежели «посуда для питья». «Чаша» подразумевает
Божий гнев, суд и наказание. Когда Бог сжалился над отпавшим от веры Иерусалимом, Он сказал: «...вот, Я беру из руки твоей чашу опьянения, дрожжи из чаши ярости
Моей...» (Ис. 51:22). Через пророка Иеремию Бог провозгласил, что все народы будут
пить из чаши гнева Его: «.. .возьми из руки Моей чашу сию с вином ярости и напои из нее
все народы, к которым Я посылаю тебя» (Иер. 25:15). По словам Иоанна, тот, кто
отрекся от Бога, «будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в
чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере пред святыми Ангелами и пред Агнцем»
(Откр. 14:10).
Чаша подразумевала наихудшее для Иисуса развитие событий: необходимость
принять на Себя Божий гнев. Он никогда не ощущал ярости Божьей, не заслуживал ее.
Он никогда не испытывал такого отчуждения от Отца — Они были от вечности
единосущны. Он никогда не знал физической смерти — Он был бессмертным
Существом. Но уже через несколько часов Иисус со всем этим столкнется. Бог обрушит
ярость Своей ненависти к греху на несущего грех Сына. И Иисус в ужасе. В смертельном
ужасе. И то, как Он обошелся с этим страхом, показывает нам, как поступать с нашими
страхами.
Он молился. Он сказал Своим последователям: «...посидите тут, пока Я пойду, помолюсь там» (Мф. 26:36). Единственной молитвы было бы недостаточно. «Еще, 10 В переводе The Message. — Примеч. пер.
40
отойдя в другой раз, молился... <...> ...И помолился в третий раз, сказав то же слово»
(Мф. 26:42, 44). Он даже просил друзей поддержать Его в молитве. «Бодрствуйте и
молитесь...» — призвал Он их (Мф. 26:41).
Иисус противопоставил главному Своему страху искреннюю молитву.
Давайте не будем усложнять этот вопрос. Ведь нам такое свойственно, не правда
ли? Мы предписываем себе слова для молитвы, места для молитвы, одежду для
молитвы, позу для молитвы; ее длительность, интонации и ритм. Но обращение Иисуса
к Богу в саду Гефсиманском ничем таким не обременялось. Оно было кратким
(двадцать шесть слов в английском переводе), прямым («пронеси чашу сию мимо
Меня»), полным доверия («но не чего Я хочу, а чего Ты»). Мало прилизанности и много
подлинности. Не набожный краснобай в святилище, скорее, испуганный ребенок в
отцовских объятиях.
Именно так. Молитва Иисуса в саду Гефсиманском — это молитва ребенка. «Авва!»
— молится Он, обращаясь к Богу вполне по-семейному, словно сынишка, залезающий к
отцу на колени.
Мой отец разрешал мне забираться к нему на колени... когда он вел машину!
Сегодня бы его за это арестовали. Но полвека назад это не вызывало нареканий.
Особенно на плоских, как сковородка, нефтеносных полях западного Техаса, где
кроликов было больше, чем людей. Кому мешало, если отец сажал маленького Макса к
себе на колени, пока вел грузовик компании (да простит нас могущественный
«Экскон»!) от вышки к вышке?
Я это обожал. Могло ли иметь какое-то значение, что высунуться хоть чуточку
выше приборного щитка мне не хватало росту? Что ноги у меня на пару футов не
дотягивались до педалей тормоза и газа? Что я не отличил бы радиоприемник от
карбюратора? Конечно, нет. Я помогал папе вести его грузовик.
Бывали даже случаи, когда он доверял мне выбор маршрута. На перекрестках он
спрашивал:
— Макс, нам налево или направо?
Я вытягивал шею, пытаясь через рулевое колесо разглядеть, что там впереди, и
принять решение.
И с азартом поворачивал, крутя баранку, словно гонщик на «Гран-при Монте-
Карло». Не боялся ли я въехать в канаву? Опрокинуться при слишком крутом
развороте? Попасть колесом в рытвину? Конечно, нет! Руки отца лежали поверх моих, он пристальней меня глядел вперед. Естественно, я был бесстрашен! Каждый может
вести грузовик, сидя у отца на коленях.
И каждый может молиться, заняв такую позицию.
Молиться — значит безмятежно сидеть на коленях у Бога, положив руки на Его
рулевое колесо. Он контролирует скорость, крутые повороты, обеспечивает
безопасность езды. А мы высказываем свои просьбы. Мы просим Бога: «Пронеси мимо
чашу сию». Эту чашу болезней, предательства, разорения, безработицы, конфликтов и
старости. Молитва эта так проста. И эта простая молитва помогла Иисусу совладать с
самым глубоким страхом.
Ведите себя так же. Сражайтесь со своими драконами в Гефсиманском саду. Эти
упрямые, безобразные чудища в вашем сердце — поговорите о них с Богом.
41
«Господи, я не хотел бы расстаться с моей супругой. Помоги мне меньше бояться и
больше доверять Тебе».
«Мне завтра нужно лететь, Господи, а я не могу уснуть из-за страха, что какой-
нибудь террорист проберется на борт и взорвет самолет. Не мог бы Ты избавить
меня от этого страха?»
«Из банка только что звонили, они собираются забрать наш дом. Что будет с
моей семьей? Не научишь ли меня полагаться на Тебя?»
«Я в ужасе, Господи. Звонил мой врач, и хороших новостей у него нет. Ты знаешь, что меня ждет. Препоручаю мой страх Тебе».
