Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.
Страшные народные лица заполняют экран только в моменты трагедий и катастроф. Тут никуда не деться - приходится показывать. Измождение и нездоровую полноту, слезы, гнев, морщины, перекошенные рты, стенания и невнятную речь. Кто сыграет, если вдруг предложат, эту Русь? Нет сегодня в актерском цехе таких лиц. И так страдающих сердец, кажется, тоже нет. Можно было бы позвать Ивана Лапикова. Но он ушел.
2002
Фильмы помнят всё. Чухрай и Герасимов
Григорию Чухраю было двадцать лет, когда началась Великая Отечественная война. Его не раз могли убить, но только несколько раз ранили, правда, тяжело. День Победы застал его в госпитале, а в Институт кинематографии он пришел на костылях, с рукой на перевязи. После первых трех фильмов - "Сорок первый", "Баллада о солдате", "Чистое небо" - в 1962 году великий итальянский кинорежиссер и поэт Пазолини уже мог сказать о нем так, как он сказал: "Чухрай подобен дожившему до наших дней классику. Это все равно, как если бы посреди квартала, сплошь состоящего из серых и посредственных зданий, неожиданно бы возникали чудом сохранившиеся руины огромного и могучего старинного сооружения".
Биография художника если и не все определяет в его творчестве, то очень многое. Кто скажет, почему для первого своего фильма Чухрай выбрал старую повесть Бориса Лавренева "Сорок первый", уже экранизированную когда-то Протазановым? Может быть, в том "классовым" выстреле Марютки-Извицкой в своего любимого, к несчастью, оказавшегося белогвардейцем, - отзвуки оборванной романтики юности, брошенной в пекло мировой мясорубки? И, вне всякого сомнения, взгляд на войну снизу, с точки зрения окопного рядового Алеши в "Балладе о солдате", мог быть дан только режиссеру, побывавшему и связистом, то есть ползавшему под пулями на брюхе, и воздушным десантником, бойцу той самой знаменитой 62-й армии, что, вырвавшись из окружения, насмерть стояла в Сталинграде.
Всю жизнь Чухрай мечтал сделать свой фильм о Сталинграде. Когда-то он предпринял наивную попытку порасспросить людей в Европе, что они знают о той героической битве, переломившей ценой миллионов жизней ход истории. Люди отвечали приблизительно или не знали ничего. Тот публицистический фильм назывался "Память". Точнее было назвать "Отсутствие памяти". Кого теперь винить в том, что Григорий Наумович свой фильм о битве на Волге так и не создал? Может быть, он уже был не тот, что во времена своего начала, оказавшегося вершиной, а может быть, ему мешали. Получить нечто не помпезно хрестоматийно выверенное, а неприкрытую, голую правду о Сталинграде властей предержащих вполне не устраивало. Чухрай врать бы не стал, это все знали. Он бы объяснил современникам, что был на самом деле сталинский приказ: "Ни шагу назад!" И что свершалось по приказу, а что сверх того - в остервенелом нежелании покориться, когда только и оставалось, что, рванув гимнастерку на груди, встать во весь рост...
"Чистое небо" - назвал он свой фильм о репрессированном летчике, получившем после реабилитации Звезду Героя. Вот и о таких, как Григорий Чухрай, говорят: чистый человек. Он не терял достоинства ни когда воевал, ни потом, в отрадные годы послесталинской оттепели, оставив в память о ней лучшие свои фильмы, ни когда был украшен званиями и наградами. Два поступка навсегда будут связаны с его уже не военным, а гражданским мужеством.
В 1963 году Григория Чухрая, уже всемирно известного, назначили председателем жюри Московского международного кинофестиваля. В конкурсе участвовала лента Федерико Феллини "Восемь с половиной" Он и сам приехал. Какие только пляски ни устраивали вокруг Чухрая цековские и кинокомитетские работники, когда узнали, что он задумал первое место отдать гениальному итальянцу! Казавшаяся невероятно сложной по киноязыку, вскрывающая таинства подсознания художника, как позже выяснится - открывающая новые пути для развития искусства экрана, эта лента всей своей сутью, формой, обликом была словно красная тряпка для кремлевского быка, признававшего лишь прямой реализм, очевидно обозначенное классовое сознание да еще "мир во всем мире". Особенно, если сделать его социалистическим. Ни угрозы, ни посулы на Чухрая не подействовали. Феллини был объявлен победителем!
А потом Чухрай в течение десяти лет возглавлял Экспериментальное творческое объединение при "Мосфильме". Десять лет он отравлял жизнь руководителям планового хозяйства элементами рынка и конкуренции, на которых стояло объединение, что, собственно, осторожно и называлось тогда экспериментом. Его не чаяли, как закрыть без лишнего шума, в конце концов закрыли, сообщив, что смелый опыт завершен, спасибо. Результаты его на всю систему производства фильмов распространены так и не были. Думаю, эту свою многолетнюю головную боль начальство Чухраю тоже не простило. Иначе, чем объяснить, что звание Героя Социалистического Труда ему так и не дали? А давали многим. Неожиданный подтекст приобретала тогда строка из хорошо известной песни: "Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой". Понятно, что Чухрай не очень убивался по этому поводу, тем более, что Ленинская премия за "Балладу о солдате" была получена им еще в молодые годы.
Поводом для пересудов, помню, долгое время было хроническое неполучение, из года в год, Ленинской премии таким мэтром советского кино, как Сергей Герасимов. У него было, кажется, все, что только могло тогда быть: народный артист СССР (еще с 1948 года!), академик, депутат Верховного Совета, доктор искусствоведения, лауреат трех Сталинских и одной Государственной премий; занимая множество должностей, имел, как бы сказали сегодня, гигантский административный ресурс, мог, например, многие помнят, остановить даже работу самого Сергея Бондарчука над новой версией "Тихого Дона", чтобы не создавать конкуренции своей, очень многое мог, а вот с вожделенной премией никак не получалось! В Ленинском комитете все решалось тайным голосованием.
Герасимов, конечно, был личностью незаурядной: тонкий дипломат, умевший ладить с верхами, выразительный оратор по любому вопросу, замечательный, говоря по-сегодняшнему, менеджер собственных проектов, жизнелюб, он оставил добрую о себе память прежде всего как педагог, наставник - руководил вместе с женой, Тамарой Макаровой, мастерской, из которой вышли многие деятели отечественной режиссуры и актерства: Бондарчук, Кулиджанов, Лиознова, Инна Макарова, Мордюкова, Рыбников, Губенко, Гурченко, Кириенко, Никоненко, Еременко-младший - всех просто не перечислишь. Личное же его режиссерское творчество было ангажированным по определению, "идеологически выдержанным", "правильным" до скуки. Таковыми оказались "Люди и звери", "Журналист", "У озера", "Любить человека", снятые к тому же по собственным сценариям, что было, надо признать, не самой сильной стороной его творчества. Удручающе невразумительным получился "Лев Толстой".
Ленинскую премию он все-таки получил, за год до смерти.
Сегодня, по прошествии лет, становится особенно очевидной разница в творческом весе оставленного этими мастерами: более младшего по возрасту, всегда бывшего верным самому себе, в счастливые свои моменты точно попадавшего в тон истории, времени, сердечной эмоции своего народа, и - старшего, всегда ведомого злободневными интересами.
"Сорок первый" Чухрая при появлении вызывал недоумение. Его "Балладу о солдате" на студии поначалу признали провалом, "Чистое небо" долгие годы держали в запасниках и выдавали для просмотра только по специальному разрешению, примерно такая же ситуация была с "Трясиной" по сильному сценарию Виктора Мережко с великолепной работой Нонны Мордюковой в роли матери солдата-дезертира.
Герасимов подобных переживаний не знал. Но можно ли без сильной поправки на исторические обстоятельства всерьез наслаждаться сегодня его лентами "Семеро смелых", "Комсомольск", "Учитель" или "Молодая гвардия"? Отшумев в свой конкретный момент, они прочно осели в архиве. А "Сорок первый" и "Баллада о солдате" живут без скидок на время.
Остается снова и снова задаться вопросом: что за удивительный это культурный феномен - советским кино? Как в границах одной структуры, единой для всех, могли одновременно рождаться и конъюнктурные поделки, и шедевры на все времена...
"Бедная Лиза" - звезда "Норд-Оста"
Однажды великий Товстоногов, будучи в Кисловодске, оказался в одном лифте с молодым драматургом и режиссером Марком Розовским.
Марк Розовский к тому моменту имел прочную репутацию разнообразно талантливого и бесшабашно смелого человека. Его знаменитую на всю столицу эстрадную студию МГУ "Наш дом" уже закрыли, а открытый им театр при Литературном музее - еще нет. И он там, в камерных условиях книжной обители реализовывал свои неожиданные проекты.
- Что поделываете? - спросил мэтр, нажимая кнопку верхнего этажа.
