Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2
– Во имя Неба, Андре, успокойся! Не губи свою душу. Этот ребенок – плоть от твоей плоти, я люблю этого ребенка, потому что он – твой.
– Ты его любишь? – вскричала она, побледнев от гнева. – Как ты смеешь говорить это мне, как ты можешь любить мое и свое бесчестье? Ты посмел сказать, что любишь вечное напоминание о преступлении, отпрыска подлого преступника!.. Я тебе уже сказала, Филипп, без страха и лицемерия: я ненавижу ребенка, я его не просила! Я питаю к нему отвращение, потому что он, возможно, будет похож на своего отца… Отца!.. Я умру когда-нибудь от одного этого слова!.. Боже мой! – вскрикнула она, бросившись на колени. – Я не могу убить ребенка при его рождении, потому что ты, Господи дал ему жизнь… Я не могла лишить себя жизни, пока вынашивала его, потому что самоубийство запрещено наравне с убийством. Господи! Прошу Тебя, молю Тебя, заклинаю Тебя, если Ты есть. Боже правый, если Ты заступник сирых на земле, если Ты не хочешь, чтобы я умерла от отчаяния, живя в позоре и слезах. Боже мой, прибери этого ребенка! Господи, убей его! Господи, избавь меня от него, отомсти за меня!
Она в исступлении стала биться головой о мраморный наличник, несмотря на все усилия Филиппа и вырываясь у него из рук.
Внезапно дверь распахнулась: вернулась служанка в сопровождении доктора, которому достаточно оказалось одного взгляда, чтобы понять, что произошло.
– Сударыня! – заговорил он присущим лекарям спокойным тоном, который одних принуждает к смирению, других – к повиновению. – Сударыня! Не надо преувеличивать свое представление о предстоящем вам испытании, оно не за горами Приготовьте все то, о чем я вам рассказал дорогой, – обратился он к служанке. – А вы, – сказал он Филиппу, – будьте более благоразумны, чем ваша сестра, и вместо того, чтобы разделять ее страхи или слабости, помогите мне ее успокоить!
Андре, пристыженная, встала. Филипп усадил ее в кресло.
Больная покраснела, изогнулась от боли, вцепившись в бахрому на кресле, и из ее посиневших губ вырвался первый крик.
– Ее страдание, падение и ярость ускорили начало схваток, – пояснил доктор. – Идите к себе, господин де Таверне и.., мужайтесь!
С затрепетавшим сердцем Филипп бросился к Андре; она все слышала и дрожала от страха; несмотря на боль, она приподнялась и обеими руками обхватила брата за шею.
Она прижалась к нему, прильнула губами к его холодной щеке и прошептала:
– Прощай! Прощай! Прощай!
– Доктор! Доктор! – в отчаянии вскричал Филипп. – Вы слышите?..
Доктор Луи вежливо, но настойчиво развел двух несчастных, Андре снова усадил в кресло, Филиппа проводил в его комнату, потом запер на задвижку Дверь, соединявшую комнату Филиппа с комнатой Андре, задернул занавески, прикрыл другие двери. Так он словно решил похоронить в этой комнате тайну, которая должна была возникнуть между доктором и женщиной, между Богом и ими обоими.
В три часа ночи доктор распахнул дверь, за которой плакал и молился Филипп.
– У вашей сестры родился мальчик, – объявил он. Филипп всплеснул руками – Не ходите к ней, – сказал доктор, – она спит.
– Спит… Доктор! Неужели она и вправду спит?
– Если бы дело обстояло иначе, я бы вам сказал:
«у вашей сестры родился мальчик, но она умерла от родов…» Да вы сами можете увидеть.
Филипп просунул голову в дверь.
– Послушайте, как она дышит…
– Да! Да! – прошептал Филипп, обнимая доктора.
– А теперь, как вы знаете, мы уговорились с кормилицей. Проходя сегодня по улице Пуэн-дю-Жур, где живет эта женщина, я дал ей знать, чтобы она была готова… Однако только вы можете привезти ее сюда, меня там не должны видеть… Пока ваша сестра спит, поезжайте за ней в моей карете.
– А как же вы, доктор?
– Мне нужно еще зайти на Королевскую площадь к одному почти безнадежному больному… Плеврит… Я хочу провести остаток ночи у его изголовья, чтобы понаблюдать за тем, как ему дают лекарства, а заодно и за их действием.
– На улице холодно, доктор.
– У меня пальто.
– Время сейчас ненадежное…
– За последние двадцать лет меня раз двадцать останавливали ночью на улице. Я неизменно отвечал: «Друг мой, я – лекарь и иду к больному… Хотите, я отдам вам свое пальто? Возьмите, только не убивайте меня, потому что если я не приду, больной умрет». И заметьте, сударь: пальто служит мне двадцать лет. Воры ни разу на него не позарились.
– Милый доктор!.. Вы придете завтра? – Завтра в восемь я буду здесь. Прощайте! Доктор объяснил служанке, как надо ухаживать за больной, и приказал не отходить от нее ни на шаг. Он хотел, чтобы ребенка поместили рядом с матерью. Однако Филипп уговорил доктора унести младенца, памятуя о недавних словах сестры.
Доктор Луи сам уложил мальчика в комнате служанки, а потом быстрыми шагами пошел по улице Монторгей, в то время как фиакр увозил Филиппа в сторону Руля. Служанка задремала, сидя в кресле у постели хозяйки.
Глава 42.
ПОХИЩЕНИЕ
Во время спасительного сна, следующего за сильными потрясениями, разум словно обретает двойную силу: способность верно оценить положение и возможность вернуть силы организму, оказавшемуся в состоянии, близком к смерти.
Словно вернувшись к жизни из небытия, Андре раскрыла глаза и увидела неподалеку от себя спящую в кресле служанку. Она услышала, как весело потрескивают в очаге дрова, и с наслаждением стала вслушиваться в тишину комнаты, где все отдыхало вместе с ней…
Ее состояние нельзя было назвать бодрствованием, однако это был и не сон. Андре получала удовольствие от того, что растягивала ощущение неопределенности Дремотной неги; мысли мелькали одна за другой в ее утомленной голове, однако Андре не останавливалась ни на одной из них, словно боясь окончательно проснуться.
Вдруг издалека до нее донесся слабый, едва уловимый детский плач сквозь стену.
Этот крик вызвал у Андре дрожь, от которой она еще недавно так страдала. Она почувствовала, как в ней всколыхнулась ненависть, та самая, которая вот уже несколько месяцев смущала ее невинную душу и от которой она подурнела. Это было похоже на то, как от внезапного толчка колышется мутная вода в сосуде, поднимая со дна осадок.
С этой минуты Андре лишилась сна и покоя; она вспоминала, и ее опять захлестнула ненависть.
Однако душевные силы зависят обыкновенно от физического состояния. На сей раз Андре не почувствовала в себе прежней ненависти.
Крик ребенка сначала отозвался в ней болью, потом стал ее смущать… Она спрашивала себя: не явился ли Филипп, очень деликатный по натуре, исполнителем чьей-то отчасти жестокой воли, удалив от нее ребенка?
Мысленное пожелание кому-либо зла имеет мало общего с тем, когда это зло совершается на глазах того, кто его пожелал. Андре, заранее ненавидевшая еще не родившегося ребенка, желавшая ему смерти, теперь страдала, слыша, как плачет несчастное создание.
«Ему больно, – подумала она и сейчас же ответила себе:
– почему меня должны волновать его страдания?.. Ведь я сама – несчастнейшее из живущих на земле?»
Младенец закричал еще громче, еще жалобнее.
Андре с удивлением отметила, как у нее в душе зашевелилось беспокойство, словно невидимая нить связывала ее со всеми покинутым попискивавшим существом.
Происходило то, что она заранее сама себе предсказала. Природа приготовила ее: перенесенная физическая боль подчинила сердце матери, в котором теперь отзывалось малейшее движение ребенка; мать и дитя были отныне накрепко соединены друг с другом.
«Бедный сиротка не должен плакать, – подумала Андре, – он словно жалуется на меня Богу. Господь наделяет крохотные существа, едва появившиеся на свет, самым красноречивым из языков… Их можно убить, освободив тем самым от страданий, но нельзя подвергать их мучению… Если бы люди имели такое право. Бог не позволил бы детям так жалобно плакать».
Андре приподняла голову, собираясь окликнуть служанку, однако ее слабый голосок не мог разбудить девушку, спавшую крепким здоровым сном, а детские крики стихли.
«Верно, пришла кормилица, – подумала Андре. – Хлопнула входная дверь… Да, кто-то идет в соседнюю комнату.., и малыш больше не плачет.., над ним уже простерлась чья-то заботливая десница и успокоила его. Значит, пока для него мать – это тот, кто о нем заботится?.. За несколько экю.., ребенок, плоть от плоти мое дитя, может обрести мать. А позже, проходя мимо меня, столько ради него выстрадавшей и давшей ему жизнь, это дитя даже не взглянет на меня и назовет матерью наемную кормилицу, более щедрую по отношению к нему в своей платной любви, нежели я в своей справедливой ненависти… Нет, этого не будет… Я своими страданиями заплатила за право смотреть малышу в глаза… Я имею право заставить его любить себя в обмен на свои заботы о нем, заставить его себя уважать за мою жертву и мою боль! Она рванулась, собралась с силами и позвала:
– Маргарита! Маргарита!
Служанка с трудом пробудилась, но еще продолжала сидеть в кресле, приходя в себя.
