Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.
В декабре 1984 года, поработав с Жаном-Клодом Карьером и режиссером Питером Флайшманом над сценарием "Трудно быть богом" (мы с Жаном-Клодом хорошо понимали друг друга, "раскручивая драматургию", а Питер многое не мог взять в толк, что отразилось на картине, - но это попутно...), я из Парижа возвращался в Москву. Провожающий сотрудник посольства испуганно сообщил в аэропорту: "Там с вами Кончаловский летит!" Сказал так, будто о террористе предупредил.
Когда шел по проходу между самолетными креслами, Андрей уже сидел на своем месте. Издали помахал ему рукой. "Поговорим?" - крикнул он. Потом устроились рядом и весь полет проговорили.
Париж в те дни был заклеен афишами первой голливудской ленты Кончаловского "Любовники Марии" с Настасьей Кински в главной роли. Я, естественно, сбегал посмотреть. С этого и начался разговор - о тайных несуразностях любви, о причудах секса, как "по жизни" оно бывает. Дальше выяснилось, что, живя за границей, он успел прочитать уйму такого, о чем я и понятия не имел. Он интересно рассуждал о "мировых деньгах", которые решают, быть или не быть войне.
Кто вы сейчас?- спросил я. - Советский человек, который живет во Франции и работает в Голливуде. - И как вам в Голливуде? - Когда везут на съемку, можешь сразу по трем телефонам давать указания помощникам и ассистентам. Приезжаешь- там все готово! Чудеса...
Когда в Москве встали в очередь к паспортному контролю, Андрей посоветовал: "Со мной не вставайте! Долго будет, меня сейчас трясти начнут..."
И точно. Очередь, в которую я перешел, иссякла, а Андрей все еще стоял у светящейся таможенной скворешни.
А по выходе в зале ожидания обнаружилась приличная толпа из Михалковых всех возрастов, надо ними возвышался Никита: семья пришла встретить дядю, отца, брата, приехавшего на Рождество.
Толстой говорил, что в "Анне Карениной" ему дорога "мысль семейная". Михалковы и Кончаловские не декларируют "мысль семейную", но она очевидно дорога им тоже - без крика и ажитации. Эта нормальная русская большая семья, с ее благополучием и трудовой успешностью, оказывается зачастую атакуема завистью и недоброжелательством, что прискорбно. "Мысль семейная" достойна лучшей участи.
Будет ли понятно в будущем, - а лучшим фильмам Н.Михалкова наверняка уготована долгая жизнь, - чем все-таки были движимы те в наши дни, кто заходился от желания если не загрызть, то хотя бы понадкусывать Никиту, а, если получится, то и загрызть? Или такого рода нападки бесследно забудутся? Вроде того, как никому не приходит в голову вспоминать "разносы", которые учинялись в прессе даже "Войне и миру", когда роман только появился. Писали, например: это "лубочная картинка, и тот, кто ею восхищается, имеет грубый вкус". Кто теперь вспоминает?..
Немалым огорчением для недругов Никиты Сергеевича стал фильм "12". Даже не в том дело, что его благосклонно встретила Венеция, наградив специальным призом. А в том, что о таком уровне актерского и режиссерского мастерства наше кино просто забыло. Скепсисы и сарказмы, оброненные по поводу ленты, попросту повисали в воздухе, поскольку художественное качество работы было все-таки бесспорно.
Зато добрали на "Предстоянии. Утомленные солнцем - 2"! Особенно обрадовало, что первые недели проката не показали сборов, равных "Аватару". А потом еще и в Каннах жюри ничем не расщедрилось. Вот уж радость так радость! Пятнадцатиминутная овация зала после каннского показа в нашей прессе даже не была упомянута.
То, что большой русской картине, трагедийной, возвращающей память в страшные годы противостояния фашизму, напоминающей о тех, кто, в конце концов, победил, и какой страшной ценой, сегодня такая картина не для Канн. Там танцуются другие танцы. И не надо делать по этому поводу круглые глаза. Там нас награждают, когда сами себя показываем унылыми, отчужденными, убогими. Нас не хотят видеть адекватными самим себе и истории.
Я вышел с просмотра (три часа пролетели, не заметил) с убеждением, что эту картину надо обязательно показывать нашим детям. Она настолько натуральна, реальна и доходчива в показе первых дней войны, народных лиц, ясных, неоспоримых сюжетов, что с лихвой заменит многие учебники и устные объяснения. Гигантская кинофреска Михалкова пульсирует жизнью. Она позволяет показанное ПЕРЕЖИТЬ.
В газете написали про учительницу, которая сняла класс с уроков и повела старшеклассников смотреть "Предстояние". Только успел подумать: "Какая молодец!", как дочитал заметку до конца и узнал: её за это уволили! Усмотрели в ее походе нарушение антимонопольного законодательства!
Юрий Карякин однажды выкрикнул с трибуны: "Россия, ты одурела!.."
Есть в "Предстоянии" эпизод: в деревню вошли фашисты. Немец преследует русскую девушку (Надя Михалкова), с целью изнасиловать. Она в ужасе убегает, стучится в одну дверь, в другую, в третью, улица заканчивается: "Откройте! Спасите!" Ей в родной деревне не открыл никто! Это ведь тоже правда о нас. Возможно, не только о нас тогдашних, но и теперешних тоже. Такое вот горькое наблюдение режиссера, обвиняемого нередко в переизбытке патриотизма... В рецензиях на фильм, - а прочитать довелось много, - этот сюжет никем почему-то не упомянут...
В контексте сказанного о видном персонаже нашей современной российской пьесы по имени Никита Михалков вспоминается суждение Жорж Санд о романах Дюма-отца: "Это лучшее лекарство от физической и моральной усталости. Ошибки же его - ошибки гения, слишком часто опьяненного своей мощью".
Тут нет прямой аналогии, но в самом ходе мысли что-то есть ...
И в заключение приведу слова артиста и поэта, очень язвительного порой товарища, Валентина Гафта. Он снимался у Михалкова в фильме "12". Он отвечал на вопросы корреспондента "Московского комсомольца": "Знаешь, что Межиров (советский поэт) сказал про Россию: "Россию можно ненавидеть, но не любить ее нельзя". Такие же слова я могу сказать и про Михалкова: "Никиту можно ненавидеть, но не любить его нельзя".
Надеяться, что некими мемуарными заметками склонишь на свою сторону кого-то из не согласных, не приходится. Переубеждать с трибуны, как выяснилось, у меня тоже не всегда получается - то ли сам виноват, то ли зал, в который слал реплики.
С годами чаще появляется искушение относиться спокойнее к тому, что можно условно обозначить как тщета собственных упований: считал, что лучше сделать "так", а получилось "не так", хотелось одного, а приплыло другое, предполагал медовуху с хреном, а получил хрен со сметаной. Многое вершится вокруг тебя с неумолимостью погоды. Кто как ни дергайся, а подводные течения вкупе с надводными вихрями все равно сварят ее не по твоему, а по собственному вкусу. Нам, грешным, остается лишь влезать в спасательные жилеты да раскрывать зонтики.
Старый Толстой играл в шахматы и сам себе удивлялся: "А я все горячусь, будто молодой..."
Вот и думаю: "Надо бы не горячиться! Хватит". Вот разоткровенничался на целую книгу, зачем? Врагов разбередить, друзьям потрафить? Так и тут не угадаешь, какое твое слово кому как глянется, снова рискуешь согласных с тобой уменьшить, несогласных - прибавить.
И тем не менее... Объяснение и оправдание сказанному и рассказанному в том, думаю, состоит, что это - точка зрения. А точка зрения, коли она в наличии, субстанция объективная. Даже не разделяя, её приходится учитывать. И в этом смысле ваш покорный слуга смеет предположить, что его усилия как мемуариста не совсем тщетны.
Как говорил нам на одной из лекций уважаемый литературовед Сергей Михайлович Бонди: "Любое открытие становится открытием только после того, как оно зафиксировано в слове".
Закрепление "в слове" того, что было - людей, событий, мыслей, согласий, борений, симпатий, антипатий и, непременно, "точек зрения" - скромная (или не скромная) цель любого вспоминателя. Тут, как говорили древние, само стремление похвально. Не известно кому и когда что из зафиксированного может пригодиться.
Например, пригодиться для того, о чем пишет в своей новой книге "Мы были. Советский человек как он есть" философ Валентин Толстых: "Почему потерпел крах проект построения советского социализма, еще предстоит исследовать и объяснить, что, кстати, остается крайне важной и необыкновенно поучительной задачей. Как ни странно, интерес к советскому прошлому России будет усиливаться, а не затухать. Интересная в аналитическом плане, и необходимая во имя восстановления исторической справедливости, эта задача, несомненно, найдет своих авторов - исследователей, более объективных, чем мы, пристрастные "живые свидетели".
"Объективным исследователям", коль скоро они устремятся к объективности, будет никак не обойтись без пристрастных показаний "живых свидетелей"...
Впрочем, автор увлекся, и сам, кажется, не заметил, как протянул свое повествование чуть ли ни в сегодняшний день. Даже приготовился заглянуть в будущий. Так, чего доброго, мемуары рискуют перестать быть мемуарами. Пора остановиться. ?
