Анатолий Алексин - Сага о Певзнерах
Тут самое время разъяснить, какой у меня был характер. Почти такой же, как у моего брата-близнеца Игоря, но ничего общего не имел с характером сестры Даши.
Мы с Игорем позаимствовали у отца его русоголовую и голубоглазую открытость. Но этой открытостью прикрывали хитрость и фантазерство, иногда переходившие во вранье. Отец утаивал лишь военные секреты из истории фронтовых лет и профессиональные – о своей лаборатории. Мы с Игорем обожали тайны и даже к тому, что скрывать было незачем, мысленно припечатывали гриф «Совершенно секретно». Не мог я скрыть лишь своей любви к Лиде Пономаревой. Ибо любовь засекречиванию не поддается.
Даша же не изменила маме ни внешне, ни внутренне. Ее нельзя было назвать маминой копией, ибо копия – нечто застывшее, сделанное с помощью ксерокса или другого копировального аппарата… Или кисти, механически повторяющей чужой замысел.
Даша была человеком не цельнометаллическим, каким был отец, а просто цельным, каким была мама. Наши же с Игорем характеры раздирались противоречиями. Даже в мелочах… К примеру, мы были охотниками скрывать и прятать, но, в отличие от Даши, прежде чем принять какое-нибудь решение, непременно советовались – друг с другом и со всем белым светом.
Любовные сомнения привели меня к Абраму Абрамовичу.
– Видишь ли, Серега… – собрав морщины на лбу, начал он. – Видишь ли, если женщина жаждет поклонения, ей нужно поклонение всех мужчин, которые встречаются на ее пути. И тем более своих одноклассников… Но это вовсе не исключает того, что любит она лишь одного из них!
Он взглянул на меня так, чтобы я не посмел усомниться, что как раз и являюсь тем самым единственно обожаемым. Гармошка разгладилась на его лбище: стало быть, он был уверен в неколебимости моих любовных позиций.
Мы охотнее всего верим в то, во что хотим верить. Я сразу согласился с Абрамом Абрамовичем.
Но согласиться – одно, а успокоить душу свою – это совсем иное. «Почему она все-таки хочет переманить Дашиных поклонников, если к ним равнодушна?» – думал я, когда замечал, сколь раздраженно реагирует Лида на пылко восхищенные или исполненные беззвучного, полутайного обожания взоры мальчишек, устремленные на Дашу. И когда не замечал, как она реагирует, тоже думал…
За мудростью я обращался к Еврейскому Анекдоту, а за советом – чаще всего к брату Игорю. Психологом он считался в нашей семье с самого раннего детства… Погружение в психологический анализ, как всякое погружение, требовало принимать на себя тяжесть (в данном случае – тяжесть раздумий), а еще требовало недетской собранности. И Игорь научился столь прочно себя собирать, что иногда долго не мог «разобрать» обратно. Мой брат до такой степени был устремлен «вглубь», что мог, я опасался, захлебнуться в собственных размышлениях. И все это хитроумно сочеталось с нашими тайнами и враньем.
Игорь безошибочно угадывал, почему душераздирающе тоскливое настроение посещало нашу рыжую кошку Сарру (так именовал ее Еврейский Анекдот: «Кошке это не повредит!»), и отпускал Сарру на волю во двор к любовнику с вполне славянским именем Петр.
Петр был убежденным интернационалистом: он не подвергал дискриминации ни отечественных, ни сиамских, ни ангорских кошек. И не оскорблял холодностью кошек с русскими, французскими или итальянскими именами… Вот и рыжая Сарра не менее двух раз в году дарила ему потомство. По желтоватым, выпуклым, прозрачным, как пуговицы, Сарриным глазам, скорбное выражение которых вполне соответствовало ее имени, Игорь предсказывал, когда она в очередной раз, расставшись со скорбью, обретет материнское счастье.
Как психолог, мой брат улавливал каждый момент зарождения молчаливой отцовской ревности – и немедленно укреплял мамино алиби личными «свидетельскими показаниями».
– В школе было родительское собрание, – сообщила однажды мама, возвратившись домой позже, чем хотелось бы отцу.
– Я там был! – немедленно подтвердил Игорь.
– Но тебя там не было, – возразила честная мама.
– Я тайно присутствовал…
– Зачем?
– Чтобы знать, что думают о нас наши родители.
По лицам учителей Игорь мог безошибочно предсказать, когда его или меня вызовут к доске. Даше эти предсказания не требовались: она, в отличие от нас, всегда была готова к ответу. Ах, если б ей разрешали отвечать и от имени всей нашей тройки! Тройки тогда не налезали бы друг на друга в наших с Игорем дневниках.
– Зачем нам нужна математика, если, распрощавшись со школой, мы и с ней распрощаемся навсегда? – недоумевал брат. – Психологически это необъяснимо!
Именно Игорь сообщил мне, что Лида не любит Дашу.
– Откуда ты знаешь?
– Смешной вопрос! Я же психолог. А ты не согласен?
Психолог изучает не собственный внутренний мир, а мир окружающих. Поэтому Игорю было любопытно, что я отвечу.
– Если Лида не любит Дашу… это печально.
– Не огорчайся, Серега. Это естественно! – возразил брат-психолог. – Двум красавицам в одном классе тесно. Ты согласен?
С терзаниями по поводу того, зачем Лиде нужен успех у всех, если она имеет успех у меня, я не расставался до окончания школы.
Когда мы были в седьмом классе, я, страдальчески взирая на Игоря, произнес:
– Не могу понять…
– Любит ли тебя Лидка Пономарева?
– Во-первых, Лида. А во-вторых, как ты догадался?
– Смешной вопрос! Я же психолог, Серега.
Отец называл меня Серегой «со значением» – задумчивым и драматичным: так звали его погибшего фронтового друга. А Игорь – просто вслед за отцом и за моей внешностью.
– Конечно, хотелось бы проверить, любит ли меня Лида?.. Только вот каким образом?
– Немедленно заболеть! Чувства точнее всего определяются болезнью и смертью. Умереть было бы лучше, но заболеть проще.
– Проще… Но как?
– Ты станешь больным, оставаясь здоровым!
– Но если она придет и…
– Главное, чтобы пришла! – перебил Игорь. – Если придет – хорошо. А если прибежит – то отлично. Еще имеет значение, через какое время она явится: через минуты или часы! Хотелось бы открыть ей дверь через секунды… Тогда, значит, ты любим на все сто процентов! Поверь мне, психологу.
«Уж поверьте мне, психоневрологу!» Эти слова я перенял у брата, слегка их переиначив.
– Но как заболеть?
– Заболеть – просто, – сказал Игорь, – выздороветь – труднее. Но это если на самом деле… А в данном случае? Сначала ты сымитируешь болезнь, а потом – излечение.
– Что я сделаю?
Как психолог, Игорь знал слова, до значения которых я еще не добрался.
– Сымитируешь, Серега… то есть изобразишь.
– Какую болезнь? Ведь Лида такая умная – и сразу…
– Любой женский ум есть всего-навсего женский ум. Он легко преодолевает путь от подозрительности к доверию.
Так мой брат Игорь разговаривал в седьмом классе. Моцарт в его возрасте давно уж сочинял музыку, а Игорь давно уж разбирался в женской психологии… если в ней вообще можно разобраться.
– Тебе виднее, – сказал я.
– Еще бы! – ответил он. – И не нервничай. Не психуй… Лучше быть психоневрологом, чем психом и неврастеником. Пусть она сходит с ума! Учти: выгоднее быть безумно любимым, чем безумно влюбленным.
От кого-то я уже слышал подобную фразу… Может быть, от Абрама Абрамовича?
Честное слово, именно в ту минуту мне пришла в голову мысль стать психоневрологом. «Пусть лучше я буду излечивать от сумасшедшей любви, чем сам буду лечиться от сумасшествия», – подумал я.
– Тебе Анекдот рассказывал анекдот о том, чем неврастеник отличается от шизофреника? – спросил Игорь, словно угадав овладевшее мною намерение.
– Нет… Не помню.
– Так слушай. «Шизофреник знает, что дважды два – это пять. И он абсолютно спокоен. А неврастеник знает, что дважды два – четыре… Но его это безумно волнует!» Она любит тебя. Как дважды два… Уж поверь мне, психологу. И не дергайся!
– А ты докажи.
– А ты заболей!
– Какой болезнью?!
– Естественно, редкой и непонятной. В которой не только она, но и сам Пирогов бы не разобрался. Ну, например… «Скачка температуры»!
– Есть такая болезнь?
– Нету. Но у тебя будет.
– И в чем она выражается?
– Какие симптомы? – Игорь так разговаривал. – Симптом только один: скачка температуры. Я сообщу ей по телефону, что у тебя сорок один градус. А когда она примчится, температура будет уже тридцать шесть и шесть.
– А она примчится?
– Не сомневаюсь, Серега. Не сомневаюсь!
– Почему?
– Смешной вопрос! Я же психолог.
Лида примчалась… Она любила меня. И так сильно любила, что больше всего ее взволновала «нормальная температура».
– Была сорок один?
– Ртуть упиралась в головку градусника, – ответил Игорь. – Если бы она могла расколоть стекло, то разбила бы!
