Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1
– Но вы можете оживлять мертвецов…
– На короткое время – да. Навсегда – нет. Для этого нужно было бы прежде всего узнать, в каком месте находится душа, а это может занять слишком много времени. Однако я не дам душе выскользнуть через полученную телом рану.
– Как это?
– Я ее закрою.
– Даже если повреждена артерия?
– Ну да!
– Хотел бы я на это посмотреть!
– Смотри! – проговорил старик.
Раньше, чем Бальзамо успел ему помешать, старик проткнул себе вену на левой руке ланцетом.
В теле старика оставалось так мало крови и так медленно она текла в жилах, что не сразу выступила по краям раны. Но как только кровь появилась, она хлынула рекой.
– Боже милостивый! – ахнул Бальзамо.
– Что такое? – спросил Альтотас.
– Вы серьезно ранены.
– Ты, как Фома-неверующий, хочешь все пощупать, вот я и даю тебе возможность увидеть собственными глазами и потрогать собственными руками.
Он протянул руку и взял небольшую склянку, потом капнул из нее на рану.
– Смотри! – сказал он.
Под действием чудотворной жидкости кровь свернулась, ткань срослась, скрыв вену, рана затянулась настолько, что животворная влага, зовущаяся кровью, не смогла через нее просочиться.
На этот раз Бальзамо смотрел на старика с изумлением.
– Вот что я еще открыл! Что ты на это скажешь, Ашарат!
– Вы – величайший из людей, учитель!
– Если я и не окончательно победил смерть, то по крайней мере нанес ей удар, от которого трудно оправиться, правда? Видишь ли, сын мой, у человека хрупкие кости, они иногда ломаются: я собираюсь сделать их прочными, как сталь. Если кровь начинает вытекать из человеческого тела, она уносит с собой и жизнь: я не позволю, чтобы кровь покидала тело. Плоть – мягкая и непрочная: я сделаю ее такой же неуязвимой, как у средневековых паладинов, об нее тупились острия мечей и лезвия топоров. Для этого нужно только одно: чтобы такой человек, как Альтотас, жил триста лет. Так дай же мне то, о чем я тебя прошу, и я буду жить целое тысячелетие. Дорогой мой Ашарат, это от тебя зависит. Верни мне молодость, верни силу моим мышцам, верни свежесть мысли, и ты увидишь, что я не боюсь ни шпаги, ни пули, ни рушащейся стены, ни дикого животного. В дни моей четвертой молодости, Ашарат, то есть прежде, чем я доживу четвертый свой век, я обновлю лик земли и – клянусь тебе! – создам для себя и для обновленного человечества мир по своему вкусу: без крыш, без шпаг, без мушкетных пуль, без лягающихся лошадей. Тогда люди поймут, что гораздо лучше жить, помогая ближним и любя друг друга, чем убивать себе подобных.
– Все это верно или по крайней мере возможно, учитель.
– Так принеси мне ребенка!
– Позвольте мне еще подумать и поразмыслите сами. Альтотас бросил на ученика высокомерный презрительный взгляд.
– Хорошо, иди, у меня еще будет время тебя убедить. Кстати сказать, человеческая кровь – не настолько ценный ингредиент, что его нельзя было бы заменить каким-нибудь другим веществом. Иди! Я буду искать и найду. Ты мне не нужен. Ступай!
Бальзамо спустился по лестнице. Он был молчалив, неподвижен и подавлен от сознания гениальности этого человека, заставлявшего поверить в невозможное.
Глава 28.
СВЕДЕНИЯ
В эту долгую и богатую событиями ночь читатель имел возможность, словно мифологический бог, восседающий на облаке, проследовать из Сен-Дени в Ла Мюэт, оттуда – на улицу Кок-Эрон, потом – на улицу Платриер, а с улицы Платриер – на улицу Сен-Клод. Графиня дю Барри решила в течение этой ночи убедить короля в необходимости проведения новой политики, отвечающей ее интересам.
Особенно она настаивала на опасности, подстерегавшей их в том случае, если Шуазелю удастся добиться расположения будущей супруги дофина.
Пожав плечами, король ответил, что ее высочество еще ребенок, а де Шуазель опытный министр, значит, опасаться нечего, потому что одна не умеет работать, а другой не способен развлекаться.
Довольный удачным словцом, он положил объяснениям конец.
Но графине Дю Барри было не до смеха: ей показалось, что король увлекся другой красавицей.
Людовик XV был кокетлив. Он обожал заставлять своих любовниц сходить с ума от ревности, но следил, правда, за тем, чтобы ревность не вызывала ссор и затянувшихся размолвок.
Графиня Дю Барри была ревнива из самолюбия и от страха. Ей большого труда стоило завоевать занимаемое положение, оно было слишком высоко и слишком далеко отстояло от отправной точки, чтобы она могла позволить себе, подобно г-же де Помпадур, терпеть при короле других любовниц, даже находить их для него, когда его величество скучал, что бывало с ним весьма часто.
Итак, будучи ревнивой, графиня Дю Барри хотела досконально изучить причины несговорчивости короля.
Король произнес памятные слова, ни одному из которых сам он не верил:
– Я забочусь о счастье своей невестки и не уверен в том, что дофин способен ее осчастливить.
– Отчего же нет?
– Мне показалось, что в Компьене, Сен-Дени и Ла Мюэт его высочество Людовик слишком пристально рассматривал чужих жен и очень мало внимания уделял своей.
– По правде говоря, если бы я этого не услышала от вас, я бы никогда не поверила: ее высочество хороша собой.
– Чересчур худа.
– Она такая юная!
– А вы поглядите на мадмуазель де Таверне; ведь она одного возраста с эрцгерцогиней.
– Ну и что же?
– Она необыкновенно хороша.
В глазах графини мелькнул огонек, предупредивший короля о допущенной им оплошности.
– А вы сами, дорогая графиня, – с живостью продолжал король, – в шестнадцать лет наверняка были пухленькой, как пастушки нашего приятеля Буше.
Эта маленькая лесть немного поправила положение, но удар был слишком сильный.
Графиня Дю Барри перешла в наступление.
– Значит, мадмуазель де Таверне очень красива? – жеманничая, спросила она.
– Понятия не имею! – сказал Людовик XV.
– Как? Вы ее расхваливаете и не знаете, красива она или нет?
– Я знаю, что она не тощая, только и всего.
– Значит, вы видели ее обнаженной?
– Ах, дорогая графиня, вы толкаете меня в западню! Вам известно, что я ее видел сверху, и меня поразили.., формы, к черту мелочи! А у ее высочества я, кроме костей, ничего не заметил, только и всего.
– У мадмуазель де Таверне вы заметили формы, как вы говорите, потому что у ее высочества – красота изысканная, а у мадмуазель де Таверне – вульгарная.
– В таком случае скажите, Жаипэ, разве у вас не изысканная красота?
– Ага! Комплимент, – едва слышно прошептала графиня, – только предназначен он не мне! – И громко продолжала:
– Я буду очень довольна, если ее высочество выберет себе привлекательных фрейлин. Как ужасно, когда при дворе одни старухи!
– Мне ли об этом говорить, дорогая? Я еще вчера толковал об этом дофину, но ему это безразлично. Вот образцовый муж!
– А не начать ли ей с мадмуазель де Таверне?
– Думаю, что так и будет, – отвечал Людовик XV.
– Откуда вам это известно?
– От кого-то я слышал.
– Она нищая.
– Да, зато знатная. Эти Таверне-Мезон-Руж – из хорошей семьи и верные слуги.
– Кто их поддерживает?
– Этого я не знаю. Но я тоже убежден, что они нищие.
– Очевидно, не Шуазель, потому что тогда у них ни в чем не было бы нужды.
– Графиня! Давайте не говорить о политике, умоляю вас!
– Если я заметила, что Шуазели вас разоряют, – это называется говорить о политике?
– Разумеется, – отвечал король и встал со своего места. Час спустя его величество вернулся в Большой Трианон в прекрасном расположении духа оттого, что пробудил ревность, и повторяя вполголоса, как вероятно, повторял бы Ришелье в тридцать лет:
– По правде говоря, ревнивые женщины – это довольно скучно!
Как только король удалился, Дю Барри встала и прошла в будуар, где ее ждала Шон, сгоравшая от нетерпения узнать новости.
– Ну, в эти дни у тебя большая победа, – заметила она, – третьего дня – представление ко двору, ужин с ее высочеством…
– Верно. Да мне-то что?
– То есть как что? Ты знаешь, что в эту минуту сто карет спешат по дороге в Люсьенн в погоне за твоей улыбкой?
– Мне жаль этих людей.
– Почему же?
– Потому что они зря теряют время: ни кареты, ни люди не увидят утром моей улыбки.
– Не надвигается ли буря?
– Да, черт побери! Прикажите скорее подавать шоколад!
Шон позвонила. Явился Замор.
– Шоколад! – приказала графиня.
Замор неторопливо повернулся и медленно, с важным видом пошел отмерять шаги.
– Этот дурак хочет меня уморить! – закричала графиня. – Сто ударов кнутом, если сию минуту не побежит!
– Я – не бежать! Я – дворецкий! – важно вымолвил Замор.
– А-а, ты – дворецкий! – прошипела графиня, схватившись за хлыст с рукояткой из золоченого серебра, предназначенный для дрессировки спаниеля. – Дворецкий? Ну, погоди! Я тебе сейчас покажу дворецкого!
