Все сказки Гауфа - Вильгельм Гауф
Сказав это, капитан склонил свою голову и умер. И он, как и его товарищи, тотчас же рассыпался в пыль. Мы собрали её в ящичек и зарыли на берегу, а из города я взял работников, которые привели мой корабль в хорошее состояние. С большой выгодой обменяв товары, бывшие у меня на корабле, на другие, я нанял матросов, щедро одарил своего друга Мулея и отплыл в своё отечество. Но я сделал крюк, приставая ко многим островам и странам и вынося свои товары на рынок. Пророк благословил моё предприятие. Спустя три четверти года я приехал в Бальсору вдвое богаче, чем сделал меня умерший капитан. Мои сограждане были изумлены моими богатствами и моим счастьем и не сомневались в том, что я нашёл алмазную долину знаменитого путешественника Синдбада. Я оставил их в этой уверенности, но с этих пор молодые люди Бальсоры, едва достигнув восемнадцати лет, должны были отправляться по свету, чтобы подобно мне составить своё счастье. А я живу спокойно и мирно и каждые пять лет совершаю путешествие в Мекку, чтобы в святом месте благодарить Аллаха за его благословение и просить за капитана и его людей, чтобы Он принял их в свой рай.
* * *
На другой день путь каравана продолжался без задержки. Когда купцы отдохнули на привале, незнакомец Селим заговорил с Мулеем, самым младшим из купцов:
— Вы, конечно, самый молодой из нас, но вы всегда веселы и наверно знаете какую-нибудь хорошую, забавную повесть. Расскажите её, чтобы после дневного зноя она оживила нас!
— Я, пожалуй, рассказал бы вам что-нибудь, — отвечал Мулей, — что могло бы позабавить вас, но юности во всём подобает скромность, поэтому мои старшие спутники должны иметь преимущество. Цалейкос всегда так угрюм и замкнут — не расскажет ли он нам, что сделало его жизнь такой суровой? Может быть, мы в состоянии облегчить его горе, если оно есть у него. Ведь мы охотно служим своему брату, даже если он другой веры.
Названный Мулеем человек был греческим купцом средних лет, красивым и сильным, но очень угрюмым. Хотя он был неверным, то есть не мусульманином, однако его спутники любили его, потому что он всем своим поведением внушал им уважение и доверие. У него была, впрочем, только одна рука, и некоторые из его товарищей предполагали, что, может быть, потеря руки делает его таким угрюмым.
На откровенный вопрос Мулея Цалейкос отвечал:
— Я очень польщён вашим доверием. У меня нет никакого горя, по крайней мере такого, в котором вы, даже при лучшем желании, можете помочь мне. Но так как Мулей, кажется, упрекает меня в угрюмости, то я кое-что расскажу вам, что должно оправдать меня, если я кажусь угрюмее других. Вы видите, что я потерял левую руку. Её нет у меня не от рождения, я лишился её в самые ужасные дни своей жизни. Есть ли у меня причина быть со времени тех дней угрюмее, чем это следует в моем положении, или я не прав, — вы можете судить.
Рассказ об отрубленной руке
Родился я в Константинополе, мой отец был драгоманом[10] при Порте и вёл, кроме того, довольно выгодную торговлю благовонными эссенциями и шёлковыми материями. Он дал мне хорошее воспитание, частью сам обучая меня, частью отдав меня для обучения одному нашему священнику. Сначала он рассчитывал передать мне со временем свою лавку, но когда я стал оказывать большие способности, чем он ожидал, то по совету своих друзей он решил сделать меня лекарем, так как лекарь, если он научился чему-нибудь большему, чем обыкновенные шарлатаны, может в Константинополе составить себе счастье. В наш дом ходили многие франки[11]. Один из них уговорил моего отца отпустить меня в его отечество, в город Париж, где таким вещам можно научиться даром и всего лучше. Он обещал, что сам даром возьмёт меня с собой, когда поедет туда. Мой отец, который в молодости тоже путешествовал, согласился, и франк сказал мне, что я могу в течение трёх месяцев готовиться к отъезду. Я был вне себя от радости, что увижу незнакомые страны, и не мог дождаться той минуты, когда мы сядем на корабль.
Наконец франк устроил свои дела и стал готовиться в путь. Накануне отъезда отец повёл меня в свою спальню. Там я увидел прекрасные одежды и оружие, лежавшие на столе. Но что ещё более привлекло мои взоры, это большая куча золота, потому что я никогда ещё не видал его так много.
Отец обнял меня и сказал:
— Вот, сынок, я приготовил тебе для путешествия одежду. Это оружие твоё; оно то самое, которое повесил на меня твой дед, когда я уезжал на чужбину. Я знаю, что ты умеешь владеть им, но никогда не употребляй его, кроме как при нападении, а тогда уж бей сильно! Моё состояние невелико, и я разделил его на три части: одна из них — твоя, вторая пусть будет моим содержанием и обеспечением на чёрный день, а третья пусть будет священным и неприкосновенным достоянием, пусть она послужит тебе в трудную минуту!
Так сказал мой старый отец, и на глазах у него повисли слезы, может быть вследствие предчувствия, потому что я его никогда уж не видал.
Путешествие прошло благополучно. Скоро мы прибыли в страну франков и спустя шесть дней приехали в большой город Париж. Здесь мой франкский друг нанял мне комнату и посоветовал мне осторожно тратить деньги; всего их было две тысячи талеров[12]. Я прожил в этом городе три года и научился тому, что должен знать дельный лекарь, но
