Василь Гигевич - Гуманоиды: Прямой контакт
Хотя кому что намешано: одним булки с финиками и оливками, а другим — шиш из газов и воздуха...
Да и с натуралами Лупоглазенький темнил, лгал мне, лапшу на уши вешал. Может, и правда, — жили на Дзете натуралы, которых Лупоглазенький каленым железом выжигал, но, как он сам проговорился, была у них и элита, которой не вживлялись чипы. Может, представители этой элиты и встречали меня, и очень удивлялись, когда увидели. Может, за теми засекреченными вывесками на вершинах пирамид и скрывалась элита, правящая Дзетой?.. Там и прятались гуманоиды, заглянувшие через клонирование в вечность?
Не все так просто на этой Дзете... А спрашивать об их проблемах у Лупоглазенького не хотелось — у меня своих земных хватает... Да и что он мог мне ответить?..
Что для чистоты экспериментов над чипами и суперкомпьютером нужно вести контроль — так это не только мне понятно, но и последнему дураку... А контроль тот, видимо, позволено вести элите. Кому же еще?..
Для кого-то на полях колосится пшеница, для кого-то вызревает золотистая кукуруза...
И снова и снова во мне билось: кому булки, а кому — шиш из газов и воздуха...
Темнил, темнил Лупоглазый: об одном говорил, философствовал, думал о другом, а на деле происходило третье...
Но, скажу я вам, — и на Земле что-то подобное начало твориться. Как признавалась мне одна красавица, когда мы с ней в кровати лежали: ты никогда не узнаешь, о чем думает женщина, которая рядом с тобой живет годами... Я, услышав эти слова, чуть голый с кровати не вскочил.
— Как это может быть?! — завопил. — Ты же только что говорила о вечной любви...
— А вот так и может быть, — ответила она мне с улыбкой. — Ты сам подумай, какой бы ужасной была жизнь, если бы мы знали, что думает другой... А потому гадай, страдай ежедневно...
И сразу же — поверите ли, засмеялась, обняла меня...
Застонал я с горя, посмотрел на нее и в отчаянии чуть не заплакал...
Женщины, женщины... Может, и действительно, вы — умнее нас, мужчин, вечно правду-матку в глаза режете?..
Я и по сей день не знаю, хорошо это или плохо, что мы друг друга до конца не можем узнать... Тайнами, тайнами мы окутаны...
А может, и правда — настало новое время, новая эпоха, когда грамотный человек наловчился за словом скрывать свои мысли и чувства? Не только политики, когда между собой беседуют, скрывая от людей свои мысли, но и люди, прогрессом охваченные...
Скажите, за что ухватиться человеку, если слово становится разменной монетой? Может, все наши беды из-за того, что говорим одно, а думаем совсем другое?..
Но, пожалуй, еще большие беды начнутся, когда через чипы кто-то будет читать наши мысли.
Много, много о чем мне думалось.
И еще одно неясное тревожило меня. Пока я и сам не мог понять что именно, но ощущение тревоги не покидало ни на минуту.
А потом снова открылась невидимая дверь, снова Лупоглазенькая вкатила в мою комнату кресло-лежанку. Пригласила лечь. Я осмотрел ее с головы до ног — она была без одежды, как и Лупоглазенький.
И сказал:
— Нет.
Она удивилась. Затем прозвучал ее голос:
— Нынче метиска будет. Покажет танец живота и все такое...
— Нет, — повторил я и подумал: «Ты лучше эту метиску Лупоглазенькому подсунь. Вот испуг будет, заикой станет до конца дней своих».
Лупоглазенькая кресло-лежанку выкатила из комнаты. Я остался.
И нашло, накатило на меня... После того, что увидел и услышал, в моей душе появилось отчаяние. И снова я столкнулся с тем, с чем, видимо, время от времени сталкивается каждый человек — с мрачным одиночеством, когда все, чем жил до сих пор, чем спасал свою душу, кажется пустым, ничтожным, и, словно поглощенный огромной морской волной, начинаешь задыхаться и не знаешь куда податься.
О-о, как жаль человека в такие минуты! И хорошо, если найдется близкая душа, утешит и пожалеет тебя. Не обвинит, не упрекнет, а всего лишь — пожалеет...
Я закрыл глаза и словно сквозь белый туман увидел...
...Увидел лесную дорогу, а по ней, колеистой, — катит легковушка. Вечереет... Золотистое солнце сквозь сосны слепит глаза. Я за рулем сижу, а рядом мой брат руки потирает: «Ну, нынче, я тебе обещаю — клев бу-у-дет!.. Я душой чую». Такой же горячий, дай волю — впереди легковушки помчится к лесному озеру.
В окно машины волнами льется сладкий лесной аромат, в котором слились запах смолы-живицы, земляники, прозрачной воды в колее, далекое, едва уловимое благоухание багульника. И еще над всеми запахами трав царствует дух чего-то — того давнего, полузабытого, что так остро ощущалось в детстве, вытягивало из дома и вынуждало голодными глазами вглядываться туда, за выгон, где текла речушка, за которой высился нерушимой стеной лес, куда дороги вели — аж на самый край света...
Сзади, из багажника, такими же волнами накатывает сладкий запах гороховой каши в ведре. Ею можно накормить роту солдат, а брат только лещам ее приготовил.
Машину нужно вести осторожно, в любой миг можешь днищем на белый песок сесть или корягу подцепить. Их здесь хватает — и еловые, и сосновые — всю дорогу переплели... Уже полчаса катим, и кажется, что городов нигде нет, и деревень нет, а везде, куда ни приедешь, будет лес, лес, лес...
Наконец выезжаем на чистый берег небольшого озера. Справа и слева — тростник в воде зеленеет, с шумом под ветром изгибается. Брат выскакивает из машины и, взглянув на волнистую поверхность, еще более радостно, чем прежде, вопит: «Отлично! Сегодня никого нет. И колья в воде стоят нетронутые».
Конечно, не много найдется дураков, чтобы за две сотни верст в глухомань переться, где комарья полно...
— Давай, шевелись, — торопит брат. Открывает багажник, достает ведро с еще теплой гороховой кашей и говорит: — Я сегодня на две катушки ловить буду. Зада-ам ему!..
Вытаскиваю из багажника резиновую лодку, начинаю накачивать ее насосом. Брат вываливает на полиэтиленовый мешок кашу и смешивает ее с перетертыми семечками подсолнечника. И такой сладкий аромат доносится от той каши, что не сдерживаюсь, подхожу.
— Ты что — не ел сегодня? — спрашивает брат. — Ну, хватит, хватит. Лещам не останется.
Большие круглые комья перетертой с семечками каши снова укладываются в ведро, надутая лодка подносится к воде и в нее загружается все, без чего леща не возьмешь: банки с юркими червями, три катушки. Но не забыть бы подсачек новенький, еще не опробованный, садок для рыбы, фонарики на светодиодах, которые на голову вешаются, как у шахтеров... Что еще?.. А-а, чуть не забыл... А грузила, а ленту липкую, чтобы катушки к кольям привязать, а накомарники на всякий случай... А плащи, если ветер нагонит дождь. А надувной матрас, чтобы брата усадить по-царски...
Выплываем. Брат орлом сидит на матрасе, на волнистое озеро смотрит. И вдруг вспоминаю: а каша?.. Каша в ведре так и осталась возле машины.
— Болван! — заводится брат. — Вечно у тебя порядка нет никакого! Вечно ты все забываешь. Темнеть скоро начнет.
Возвращаемся. Беру кашу. Снова выплываем. Скрипят весла. Сижу спиной вперед и ничего не вижу, брат, как полководец, командует, рукой то вправо, то влево показывает. Выгребаю веслами и все поглядываю на слишком уж худое лицо брата. Операция на сердце просто так не проходит. И страшен, страшен он вечером, когда устает.
К кольям подплываем, когда золотистое солнце касается воды. А работы еще — непочатый край, как мать когда-то говорила... Надо катушку липкой лентой к колу прикрепить, нужно жилку с резинкой отвести от кола метров на сто, не меньше, так как лещ — осторожный, так просто его не возьмешь... Там же, на конце резинки, грузило с поплавком нужно в воду опустить. Назад к катушке вернуться и, зацепив за крайние крючки пластмассовые поплавки, опустить их в воду — резинка тут же потянет поплавки туда, где будем кормить рыбу.
Опять надо отплывать от кола и плыть к поплавкам и кормить, кормить лещей, которые где-то там, под волнистой водой, плавают парами от берега к берегу. Лещи почему-то парами плавают... И снова к колу нужно плыть, юрких червей на крючки цеплять, колокольчик звонкий к леске крепить. Это все — работа с одной катушкой. А таких сегодня три. А еще ветерок легкий лодку постоянно качает, относит в сторону. А брат командует, подгоняет... Спина мокрая.
Когда третью катушку привязываю к колу, в спешке, одной рукой держась за него, неожиданно чувствую, что она выскальзывает из пальцев и в воду — бултых...
Лучше бы я сам туда бултыхнулся.
— Болван! — кричит брат. Лучше бы он мне пощечину влепил. Брат отворачивается и уже глуховато жалуется не мне, а тому, кто все это громадное и безграничное создал и теперь, наверное, сверху на свое творенье с ухмылочкой смотрит. — Такая катушка, еще советская, не сегодняшняя китайская подделка... Лески-кобры сто метров, резинки двадцать... Крючков пять штук, японских... поводки, вертлюжки... Целый вечер угробил... Червяков накопай! Каши навари!.. А-а, что ему, на все готовенькое прикатил... Тот раз подсачек утопил, на этот...
