Алан Силлитоу - Ключ от двери

Они уселись у стены дома и разложили добычу на га­зете, которую Берт взял со столика с той же невозмутимостью, с какой подбирал объедки. Оба ели жадно, раз­бирая ломтики картофеля, до того иной раз пережаренные, что они приобрели твердость рыбьих костей и ими удобно было брать куски побольше и помягче. Но вкуснее всего оказались корочки теста, и тут требовалась особенно тщательная дележка. Привередливые посетители оставляли на них рыбу, и эти лакомые кусочки ребята выковыривали большим пальцем и отправляли в широко разинутые и все приемлющие рты.

Брайн провел по губам рукавом куртки Доддо и встал.

— И как это оставляют на тарелках такую жратву? Корочки что надо. Я и не знал, что можно достать столько жратвы так вот, задарма.

— Подожди, я тебе еще и не то покажу, — похвалился Берт. — Это Колин и Дэйв меня всему учат; ты бы знал, что только они выделывают! На той неделе стащили в лавке у Плейера бракованные сигареты, и, когда пришли домой, Доддо надавал им по башке, сказал, чтоб не смели воровать. А потом уселся и давая сам курить эти сига­реты. Готов спорить, он еще сколько-то из них продал, по­тому что вечером напился и у них с матерью была такая перепалка, ругались и орали до двух часов ночи. А наутро у матери синяк под глазом, а у отца — шишка на голове. У нас дома всегда так.

— И у нас то же самое, — сказал Брайн. — Я бы хотел, чтоб мы были богатые, а ты?

— Еще бы! Был бы я богатым, купил бы себе велосипед, в карманы напихал бы пачки фунтовых бумажек и удрал бы в Скегнесс, только б меня и видели.

— А я бы сел на корабль и уехал в Абиссинию,— сказал Брайн,

— А зачем тебе туда ехать? — осведомился Берт.— Там ведь война.

. — Ну, тогда поеду в Индию, буду кататься на слонах, охотиться на тигров.

Берт надвинул на глаза здоровенную кепку.

— Давай пойдем в «Конскую голову», поможем соби­рать пустые кружки со столов. Кто выпьет лишку, спьяну роняет деньги, так что ты не забудь глянуть под стол, слышишь?

— Я не такой, как ты, я невезучий, никогда ничего не нахожу, — ответил Брайн. — Сроду еще ничего путного не нашел.

— Ну и что ж, ты все-таки ищи, когда-нибудь най­дешь,— сказал Берт. — Наперед ведь не узнаешь, что по­падется. Если где увидишь большие окурки, подбери, сунь в карман, я потом их выкурю, ладно?

С потолка лился тусклый свет, посетители пели, и ухо Брайна различило гипнотизирующее звяканье: кто-то рас­плачивался за пиво.

— Никогда не буду мотать деньги на пьянку, когда вырасту, — сказал Берт. — Буду копить, куплю себе вело­сипед.

Глаза его глядели куда-то в сторону. Официанты в бе­лых куртках не справлялись с работой, и он вдруг схватил с полдюжины кружек со стеклянными ручками и понес к стойке.

Почти не умолкавшее пианино ритмично гремело и дре­безжало, а Брайн, с растопыренными пальцами, ходил от столика к столику и, нанизав на пальцы как можно боль­ше мокрых, скользких ручек, отправлялся ставить круж­ки па стойку. Берт сунул ему в свободную руку шоколад­ное печенье.

— Официант дал две штуки.

К десяти часам пивной посуды, которую надо было со­бирать со столиков, стало меньше. Они оба стояли, зорко следя, не поставил ли кто допитую кружку, готовые тут же мчаться за нею. Брайн устал, ему хотелось домой.

— Я тоже устал, — сказал Берт. — Давай все-таки по­дождем еще минутку. Нам за работу целый шиллинг мо­гут дать.

Дул такой холодный ветер, будто в каждом его поры­ве были острые когти и он обдирал ими стены, выискивал и терзал тех, кто шел без фуфайки или жилетки.

— Ненавижу ветер, — сказал Брайн. — И снег и дождь тоже. Больше всего люблю, когда солнце.

Берт указал ему на столик вдали.

— Скоро лето, и пальто нам будут не нужны. Ты да­вай собирай вон те кружки, а я другими займусь.

По-честному так по-честному. Брайн подхватил две кружки, оставленные на столике в самом дальнем углу, и ловким движением запихнул в рот последний кусочек пе­ченья. Заведение закрывалось, на пивные насосы с тремя ручками уже накинули полотенце. Брайн пропорно маневри­ровал среди медливших уходить подвыпивших горлопанов. На его пути кто-то слишком пьяный встал, не рассчитав движения, резко толкнул стул, и Брайн поскользнулся, наступив на банановую кожуру, которую видел издали и хотел обойти.

Он держал кружки слишком крепко и не смог вовремя их выпустить. Никто и глаз не поднял при мелодичных звуках бьющегося стекла, все были слишком заняты — спешили проглотить последние капли, схватить сумочки, пальто, трости и уйти, а Брайн лежал, и перед глазами у него прыгали и мерцали оранжевые искры. И тут в одно ужасное мгновение он понял, что это он причина гибели двух бесценных пивных кружек, которые невозможно оплатить, потому что денег у него нет. Тюрьма, исправи­тельный дом, здоровенный отцовский кулак мелькнули перед ним одной страшной картиной и заставили, как бе­зумного, пулей ринуться к дверям и выбежать вон из пивной.

С одной стороны шел автомобиль, с другой со спокой­ной уверенностью двигался автобус, но Брайн промчался между ними на противоположную темную сторону улицы к спасительному укрытию зеленых оград на садовых участках и оказался затем в лабиринте пустынных и жут­ких тропинок» куда при иных обстоятельствах не рискнул бы заглянуть. Его обдавало грязью, кусты боярышника царапали ему лицо, пока он добежал до более сухого ме­ста у железнодорожного полотна.

Мимо медленно прополз товарный поезд — Брайн смо­трел на пламя, вырывавшееся из кочегарки паровоза, чув­ствуя себя рядом с этим огромным чудищем как будто в большей безопасности. Поезд двинулся под мост к угольному складу, и Брайну захотелось уехать на нем, хотя со­став пошел по направлению к пивной, Брайн силился удер­жать в ушах стук колес, пока тот не стал тихим бормота­нием, которое затем поглотил и уничтожил все вбирающий в себя туманный ночной мрак.

И вдруг послышался голос — он доносился оттуда, где только что пробежал Брайн, и звучал грубо, ворчливо, некоторое время слышался ясно, потом тише и наконец обо­рвался. Он ушел, как ушел поезд, опять верх одержала тьма. Пальцы у Брайна кололо, будто по ним бежали ку­сачие муравьи, и, подняв руку, он увндел> что на двух пальцах крепко сидят стеклянные кольца. Другой рукой он разжал кулак, стащил с пальцев то, что осталось от кружек, и, прицелившись, насколько позволяла темнота, швырнул стекляшки как можно дальше. Снова послышался голос, теперь ближе:

— Бра-айн!

Брайн высасывал кровь из порезов и стоял тихо, ожи­дая услышать вслед за голосом шаги, но слышал только, как прыгают в ручье неподалеку лягушки.

— Брайн! Где ты? — опять раздался ворчливый голос. Нет, за ним не гонятся, потому что это зовет его Берт.

Почему его не преследуют? Ведь он же разбил две круж­ки!

Он ответил Берту:

— Я здесь. — Схватил зубами один конец грязного платка, а другой конец держал здоровой рукой и перевя­зывал.

— Как ты там? — спросил Берт, подходя к нему. — Давай я тебе перевяжу. — И затянул платок потуже, чтобы кровь перестала сочиться.

— Чего это ты удрал?

Вопрос удивил Брайна..

— Да я ведь расколотил две кружки. Ты что, не видел? — Подумаешь, ерунда, — сказал Берт. — Никто ниче­го и не сказал.

— А я думал, заругаются. Платить-то мне за кружки нечем.

— Они бьются то и дело. — Возле железнодорожной насыпи он передал Брайну три пенса. — На, твоя доля. Хозяин дал полшиллинга за работу.

На улицах их Содома почти все двери были на за­поре, народу было мало. Брайну не терпелось поскорее убраться восвояси.

— Завтра вечером увидимся, — сказал он Берту, про­щаясь у его дверей. — Завтра по вашему приемнику «Монте-Кристо» передавать будут?

— Нет, кажется, только в следующий вторник. Мы будем слушать, матери тоже очень нравится. Давай утром на свалку пойдем, а?

— О'кей. Пока!

— Абиссиния.

5

Мистер Джонс — сукин сын, паскуда, паршивый че­тырехглазый шпик, грязная сволочь — отдубасил Брайна костлявым кулаком за то, что тот недостаточно проворно открыл книгу.

— «Ве-не-ци-ан-скнй ку-пец»! — вопил он, и каждый выкрикнутый слог сопровождался для Брайна болью в плече. — Сообразил? Сообразил ты, балда? Когда я велю открыть книгу, нечего возиться пять минут!

На прощание двинув Брайна по уху для ровного сче­та, он оставил его до поры до времени в покое. Брайн при­стально смотрел на цветную картинку в том месте книги, где закончились его поиски. Тог, кого авали Шейлоком, высокий, с бородой, в одной руке нож, — этим ножом он и припер их к стенке, — а в другой какие-то чудные весы. Серые глаза Шейлока так и впились в компанию стерве­цов, вроде мистера Джонса: пузатые сволочи напали на бедного старика, как мистер Джонс на Брайна, и все толь­ко потому, что он захотел получить обратно деньги, кото­рые им одалживал. Старый Джонс, конечно, против Шей­лока, это видно было по тому, как он читал всю историю. И уж по одному этому Шейлок — хороший, несчастный старик, еврей, кажется? И плевать он хотел на всех тех, кто его презирает, стоит со своим ножом и весами, будто только что вышел из библии, похож на того типа, который хотел зарезать своего сына потому, что бог ему так велел, а в суде какая-то расфуфыренная шлюха стоит и болтает что-то там о дожде и милости. Джонсу-то она по душе, это тоже нехитро было угадать по тому, как он читал про нее. Шейлок — умный и храбрый старый человек, который в конце концов потерял все свои деньги, и дочь тоже, и «фунт мяса»: Джонс и его сторонники все у него оттягали и знай себе колошматят всех, издеваются, дерут за уши, и никто им и пикнуть не смей. Только Шейлок плевал на своих поганых преследователей, этих сволочей, стервецов. Когда Джонс заставляет класс петь гимны о разных там распрекрасных вещах («Тебе, страна родная, даю я свой обет», «Стоит вдали зеленый холм»), Брайн и Джим Скелтон каждое слово подменяют ругательством. Если бы Брайну пришлось выбирать между такими типами, как Джонс или полицейские шпики, которые услали старшего брата Берта в исправительный дом, да еще сначала иско­лотили до полусмерти, допытывались, где спрятаны день­ги из газового счетчика, и бедным загнанным стариком, вроде Шейлока, уж он бы знал, чью сторону взять. И знал, кто взял бы его, Брайна, сторону, если бы Шейлок вдруг ожил и сошел с картинки.