Генри Филдинг - Амелия
Глава 8, содержащая некое письмо и прочие материи
А теперь мы возвратимся к Амелии, которой вскоре после того, как ее муж пошел прогуляться с мистером Трентом, посыльный принес нижеследующее письмо, тотчас же ею распечатанное и прочитанное:
«СУДАРЫНЯ, быстрота, с которой я выполнил первое же Ваше, повеление, надеюсь, докажет вам мою готовность всегда повиноваться любому приказу, каким Вам угодно будет меня удостоить. Не скрою, я вел себя в этом пустячном деле так, словно на карту была поставлена моя жизнь; впрочем, откуда мне знать, быть может, так оно и есть, ибо эта незначительная просьба, с которой Вы соблаговолили ко мне обратиться, вызовет признательность очаровательной особы, от которой зависит не только мое счастье, но, как я совершенно убежден, и моя жизнь. Позвольте мне благодаря этому незначительному событию хоть немного возвыситься в Вашем мнении, как вы возвысились в моем, ибо если и возможно еще что-нибудь прибавить к чарам, коими Вы обладаете, то это, пожалуй, тот исполненный благожелательности пыл, с которым Вы ходатайствовали о деле вашей подруги. Льщу, разумеется, себя надеждой, что отныне и она станет моим другом и ходатаем перед самым прекрасным существом ее пола, для чего у нее теперь есть основание, и каковым ходатаем, как Вам угодно было мне намекнуть, она являлась и прежде. Позвольте умолять Вас, сударыня, о том, чтобы драгоценное сердце, столь склонное сочувствовать бедствиям других людей, не осталось непреклонным лишь к тем страданиям, которым оно само причиной. Позвольте молить Вас, чтобы тот, кто более всех на свете жаждет снискать Ваше участие, не оказался единственным, кто имеет основание считать Вас жестокой. Сколько раз я вновь и вновь воскрешал в своих мыслях, в своих мечтаниях те две краткие минуты, что мы останавливались вдвоем! Увы, сколь слабы эти усилия воображения! Я бы ничего не пожалел, только бы это блаженство еще раз повторилось! В Вашей власти, сударыня, удостоить им того, чьи желания, воля, достояние, сердце, жизнь всецело в Вашей власти. Прошу Вас, даруйте мне только единственную милость – соблаговолите прийти на ужин к леди… Вы можете без всяких опасений удостоить меня минутным взглядом, минутным разговором; я не стану просить о большем. Мне известна Ваша деликатность, и я скорее умру, нежели оскорблю ее. Будь у меня только возможность время от времени видеть Вас, – боязнь Вас оскорбить помогла бы мне, я думаю, навеки похоронить любовь в своей груди, но не иметь никакой возможности хотя бы видеть ту, по ком так страстно томится мое сердце, – это свыше моих сил. Вот единственная причина, вынудившая меня открыть мою роковую тайну. Пусть это послужит мне извинением в Ваших глазах. Мне нет нужды подписывать это письмо, – на нем останется след моего сердца, которое, надеюсь, в нем заключено; нет также нужды завершать его какими-нибудь принятыми в таких случаях словами, ибо ни в одном языке нет благоговейных слов, способных выразить всю искренность и муку, жар и поклонение, которыми исполнена моя любовь к Вам».
У Амелии хватило сил ровно настолько, чтобы дочитать письмо до конца, но тут ее охватила лихорадочная дрожь, письмо выпало из рук, да и сама бы она наверняка упала, если бы ее не подхватила вовремя вошедшая миссис Аткинсон.
– Боже милосердный, – воскликнула миссис Аткинсон, – что с вами, сударыня?
– Я не знаю, что со мной, – отвечала Амелия, – но только вот, как видите, я получила письмо от этого бесчестного человека, полковника.
– В таком случае, надеюсь, сударыня, что вы и на сей раз прислушаетесь к моему мнению, – отозвалась миссис Аткинсон. – Да не волнуйтесь вы так: ведь это всего лишь письмо – он вас не съест и не утащит с собой. Вот куда оно упало, я вижу; не позволите ли вы мне его прочесть?
– Отчего же, ради Бога, читайте и посоветуйте, как мне быть, потому что я в полном отчаянии.
– А это еще что? – спросила миссис Аткинсон. – Тут валяется на полу еще какой-то листок пергамента… что бы это могло быть?
Замеченный ею листок на самом деле выпал из письма, когда Амелия только еще распечатала его, но она была настолько поглощена содержанием самого послания, что даже и не заметила этого. Миссис Аткинсон, напротив, развернула сперва лист пергамента, и тотчас же глаза ее заблестели, а щеки вспыхнули от прильнувшей к ним крови, и она в восторге воскликнула:
– Да ведь это патент о присвоении моему мужу офицерского звания! Господь свидетель, мой муж теперь – офицер!
И с этими словами она стала кружиться по комнате и подпрыгивать в приливе неистового восторга.
– Что все это означает? – вскричала Амелия в величайшем изумлении.
– Дорогая моя, разве я только что не сказала вам, – воскликнула миссис Аткинсон, – что это приказ о присвоении моему мужу офицерского звания? Стоит ли вам удивляться, если я вне себя от радости, – ведь я знаю, как он будет счастлив! Ну, теперь все выяснилось. Ведь это письмо не от полковника, а от милорда, о котором я уже вам столько рассказывала. Конечно, сударыня, мне следует просить у вас кое за что прощения. Но я ведь знаю, как вы добры, и все вам сейчас объясню.
Так вот, сударыня, да будет вам теперь известно, что не прошло и шести минут с момента нашего появления на маскараде, как ко мне приблизился какой-то мужчина в маске и, взяв меня за руку, отвел в сторону. Я последовала за ним, тем более, что увидела, как в это же время какая-то дама завладела капитаном Бутом, и решила воспользоваться этой возможностью, чтобы ускользнуть от него; хотя мне и удалось, изменив свой голос, довольно удачно подражать вашему, но я все же боялась, что если мне придется долго разговаривать с вашим мужем, он вскоре догадается, кто с ним на самом деле. Поэтому я и предпочла последовать за маской в самую дальнюю залу, где мы и сели с ним вдвоем в углу. Из его слов мне очень скоро стало ясно, что он принимает меня за вас, а я тут же узнала его, потому что он и не пытался выдавать себя за другого: говорил своим обычным голосом, да и внешне вел себя, как всегда. Он тотчас же начал очень пылко за мной ухаживать – скорее в манере современного вельможи, чем аркадского пастушка. Короче говоря, он положил к моим ногам все свое состояние и заявил, что согласен на любые условия, какие мне только угодно будет поставить, как для себя, так и для других. Под другими он, вероятно, имел в виду вашего мужа. Именно это навело меня на мысль воспользоваться подвернувшимся случаем к собственной выгоде. Я сказала милорду, что есть два сорта людей, щедрость которых на обещания давно уже повсеместно вошла с пословицу. Это влюбленные и сильные мира сего. Могу ли я полагаться на обещания человека, соединяющего в одном лице обе эти разновидности? Я добавила, что на примере одной достойной женщины из числа моих знакомых (подразумевая себя, сударыня) уже имела случай убедиться, как мало у него великодушия. Я сказала, что мне известно, как велики его обязательства перед этой женщиной и какие тяжкие оскорбления она от него претерпела; и все же я убеждена, что эта женщина все ему простила, поскольку слышала из ее уст самые восторженные отзывы о нем. Милорд ответил, что не считает, будто был недостаточно щедр с этой дамой (я ясно дала ему понять, кого имею в виду); он пообещал далее, коль скоро эта дама с похвалою говорила о нем мне (то есть, вам, сударыня), немедленно вознаградить ее за такое великодушие. Тогда я рассказала, что эта женщина вышла замуж за весьма достойного человека, долгое время служившего за границей простым солдатом; теперь он стал гвардии сержантом; я дала милорду понять, что, насколько я понимаю, ему нетрудно выхлопотать этому человеку офицерское звание, и если он пренебрежет такой возможностью, я не смогу считать его хоть сколько-нибудь наделенным чувством чести и добротой. Я объявила ему, что таково мое предварительное условие, без которого ему нечего и надеяться на доброе к нему отношение с моей стороны. Потом я призналась ему, что питаю к этой женщине величайшее расположение (и убеждена, вы не усомнитесь в искренности моих слов), и уверила его, что если благодаря моему ходатайству он окажет этой даме такую услугу, то доставит мне огромное удовольствие. Милорд тут же пообещал мне исполнить мою просьбу и, как вы можете теперь убедиться, сударыня, сдержал свое слово. Отныне я буду считать себя вечно вам за это обязанной.
– Уж не знаю, каким образом вы обязаны этим мне, – возразила Амелия. – Я, конечно, от души рада любой удаче, которая может выпасть на долю бедного Аткинсона, но мне бы хотелось, чтобы это было достигнуто как-нибудь иначе. Боже милосердный, чем это все кончится? Что теперь милорд обо мне думает, если я выслушивала его любовные признания и, мало того, – ставила ему какие-то условия? Разве ему не ясна цена этих условий? Признаюсь, миссис Аткинсон, вы зашли слишком далеко. Стоит ли тогда удивляться тому, что у него хватило наглости написать мне в таком духе? Совершенно очевидно, какого он обо мне мнения, и, кто знает, что он может сказать обо мне другим? Ведь вы можете таким поведением погубить мое доброе имя.
