Генри Филдинг - Амелия
Трент попенял ему за то, что тот слишком уж в данном случае педантичен:
– Ведь вы прекрасно знаете, дорогой Бут, – сказал он, – что можете попросить у меня столько денег, сколько вам нужно. Вот двадцать фунтов к вашим услугам и, если вам понадобится впятеро большая сумма, я так же охотно ссужу ее вам. Мы никогда не позволим этим приятелям уйти отсюда с нашими деньгами: ведь на нашей стороне явный перевес, и если бы здесь присутствовали люди понимающие, они бы держали пари, что именно мы останемся в выигрыше.
Но если мистер Трент и в самом деле так думал, то он очень сильно заблуждался, потому что два других почтенных джентльмена не только гораздо больше наторели в карточной игре, но и были куда трезвее, нежели бедняга Бут, ибо искусно избегали прикладываться к бутылке; помимо этого у них было еще одно небольшое преимущество над противниками: оба они при помощи тайных знаков, о которых предварительно условились, всегда знали главные карты на руках у партнера. Вряд ли стоит поэтому удивляться тому, что Фортуна была на их стороне: ведь сколько бы про нее не говорили, будто она благоволит дуракам, она все же, я полагаю, не оказывает им никакой поддержки, когда они берутся играть с мошенниками.
Чем больше Бут проигрывал, тем отчаянней он бился об заклад, что выиграет, и в результате примерно к двум часам утра, проиграв все свои деньги, он оказался еще и должен Тренту пятьдесят фунтов; такую сумму Бут, разумеется, не стал бы брать взаймы, если бы тот, как чрезвычайно щедрый друг, всячески его к тому не побуждал.
Бут продолжал занимать у своего приятели деньги до тех пор, пока, наконец, и карманы Трента не опустели. Его собственный проигрыш был, надобно признать, совсем пустячный, потому что ставка в игре не превышала кроны, и своим разорением Бут был главным образом обязан тому, что еще и бился об заклад. А посему джентльмены, прекрасно осведомленные об обстоятельствах Бута и по снисходительности своей не желавшие выигрывать у человека больше того, что у него за душой, отказались продолжать с ним игру, да и Бут не решился на этом настаивать, поскольку и без того уже был достаточно обескуражен размерами своего долга Тренту и никоим образом не желал еще более его увеличивать.
На этом игроки расстались. Оба победителя и Трент отправились в портшезах в направлении Гроувенор-сквер,[339] вблизи которого все они жили, а бедняга Бут в крайне удрученном состоянии пошел пешком к себе на квартиру. Отчаяние его было так велико, что ему не раз приходило на ум положить конец своему злосчастному существованию.
Но прежде, чем описать появление Бута перед Амелией, мы должны воздать ей должное и рассказать, как она провела этот горестный вечер. Когда Бут пошел прогуляться в Парк, было около семи часов вечера; с этого времени и до начала девятого она была занята с детьми: играла с ними, кормила ужином, а потом укладывала спать.
Выполнив эти обязанности, она посвятила следующий час приготовлению легкого ужина для мужа; как мы уже имели случай заметить, он (да и она) любили эту трапезу больше всех других; конец дня, который они обычно проводили вдвоем, доставлял им особую радость, хотя ужин их редко бывал чересчур обильным.
Начало темнеть, баранина давно была готова, а Бут все не появлялся. Прождав мужа целый час, Амелия потеряла надежду увидеть его в этот вечер; его отсутствие не слишком ее встревожило, поскольку Бут, как она знала, собирался в один из ближайших вечеров посидеть в таверне со своими однополчанами. Она решила поэтому, что он встретил их сегодня в Парке, и согласился провести с ними вечер.
В десять часов Амелия села ужинать в одиночестве, поскольку миссис Аткинсон не было дома. И здесь мы должны рассказать о незначительном обстоятельстве, которое, быть может, покажется банальным. Сидя одна за столом, Амелия невольно задумалась над их безотрадным положением, и глубокое уныние охватило ее душу; несколько раз она порывалась позвонить в колокольчик, чтобы послать служанку купить полпинты белого вина, но всякий раз подавляла это желание, думая сберечь тем самым ничтожную сумму в шесть пенсов; ее решение было тем тверже, что по той же причине она отказалась за ужином побаловать своих детей пирожками с вареньем. И вот как раз когда она отказывала себе в такой малости, чтобы сберечь всего лишь шесть пенсов, ее муж выложил несколько гиней, которые задолжал единственно потому, что на руках у его противника оказался козырный туз.
А посему вместо упомянутого выше лекарства она принялась читать одну из превосходных комедий Фаркера[340] и успела как раз дойти до середины, когда пробило полночь, после чего она легла в постель, наказав служанке дожидаться возвращения хозяина. Амелия, конечно, же, куда охотнее предпочла бы посидеть и дождаться его сама, но душевная деликатность подсказывала ей, что такая с ее стороны чрезмерная заботливость едва ли пришлась бы Буту по душе. А ведь для иных жен это испытанное средство, к которому они прибегают, дабы укорить мужей за слишком позднее возвращение домой, и добротой и кротостью вынудить их отказаться от удовольствия побыть подольше в обществе своих друзей, коль скоро они жертвуют ради этого покоем и отдыхом своих жен.
Итак, Амелия легла в постель, но отнюдь не затем, чтобы спать. Ей довелось еще трижды услышать наводящий уныние бой часов и еще более унылый возглас ночного стражника, прежде чем ее несчастный муж добрел до дома и, крадучись, как вор, безмолвно улегся в постели рядом с ней; тогда она, притворившись, будто только что проснулась, обвила его своими руками, белыми, как снег, хотя бедняга-капитан, скорее всего заслуживал сейчас иного, более подходящего, по остроумному суждению Аддисона,[341] свойства снега, а именно, его холодности.
Глава 6
Читай, игрок, и возьми себе на заметку
Бут был не в силах настолько скрыть от Амелии свое душевное смятение, а она не могла не заметить достаточно красноречивых свидетельств того, что с ним произошло какое-то несчастье. Это в свой черед настолько ее встревожило, что Бут сказал ей после завтрака:
– Амелия, дорогая, я чувствую, что вы явно чем-то обеспокоены. Участливо взглянув на него, Амелия ответила:
– Да, дорогой, вы правы, я и в самом деле до крайности обеспокоена.
– Чем же, объясните мне, ради всего святого?
– Нет уж, любовь моя, это вы сами должны мне объяснить. Не знаю, что с вами произошло, но ведь я прекрасно вижу: вы чем-то встревожены, хотя и тщетно пытаетесь скрыть это от меня, – вот причина моего беспокойства.
– Что ж, душа моя, предчувствия не обманывают вас, – промолвил Бут, – со мной и в самом деле произошла беда, и я не стану, да что там, я не в силах скрыть от вас правду. Амелия, я погубил себя.
– Что же вы такое сделали, дитя мое, – произнесла в смятении Амелия, – скажите мне, ради Бога?
– Я проиграл в карты все свои деньги.
– Только-то? – переспросила Амелия, приходя в себя. – Стоит ли мучиться из-за той мелочи, что была у вас в кармане? Дайте зарок никогда больше не играть в карты, и пусть это никогда вас не беспокоит. Ручаюсь вам, мы найдем способ возместить эту потерю.
– Ты – ангел, посланный мне небесами, ты – единственное мое утешение! – воскликнул Бут, нежно обнимая жену, а потом, немного отстранясь от нее и с испытующей нежностью глядя ей в глаза, продолжал. – Позволь мне получше вглядеться в тебя – в самом ли деле передо мной человеческое существо или ангел, принявший человеческий облик? О, нет, – воскликнул он и снова бросился в ее объятия, – ты – женщина, самая дорогая мне женщина на свете, моя ненаглядная, моя обожаемая жена!
На все эти проявления супружеской любви Амелия отвечала с такой же нежностью; она сказала Буту, что у нее есть кое-какие сбережения – около одиннадцати гиней – и спросила, сколько ему принести.
– Я не советовала бы вам, Билли, иметь при себе слишком много денег; боюсь, как бы это не послужило для вас искушением еще раз испытать судьбу, чтобы отыграться. И еще, прошу вас, что бы там ни было, никогда больше не думайте о той мелочи, которую вы потеряли, слышите, никогда, как если бы ее у вас и не было.
Бут чистосердечно обещал ей никогда больше не прикасаться к картам и отказался взять хоть сколько-нибудь из отложенных ею денег. Затем, после минутного колебания, он воскликнул:
– Дорогая моя, вы говорите, что у вас есть одиннадцать гиней; кроме того, у нас ведь есть кольцо с бриллиантом, доставшееся вам от бабушки, оно, я полагаю, стоит не меньше двадцати фунтов; а за ваши часы и часы детей можно было бы получить столько же.
– Да, их можно было бы, я думаю, продать за такую же сумму, – подтвердила Амелия, – потому что знакомый миссис Аткинсон процентщик предлагал мне, когда вы в последний раз попали в беду, тридцать пять, если я отдам их в залог. Но зачем вы сейчас стали подсчитывать, сколько за них можно получить?
– Просто я хочу прикинуть, – пробормотал Бут, – на какую сумму мы можем рассчитывать, на случай какой-нибудь крайности.
