Поздний развод - Иегошуа Авраам Бен
Жалкая маленькая леди стоит возле кровати.
– Прошу прощения, мистер…
– Каминка.
– Я не могу вспомнить, что вы говорили насчет ужина.
– Ужина?
– Когда его подают? И где?
– Обычно здесь, в палате. Но из-за праздников, скорее всего, сегодня он будет в большой столовой.
Она кивает, сжимая руки.
– Я чувствую себя здесь такой потерянной. Не в силах заставить себя даже открыть мой чемодан. Все вокруг, это место… Я чувствую себя просто больной… и они не позволили моему мужу войти сюда, и он оставил меня здесь… Он офицер, понимаете… он вечно куда-то спешит, а на этот раз ему нужно было срочно вернуться в свою часть…
– Вы скоро ко всему привыкнете. – Я откинулся головой на подушку, мысли мои витали совсем далеко. – Вот увидите, как быстро это случится.
– Но как? – спросила она с безнадежным видом. – Как это может быть?
– Сами увидите. Здесь о вас хорошо позаботятся.
– Доктор мне так и сказал. И я верю, верю. – И она по-детски, доверчиво улыбнулась. – А как вы полагаете, они разрешат мне плавать в открытом море? Я это так люблю…
– Почему бы им не разрешить?
Она задумалась на мгновение, а затем, охваченная новой тревогой, посмотрела на меня с подозрением.
– Но где же ваша жена? Где она?
– Она может появиться здесь в любую минуту.
– А что она из себя представляет? Как вы думаете, мы сможем подружиться?
– Вполне возможно. Даже наверняка. Она очень милая женщина. Вы должны сразу понравиться друг другу.
Внезапно до меня донесся шум приближающихся голосов. Я инстинктивно вскочил и бросился в кухню, где увидел Ихзекиеля, кричавшего кому-то через полуоткрытую дверь:
– Нет его! Я же сказал уже вам – его здесь нет. Вы ошиблись. Это был не он!
Бросившись к кровати Наоми, где я только что лежал, он открыл тумбочку, вытащил наружу половину разорванного металлического поводка и рванулся обратно.
А я вернулся в кровать. Все вещи были перемешаны, спутаны, смяты. Даже солнце запуталось в переплетах квадратного окна, как в паутине. Модно одетая леди сидела все на том же месте, вид у нее был совершенно беспомощный, и слезы лились и лились по ее щекам.
Все это невозможно было осмыслить.
– Почему вы плачете? И что вы вообще здесь делаете?
– Они решили, что я хотела себя убить. Но я не хотела. Я хотела только попробовать. Как это делается… Чтобы испугать их… А они решили, что я хочу это сделать… Что я задумала…
– Так, так… Ну а теперь послушайте… Здесь они о вас позаботятся. И вскоре вы сможете отсюда уйти.
Я не в силах был расстаться с кроватью Наоми, но и лежать на ней мне было неудобно, поэтому я встал, посмотрел на ее соломенную шляпу, лежавшую на подушке, и засунул ее в открытый шкафчик. Если я ее испортил – что ж… Все на этом свете недолговечно. Лучше думай о спасенной тобою в самый последний момент половине квартиры. Половине гостиной, половине спальни, половине кухни и половине ванной. Мысленно представь всю квартиру, поделенную пограничной линией. Сняв с головы фетровую шляпу, я кладу ее на то место, где только что лежало такое же изделие из соломы. Маленькая леди, сидящая в углу, смотрит на меня, приоткрыв рот, но назад возврата нет. Я беру в руки платье Наоми; чистый хлопок, пальцами ощупываю материю и нюхаю: она потеряла свойственный ей пять лет назад запах. Пять лет. Теперь все пахнет иначе. Платье не моего размера и не налезает на меня. Скрипя зубами от злости, я снимаю куртку, поднимаю на вытянутых руках платье и проскальзываю в него, мне неудобно, мне темно, я начинаю бороться с материей, но вот, словно по волшебству, оно облегает меня, будто так всегда и было. Материал крепкий, чистый хлопок. В этот момент я вижу охваченное ужасом маленькое личико в углу. Губы шевелятся в тщетной попытке что-то произнести.
– О… нет… нет… – слышу я наконец. – Вы пугаете меня… Зачем вы… Ох, не надо… Не пугайте меня, пожалуйста… Почему мне никто не сказал, что вы тоже больны?
Что за чушь она несет? Я перевожу свой взгляд на себя – поверх брюк, у лодыжки, подол выглядит как-то странно. Я наклоняюсь и закатываю штанины до самых коленей – теперь любой может разглядеть мои голые ноги. Из квадратного окна солнце потихоньку сползло вниз. Я беру мягкую серую шаль и, набросив ее на плечи, гляжусь в зеркало. Женщина в углу, вся дрожа, стонет и ломает пальцы. Вот дура!
– Нет… нет… Не надо… Не надо…
Я направляюсь к двери. Великан стоит там, вяло удерживая свои вилы, прислушиваясь… Машины осторожно спускаются теперь к шоссе. Аси входит в палату, я бегу, передвигаюсь бесшумно, хочу притаиться в углу, женщина следит за каждым моим движением, широко раскрытые глаза непрерывно мигают.
Аси уже внутри, он шарит по стене, нащупывая выключатель. Но где там. История завершена? Но нет, сын мой. Выход всегда существует. Я стою, застыв, в своем углу. Оборки на подоле платья чуть слышно шелестят, а он осторожно продвигается внутрь неосвещенной комнаты и нащупывает на кровати мою куртку. Он останавливается.
– Папа? – запинаясь, говорит он. – Папа?
Я знаю – он чувствует, что я здесь, и не находит в себе мужества продвинуться дальше, но я готов. Ко всему. Убей меня. Я то, что я есть. Дай ей покончить со всем одним ударом. Я сделал все что мог. Одним прыжком я вылетаю из угла, делаю поворот и несусь через кухню к задней двери. На свободу снова. У меня масса времени в запасе, при мне мой билет, мой паспорт, мои деньги. Много денег. И половина моей квартиры. Снова моей. Такси ждет. Я несусь по дорожке, обоняя машины, уже избавившиеся от больных, еще более угнетенных, чем обычно, после целого дня, проведенного среди родных. В женской одежде я проскальзываю меж ними. Неведомое дотоле ощущение: прохладный воздух холодит мои лодыжки. Собаки по-прежнему лают, но жуткий вой прекратился. Рацио каким-то образом освободили, ибо он мчится впереди меня; для меня же самое важное – не потерять дыру в заборе. Но в этот раз я не промахнусь. Я бегу прямо к цели, а за мной в свете луны гонится тень толстой женщины. Моя тень. Ветер все холоднее, облака тоже куда-то бегут. Мы все – символы чего-то. Чего? Я знаю – чего и улыбаюсь про себя. Это то, что доставляет мне удовлетворение. Так неужели подобное ощущение может разрушить человеческую жизнь?
И в ту же секунду я вижу его перед собой. Немой великан молча вырастает на моем пути, словно материализовавшись из тьмы. Он стоит, медленно раскачиваясь, впечатление такое, словно это управляемый на расстоянии робот. Он полностью перекрывает мне путь. Он не мигая смотрит на меня. Они дали ему арабское имя – Муса, но я убежден, что он еврей. Ну, что там у тебя в голове? Я что, тоже разочаровал тебя?
– Наоми… – бормочет он. – Наоми…
Узнал ли он меня или хочет позаботиться о ней? В состоянии ли он различить, кто перед ним? А различив, понять, что происходит? Он бормочет все громче и громче, пока не испускает рык пещерного человека. Сейчас он похож на неандертальца, то, что он видит, непостижимо для него. Он опасен, говорю я себе, надо его как-то успокоить, здесь пригодилась бы шутка, но юмор ему недоступен, и он не в состоянии это вынести. Он страшен в своей одинокой растерянности, может быть, и ему страшно, может быть, это я испугал его, а страх рождает ответный страх, и человек за себя не отвечает. Мне вдруг становится страшно. Я снимаю с себя шаль и бросаю ее на землю, я расстегиваю пуговицы на платье, он продолжает наливаться гневом, приближается ко мне за шагом шаг… Я понимаю теперь, что он просто в ярости. Снять, снять это платье… Но оно не снимается, я в нем застрял. Главное – не поддаваться панике и не показывать своего страха. Это как с собаками. Может, надо подождать, пока он успокоится? Роковой человек. Как рассмешить его? Но пока что он все ближе, он бормочет что-то, он рычит, он размахивает руками – но сознает ли он, что в руках у него вилы? Какая досада, мелькает у меня в голове, какая жалость. Ведь так глупо… А ты бессилен и только понимаешь, что внезапно оказался в ужасной беде…
