Измышление одиночества - Остер Пол
Как бы то ни было, никакой разницы. Что бы ни говорили факты, защитник хитро повернул все к собственной выгоде. Его стратегия заключалась в том, чтобы предоставить неопровержимые улики по двум фронтам: с одной стороны, доказать неверность моего деда, а с другой – продемонстрировать умственную нестойкость моей бабушки, и оба они вкупе представили случай «убийства при смягчающих вину обстоятельствах» либо убийство «на почве помешательства». И то и другое сгодилось бы.
Начало выступления адвоката Бейкера было рассчитано на извлечение из присяжных всего сочувствия до последней унции. «Он рассказал, как миссис Остер трудилась вместе с супругом над строительством дома и счастья, что некогда улыбнулось им в Кеноше после многих лет лишений… “А затем, после того как они вместе выстроили этот дом, – продолжал адвокат Бейкер, – возникла эта городская сирена, и Анну Остер отшвырнули прочь, как тряпку. Вместо того чтобы кормить семью, ее муж содержал квартиру в Чикаго для Фэнни Коплан. Деньги, которые она помогала копить, тратились на женщину покрасивей, и после такого унижения – странно ли, что рассудок ее не выдержал, и на миг она утратила власть над своими чувствами”».
Первым свидетелем защиты была миссис Элизабет Гроссман, единственная сестра моей бабушки, жившая на ферме под Брансуиком, Нью-Джёрзи. «Из нее вышла превосходная свидетельница. В простой манере она рассказала всю историю жизни миссис Остер; о ее рождении в Австрии; о кончине ее матушки, когда миссис Остер едва шесть лет исполнилось; о путешествии вместе с сестрой в эту страну восемь лет спустя; о долгих часах работы за изготовлением шляп и чепцов в нью-йоркских мастерских головных уборов; о том, как этой работой девочка-иммигрантка накопила несколько сотен долларов. Она рассказала о замужестве этой женщины с Остером, едва ей исполнилось двадцать три года, и об их деловых рисках; об их неудаче с маленькой кондитерской и долгом пути в Лоренс, Канзас, где они попытались начать все заново и где родился их первый ребенок; о возвращении в Нью-Йорк и второй предпринимательской неудаче, завершившейся банкротством и бегством Остера в Канаду. Она рассказала о том, как миссис Остер последовала туда за мужем; о том, как Остер бросил жену и маленьких детей и сказал, что он “сам собой пробиваться будет” [sic], и сообщил жене, что забирает пятьдесят долларов, дабы, когда он умрет, на нем их нашли бы и пустили ему на достойные похороны… Она сказала, что во время их жительства в Канаде их знали как мистера и миссис Хэрри Болл… Небольшой промежуток в рассказе, который не могла заполнить миссис Гроссман, предоставили бывший главный констебль Арчи Мур и Эйбрэхэм Лоу, оба из округа Питерборо, Канада. Эти люди рассказали об отъезде Остера из Питерборо и о бедах его супруги. Остер, сообщили они, покинул Питерборо 14 июля 1909 года, а на следующий вечер Мур обнаружил миссис Остер в комнате их убогого жилья, где она страдала от воздействия газа. Они с детьми лежали на матрасе на полу, а из открытых кранов поступал газ. Мур также сообщил и тот дополнительный факт, что он обнаружил в комнате склянку карболовой кислоты, а следы ее были найдены на губах миссис Остер. Ее отвезли в больницу, заявил свидетель, и она проболела много дней. Оба эти человека заявили, что, по их мнению, нет сомнений в том, что в то время, когда миссис Остер предпринимала попытку самоубийства в Канаде, она являла признаки помешательства».
Среди следующих свидетелей были двое старших детей, и каждый приводил хронику семейных неурядиц. Многое говорилось о Фэнни, а также о частых сварах дома. «Он сказал, что у Остера имелась привычка швыряться тарелками и стеклянной посудой, а однажды руку его матери порезало так сильно, что понадобилось вызывать врача, чтобы ее лечил. Он заявил, что его отец в такие разы, беседуя с матерью, употреблял богохульные и непристойные выражения…»
Другая свидетельница из Чикаго показала, что часто видела, как моя бабушка билась головой о стену в припадках душевных страданий. Полицейский из Кеноши рассказал, как «однажды видел миссис Остер, она исступленно бежала по улице. Он утверждал, что прическа ее была “более-менее” в беспорядке, и добавил, что вела она себя совсем как женщина, лишившаяся рассудка». Также вызвали врача, и он заявил, что она страдала «тяжелой манией».
Показания моей бабушки длились три часа. «Между подавляемыми всхлипами и взрывами плача она рассказала о своей жизни с Остером до самого времени “происшествия”… Миссис Остер выдержала испытание перекрестного допроса неплохо, и рассказ ее повторился три раза почти в том же виде, что и вначале».
При подведении итогов «адвокат Бейкер подал весьма эмоциональное прошение об освобождении миссис Остер. В речи, длившейся почти полтора часа, он в красноречивой манере заново изложил историю миссис Остер… Несколько раз миссис Остер была тронута до слез утверждениями своего адвоката, и женщины из публики несколько раз всхлипывали, когда адвокат рисовал портрет женщины-иммигрантки, изо всех сил старающейся блюсти свой дом».
Судья предоставил жюри присяжных лишь два варианта приговора: виновна или невиновна в убийстве. Принятие решения у них заняло меньше двух часов. Как об этом объявил бюллетень от 12 апреля: «В четыре часа дня сегодня жюри присяжных на процессе миссис Анны Остер вынесли вердикт: подсудимая невиновна».
* * *14 апреля. «“Сейчас я счастливее, чем за последние семнадцать лет”, – сказала миссис Остер в субботу днем, пожимая руки каждому присяжному после оглашения вердикта. “Пока был жив Хэрри, – сказала она одному из них, – я беспокоилась. Я никогда не знала подлинного счастья. Теперь я жалею, что ему пришлось умереть от моей руки. Сейчас я так счастлива, какой только можно быть”… При выходе из зала суда миссис Остер сопровождала ее дочь… и двое младших детей, терпеливо дожидавшихся в зале суда оглашения вердикта, который освободил их мать… В окружной тюрьме Сэм Остер… неспособный понять ничего этого, утверждает, что он готов подчиниться решению двенадцати присяжных… “Вчера вечером, когда я услышал о вердикте, – сказал он, будучи спрошенным в интервью воскресным утром, – я рухнул на пол. Я не мог поверить, что она выйдет на свободу, после того как убила моего брата и своего мужа. Все это выше моего понимания. Я не понимаю, уж пусть теперь. Один раз я попробовал уладить это по-своему, мне не удалось, и теперь я не могу ничего поделать, только принять то, что постановил суд”».
На следующий день освободили и его. «“Вернусь к себе на работу на фабрику, – сообщил Остер окружному прокурору. – Как только скоплю достаточно денег, поставлю надгробье на могилу моего брата, а потом все силы положу на то, чтобы поддерживать детей другого моего брата, жившего в Австрии и павшего, сражаясь в австрийской армии”… На совещании сегодня утром выяснилось, что Сэм Остер – последний из пяти братьев Остеров. Трое юношей из этой семьи сражались в рядах австрийской армии в мировой войне, и все пали в сражениях».
В последнем абзаце последней статьи об этом деле газета сообщает, что «миссис Остер теперь намерена забрать детей и через несколько дней уехать на восток… Утверждалось, что миссис Остер решила предпринять эти действия по совету своих адвокатов, которые порекомендовали ей найти себе другой дом и начать новую жизнь так, чтобы никто не знал историю этого процесса».
* * *Это, я полагаю, счастливый конец. По крайней мере – для читателей газет Кеноши, умного адвоката Бейкера и, несомненно, для моей бабушки. Более ничего, конечно, о судьбе семейства Остер не сообщается. Публичные акты заканчиваются этим объявлением об отъезде на восток.
Отец мой редко говорил со мной о прошлом, поэтому я очень мало выяснил о том, что было дальше. Но из того немногого, о чем он упоминал, мне удалось слепить себе относительно неплохое представление о климате, в котором жила семья.
К примеру, они постоянно переезжали. Нередко мой отец ходил в две или даже три разные школы за год. Денег у них не было, поэтому жизнь превратилась в череду побегов от квартирных хозяев и кредиторов. Семью, и без того закрывшуюся в самой себе, кочевничество это еще больше отгораживало от окружающих. Нет никаких устойчивых точек отсчета: ни дома, ни города, ни друзей, на которых можно положиться. Лишь сама семья. Жизнь чуть ли не в карантине.
