Скорей бы настало завтра [Сборник 1962] - Евгений Захарович Воробьев

У нее было непроходящее, стойкое ощущение — не договорила с младшим сержантом о чем-то очень важном. Вспомнила, что у него порвана штанина на колене. А ведь могла зашить! И как не догадалась, пока было светло, достать нитку с иголкой? Да и позже можно было исхитриться. Три ракеты отгорело бы — управилась с починкой. Или накрыться вдвоем плащ-палаткой и зажечь карманный фонарик. Он хранился в санитарной сумке и не должен был выйти из строя — батарейка не намокла…

Может, младший сержант голоден? Могла бы и сухарями поделиться, сухари в той же сумке. И глотком спирта могла бы согреть. Ах, мало ли как можно согреть хорошего человека! Взглядом, прикосновением руки, одним ласковым словом…

А какое право она имела все время тыкать ему, в то время как он называл ее на «вы»? Только потому, что старше его по званию? Два лишних лычка на погоне — вот и все ее старшинство. Но годами-то он старше!

Она вдруг ощутила в душе пустоту оттого, что не знает его имени. Очень досадно, что он ни разу не назвал и ее по имени!

Еще на том берегу спросил, как зовут. А что она ответила? Что-то насчет танцплощадки. Я, мол, не тыловая барышня, нечего со мной заигрывать. Нагрубила — и обрадовалась. Уж какая барышня из меня, из невежи!.. Все расспрашивал, кем хочу стать после войны. Очень ему понравилась затея — ребятишек лечить. Иной ребятенок не меньше нуждается в помощи, чем тяжелораненый. Пусть раненый без сознания — хирург всегда видит, где пуля или осколок наследили. Ну а когда махонький ребятенок болен, он даже не умеет сказать, что у него болит. Врач сам должен найти в маленьком тельце эту боль и унять ее. Да, большое дело — лечить маленьких! Этому стоит учиться долгие годы. Как-то по-особому называется врач по детским болезням, не вспомню, как именно… А вот не догадалась спросить, чем младший сержант сам хочет после войны заняться. Наверно, у него есть заветная думка на этот счет. Может, все время ждал вопроса, но только слишком я недогадливая. Такая толстокожая, даже удивительно, что меня три раза пули и осколки дырявили!.. А может, напрасно я про себя, про свой будильник, про свою судимость рассказывала? Вот в том, что из комсомола исключили — исповедалась, а про то, как меня на фронте кандидатом в члены партии приняли — не успела сказать…

Со смутным чувством обиды она вспомнила майора медицинской службы, с которым прожила зиму в блиндаже. Право же, она не слишком словоохотлива, тем более — не болтлива. Но когда однажды она осталась с тем майором наедине, ей мучительно захотелось поговорить всерьез о самом главном в жизни — о самой жизни, не только сегодняшней, но и завтрашней. Она так нуждалась тогда в совете, хотя бы в участии, ей так нужен был вдумчивый слушатель, которому не безразлична ее судьба! А майор спросил, позевывая: «Ну, о чем еще говорить? Мы уже давно обо всем переговорили». Как это так — обо всем переговорили? И Незабудка подумала с волнением, что если бы жизнь была милостива, добра к ней и не разлучила с младшим сержантом, у них всегда было бы что сказать друг другу, они никогда бы не переговорили обо всем, им никогда не было бы вдвоем скучно на белом свете…

Конечно, ей очень хочется спать, и она призналась себе, что, наверно, заснула бы, если бы была уверена, что увидит младшего сержанта во сне. Но она такая невезучая, она так редко видит хорошие сны!..

Сердцем она понимала, но рассудком понять отказывалась, — значит, еще не прошли сутки, как младший сержант заговорил с ней на том берегу! Какая же волшебная сила отодвинула вчерашний рассвет на такое огромное расстояние от сегодняшнего, еще непочатого дня?!

Вечерняя беседа там, на берегу, родила в Незабудке поток мыслей. Она сделалась умнее, сильнее, добрее, богаче — старше и одновременно моложе, чем была вчера. Досадно, не сказала младшему сержанту многого, что хотелось сказать. Но ведь это можно исправить! Они оба живут на белом свете, у них впереди жизнь, и эта новая для нее жизнь только началась! Боязно подумать, что она могла умереть, не прожив этого вечера на берегу Немана. Не услышать того, что услышала! Не испытать того острого счастья, какое пронзило ее, когда он заглянул ей в самую душу и когда целовал ей руки! Не поразмыслить над тем, над чем младший сержант заставил ее сегодня размышлять! Не обратить взгляда в завтрашний день! Не ощутить незнаемой прежде доброты, нежности, доверия, страстного желания счастья! Она поняла, что еще не познала этих высоких чувств в той полной и богатой мере, которая отпущена любящему сердцу. Да, сегодня она влюбилась в жизнь! И ей стало заново и невыразимо жаль свою фронтовую подружку Лиду, убитую под Витебском, и других подруг еще и потому, что они погибли, не пережив всего того, что она сама пережила Сегодня, словно те девушки умерли не родившись…

11

Он устроился на ночлег в своем окопчике — положил голову на песок и ухом прижал наушник. Как только его вызовут — проснется.

«Сирень» долго молчала, затем на том конце провода послышался голос Незабудки. Что за наваждение? Он вслушивался изо всех сил, но ничего не мог разобрать. Смысл слов оставался неясным, но он слышал сердцем какие-то прекрасные, неземные слова.

В ушах загрохотало, и совсем рядом с окопчиком промчался трамвай, да так близко, что окопчик задрожал и песок осыпался с его стенок. А на подножке, с трудом держась за поручень, висела Незабудка. Все прочие висуны — в штатском, одна Незабудка — в военном обмундировании, с автоматом за спиной, да еще санитарная сумка оттягивает плечо. Незабудка без каски, голова повязана голубой косынкой, а вместо сапог — туфельки на высоких каблуках. Вот-вот Незабудка сорвется с подножки, грохнется на мостовую. Он вскочил на ноги, чтобы поддержать ее. Куда там! Переполненный трамвай промчался мимо, на Уралмаш. Совсем другой грохот ударил в уши, и не мостовая оказалась у него под ногами, а мокрый песок, на который выплеснуло вздыбленную воду. Наотмашь ударил по лицу горячий, пропахший горелым порохом воздух, и сонливость как рукой сняло…

Позже бойцы притащили катушку с трофейным