Алексей Щербаков - Солнце за нас!
Интереснее было иное. Коммунисты делали явную ставку на молодежь. Причем, презрение к буржуям в среде красных было не на классовой основе. Предполагалось — мы люди иной породы. И в этом смысле становились понятны все эти косухи, рок-стандарты и прочая эстетика, которая для этого времени являлась экстремальной. Максим вспомнил английских панков. Они ведь ставили себе "ирокезы" не только, чтобы "шокировать обывателя". Дело было глубже. Была поставлена граница — МЫ и ОНИ. Если ты сделал себе ирокез — то должен понимать — для "цивилов" ты теперь полный мудак и с тобой лучше дела не иметь. А для своих ты свой...
И ведь водораздел проходил не на идейном, а на философском уровне. "Мы не хотим жить хорошо, мы хотим жить весело". С этой точки зрения буржуи были просто копающимися в грязи свиньями, которых-то и жалеть не стоит.
Но коммунисты были посерьезнее панков. В изданиях, которые типа для умных, явно пропагандировался советский патриотизм. А вот французский едко высмеивался. То есть, в Москве, не особо скрываясь, формировали "пятую колонну".
Ни фига себе влез! Но ведь жить-то было и вправду веселее, чем дома!
Путешествие будет опасным
Перебирая на досуге память Петра, Максим удивлялся пассивности русских эмигрантов. Они, по большому счету, сидели и ждали у моря погоды. Не все, конечно. Судя по рассказам Ирины, её папа намылился ехать во Французское Конго, собирался мутить там какой-то бизнес. Но такие являлись исключением. Большинство сидело на заднице и чего-то ожидало.
А вот Максим придерживался двух принципов: "под лежачий камень вода не течет" и "собачье счастье в собачьих лапах". Он отлично понимал, что перевод газет — такая работа, которая очень быстро достанет, лишь, только пройдет ощущение новизны. Так что он стал активно лезть во все дыры в качестве фоторепортера. Благо конкурентов у него оказалось немного. Максим этому очень удивлялся. Всё-таки, он находился в Париже, а не в Урюпинске. В культурном центре, так сказать. Но, видимо, причиной нехватки фоторепортеров являлось как раз обилие разной культуры. Все, кто более-менее умел держать в руках фотоаппарат, хотели быть людьми искусства. То есть, фотохудожниками. Тем более, что вовсю пер модернизм. Сюрреализм являлся всего лишь одним из многих течений, декларирующих, что именно они совершат великий прорыв в искусстве. Кстати, именно знакомясь с творческой жизнью столицы Франции, Максим понял: большевизм — это не идеи Ленина. Большевизм в этом времени был буквально разлит в воздухе. Все хотели "до основанья, а затем..." Но вот только бегать с фотокамерой на плече нравилось не многим. А Максиму нравилось. Так что он довольно быстро стал известным в левых кругах фоторепортером. Тем более, что парень, в отличие от своих коллег, не выеживался — не пытался снять эдакий оригинальный кадр, чтобы все эстеты отвяли. Он-то любил фотографию именно за то, что это наиболее реалистический и честный вид искусства. Запечатленные мгновения жизни.
Так работы Максиму хватало. А на это дело он попал потому что являлся русским.
Как-то в марте его нашел Эмиль Бертье и пригласил в кабачок. Французы вообще все дела решали в кафе. Хлебнув винца журналист начал разговор.
— Макс, у меня к тебе предложение. Надо проехаться в Италию. Поездка, честно скажу, небезопасная. Но интересная.
Дело оказалось в следующем. Примкнувшие к красным французские интеллектуалы очень переживали на тему того, что у русских есть такое левое "издание для умных", "Красный журналист", а во Франции ничего подобного нет. Вот и создали журнал "Дуэль". Но главная фишка "Журналиста" была не в его высоком интеллектуальном уровне. Материалы в нём были именно журналистскими работами. Как правило то, что "осталось за кадром" во время различных командировок акул пера. А ребята из "Дуэли" решили отправить Бертье в Северную Италию, к тамошним революционерам, чтобы описать происходящее там глазами француза. Причем, описать честно. Вот тут-то и была проблема. Ведь если поехать к Муссолини, то особо развернуться не дадут. Журналист будет вынужден описывать то, что ему покажут. А отношение к североитальнскому режиму было у ФКП (как и у Москвы) было достаточно сложным. Конечно, в Милане сидели революционеры. Но какие-то не такие. А если поехать самостоятельно... Французов в виду известных событий в Италии очень сильно не любили. Власть же была сильно революционная. Так что могли шлепнуть не особо разбираясь. Именно так недавно чуть погиб один корреспондент API. Какие-то революционные деятели сочли его "шпионом" и уже поставили к стенке. Едва удалось отмазаться. Эмилю это было знакомо. По его рассказам, в 1914 году во Франции шпиономания носила характер паранойи. Человека толпа могла избить и потащить в участок только потому что он голубоглазый блондин. (Бош переодетый!) Никакие документы не помогали. (Вот гады-шпионы, сколько себе ксив налепили!) Так что говорить по-французски в Италии категорически не рекомендовалось, если ты не находишься в составе воинского подразделения численностью не менее взвода.
Эмиль отлично знал немецкий и итальянский кое-как мог объясниться на суржике[13], перенятом у махновцев.
— А вот фотографа, владеющим языками, не нашлось. А ты знаешь русский и немецкий. Русских в Италии любят больше всех.
— Так по документам ведь мы всё равно французы[14]. Или нам и фальшивые документы сделают?
— Мы всё же не подпольщики. Пока. Но где будут проверять паспорта? Границы со Швейцарией как таковой нет. А если дойдет дело до документов. Эмиль вынул из кармана красную книжечку с надписью "РОСТА-ТАСС".
— Так ты и на Москву работаешь!
— А как же. Я в партии с самого её создания. А к идеям пришел ещё во время войны, когда в госпитале лежал. Там у нас друг другу передавали запрещенную книгу Анри Барбюса. Потом уже встретил хороших людей... Что же касается РОСТА... Ты думаешь, а как я во Львове очутился? Махновцы, знаешь ли, парни очень резкие, почище чернорубашечников. И ты такую же получишь. Правда, о своих русских знакомых можешь забыть. Такого тебе не простят.
— Да я и так ни с кем не общаюсь. А подружка тоже красным сочувствует. Да и вообще — я думаю, скоро многие будут спрашивать — как можно получить такие корочки. Ну, как, едешь?
Максим понимал, что ввязывается в авантюру с весьма непредсказуемым финалом. Но зато какие карьерные перспективы открывались! Бертье — парень серьезный, он и в буржуйских газетах печатается. И в СССР тоже.
* * *Добирались журналисты через Швейцарию. На границе швейцарские погранцы глядели на них как на психов. На той стороне никакого контроля не имелось.
Транспорта, кстати, тоже не было. Поезда не ходили. До вокзала в Комо было около четырех километров. Может, там что найдется.
Путь пролегал по городу, который показался Максиму очень большим. Хотя, по словам Эмиля, в нем имелось всего-то пятьдесят тысяч жителей. Просто Комо был зажат между озером и предгорьями Альп — а потому вытянут очень. Зато город был охрененно древним, никто даже не знал, когда он возник. Как пояснил начитанный Эмиль, в состав Римской империи он вошел в 193 году до нашей эры. В нем же родились оба Плиния — Старший и Младший.
Впрочем, особых древностей вокруг не наблюдалось. Так, разномастные сельские домики. Никаких революционных реалий не наблюдалось тоже. Впрочем, встречавшиеся по пути люди глядели очень настороженно. Эмиль и Максим были в кожанках и в тяжелых ботинках. Журналист был не в первой "горячей точке", он-то понимал — будут проблемы с транспортом и прочими благами цивилизации.
Между простим, Максим теперь был вооружен. Эмиль, как в известной книге, дал ему парабеллум. Французскому оружию он явно не доверял, про револьвер Лебеля говорил только разные нелитературные слова.
Стрелять Максим кое-как научился, правда, с тем, чтобы куда-нибудь ещё и попадать — дело обстояло хуже.
Впрочем, революционные реалии проявились довольно быстро. Из-за красивого желтого костела показалось человек пятнадцать вооруженных людей. Один держал в руках некую штуку, при виде которой Максиму захотелось протереть глаза. ЭТО было длиной сантиметров тридцать, с двумя стволами, сошками и торчащими вверх двумя магазинами[15].
Остальные были с винтовками и охотничьими ружьями.
Шедший впереди мужчина в чем-то вроде короткого пальто синего цвета что-то резко спросил по-итальянски.
— Коммунисты. Журналисты. — Ответил Эмиль. Эти слова были понятны и Максиму.
В ответной фразе прозвучало "documentazione".
Пришлось протянуть журналистские ксивы. Документы было на французском, но слово "РОСТА" ребята явно знали. По крайней мере, подозрительность у главаря сменилась уважением.
Предводитель стал что-то бурно говорить. Выслушав горячую речь, ответил:
— Il mio amico in ponmat italiano [16]. — И обратился к Максиму по-немецки. Видимо, он решил лишний раз не злить местных французской речью.
