Вячеслав Коротин - Попаданец со шпагой-2
В этом случае, достаточно скоро меня вместе с другими передадут доблестным иноземным войскам. А тем самим жрать почти что нечего, пленных кормить в последнюю очередь будут... Нда, ситуёвина...
Но, после того как мы вышли на относительно проходимую местность, мозги стали отвлекаться от проблем с форсированием еловых джунглей не только у меня. Ближайший ко мне конвоир, тот самый юноша, что стрелял, вероятно, задумался о том, что пленённый офицер ведёт себя несколько странно: молчит, не возмущается, и послушно чапает в указанном направлении.
— Эй, барин, чего молчишь-то? Язык от страха проглотил?
Ну что же, попробуем разжиться какой-никакой информацией.
— А что, ты на мои вопросы отвечать будешь?
— Так смотря что спрашивать будешь.
— Тогда для начала объясни, зачем вы это делаете.
— Это тебе потом растолкуют. Моё дело маленькое...
— Ты русский вообще?
— А то как же! Нешто не видно?
— Не видно. Ты, русский, убил русского же солдата, который ничего плохого тебе не сделал. Наоборот, он воюет с врагом, который пришёл с войной в Россию. А ты, значит, этому врагу помогаешь.
— Это вам, господам, француз враг, — несколько нервно отреагировал парень, — а простому люду он волю даст, понял?!
— И кто же тебе такую глупость сказал? — ну что же, значит, я не ошибся в своих предположениях.
— Кто надо, тот и сказал, — огрызнулся разбойник, — и совсем это даже не глупость, нам бумагу от самого французского императора показывали.
Во наивняк! Как же просто облапошить некоторых...
— А ты что, по-французски читать умеешь или Бонапартий специально для вас на русском написал?
— Неграмотные мы, — слегка смутился мой конвоир, — да только тому, кто нам эту бумагу читал, верить можно. Нешто свой своих обманывать будет?
Любопытно что это за «свой», но в лоб спрашивать не стоит...
— А не зазорно тебе будет антихристу служить?
— Какому такому антихристу? — удивлённо посмотрел на меня парень.
— Ты что, не знаешь, что французского императора церковь анафеме предала?
— Врёшь!..
— А ну, замолкни, капитан! — раздался из-за спины голос фальшивого казака. — Неча тут разглагольствовать. Говорить будешь, когда спросят.
Пришлось послушно заткнуться — этот явно шутить не будет, а мне здоровье ещё пригодится.
По дороге потихоньку стали попадаться берёзки и ольха, вероятно, мы приближались к водоёму. Заросли лиственных деревьев становились всё более густыми, но зато имелась вполне себе приличная тропинка. Кажется, мы приближались к месту стоянки бандитов. Косвенно это подтверждалось и тем, что мужики уже совершенно спокойно стали общаться между собой в голос. Не ошибся: метров пятьдесят по зарослям, и вырулили на приличных размеров поляну на берегу небольшой речушки. На месте находилось ещё пятеро. Если это все, то невелика банда. К тому же охранения нет — мы, повторяю, вышли к бивуачному костру сразу, никого не встретив на ближних подступах. Натуральные крестьяне. Даже до приличных партизан по организации не дотягивают. Хотя не мне, дураку, вляпавшемуся так глупо, рассуждать о недостатках организации службы у кого-то другого.
Значит всего их пока девять человек. Мои ребята, разумеется, разнесли бы это осиное гнездо не сильно напрягаясь, только залп четырёх штуцеров и двух луков отправил бы шестерых немедленно вдыхать ароматы преисподней... Но мечтать об этом совершенно несвоевременно — самому бы уцелеть...
— Принимай ещё одного офицерика, старшой! — обратился «казачок» к подходившему к нам мужчине.
Вот те нате!.. На каком маленьком глобусе приходится жить!
Сначала солнце светило в глаза, и я мог видеть только надвигающийся силуэт, но когда главарь подошёл поближе, стало вполне различимо лицо господина Кнурова.
Улыбающееся лицо. Препоганенько улыбающееся.
Псковский дворянчик, естественно, не имел уже того лоска, который присутствовал при нашей предыдущей встрече — жизнь в лесу не способствует. И бородку отпустил, хоть и аккуратно подстриженную, и костюмчик уже не тот, но в целом, по осанке и движениям, всё равно чувствовался аристократ.
— Рад вас приветствовать в нашей скромной обители, господин Демидов! — кривая ухмылка весьма ярко проиллюстрировала его радость. Радость, не сулившую мне ничего хорошего. Да и наивно было ожидать чего-то другого при нашей встрече. Так что, судя по всему, моё беспокойство по поводу тягот и лишений французского плена излишне — не доживу. Не для того этот мерзавец собирался меня похитить в Петербурге, чтобы пряниками накормить. А уж теперь, после провала той затеи...
— Не могу сказать, что рад встрече, — ответил я, — но удивлён немало.
Чёрт! А ведь голосок-то подрагивает. К вящему удовольствию моего собеседника. Всё-таки не являюсь эпическим героем, и страх за сохранность родного организма даёт о себе знать.
— А что так? — не преминул поиздеваться Кнуров. — Вот я, например, весьма рад, что наконец-то пересеклись наши пути-дорожки.
— И особенно тому, что при этом у меня связаны руки. Если бы не это, вряд ли подобная ситуация вас обрадовала. Особенно при наличии у меня шпаги и отсутствии за вашей спиной этих мужиков.
Вот оно мне надо было? Нафига, спрашивается, в таком положении нарываться? Хотя и некоторый окорот всё-таки дать стоило. И искажённое ненавистью с примесью стыда за прошлое лицо негодяя, послужило некоторым утешением за оплеуху, которую я немедленно схлопотал.
— Заткнись, гадина! — прошипел этот подонок. — Смелый, да? Ничего, скоро ты будешь лизать мои сапоги, умоляя о быстрой смерти.
Сюр какой-то, честное слово. Он что, тоже из двадцатого века? Так и шпарит штампами из американских боевиков.
— Не будет тебе поединка. Я не считаю тебя равным. Умрёшь как мразь, в грязи и крови, и я обязательно досмотрю это до самого конца.
А ведь у пациента явно психика не в порядке. Нет, я понимаю, что поводов испытывать ко мне нежные чувства у него не имеется, но чтобы опускаться до такой животной ненависти... Хотя, почему «животной»? Животные как раз убивают без ненависти и издевательств, с чисто утилитарными целями. Пытки и садизм — изобретение гомосапиенсов...
— Ну, чего молчишь-то? — кажется, этот псих начал слегка успокаиваться.
— Могу и не молчать, — голос, к моему удивлению, перестал подрагивать. — Вопрос можно?
— Спрашивай.
— Как случилось, что русский дворянин, с компанией мужиков, воюет против своей родины?
— Родины? — Кнуров говорил уже практически спокойно. То есть внутреннее напряжение чувствовалось, но он очень старался сдерживать эмоции. — А нет у меня теперь родины. Та Россия, в которой я был дворянином, теперь считает меня преступником и всеми силами старается упечь на каторгу. Отец выгнал меня из дома, проклял и лишил наследства. Я вынужден скрываться по лесам в компании быдла. Мои имения и счета арестованы и отошли в казну. А из-за кого всё это произошло, знаешь?
— Догадываюсь. Считаешь, что виноват я, — попробовал тоже перейти на «ты» — вроде прошло, возмущений не последовало.
— А кто же ещё? Всё из-за тебя, сволочь! Если бы не ты... — этот ненормальный снова стал сам себя накручивать и эмоции опять попёрли из него дружными косяками. Вон — даже дыхание перехватило. Надо же так ненавидеть!
— И в чём я виноват? — понятно, что никакой логикой этого упёртого не проймёшь, но не молчать же. — В том, что лучше владею шпагой, и не дал убить себя на дуэли? В том, что не убил тебя тогда, хотя это было сделать очень легко? Что не дал себя похитить в Петербурге твоим нукерам?
— Заткнись! — лицо Кнурова стало наливаться кровью. — Не пытайся заниматься словоблудием — не поможет. Если бы не ты, то я сейчас пребывал в своём имении, а не прятался от полиции по лесам как затравленный зверь. Будешь спорить?
Спорить трудно. Это называется «клин». Хотя в принципе понятно — не себя же, любимого, винить в собственных несчастьях. Значительно комфортней придумать кого-то виноватого. Он явно совершенно искренне считает меня своим злым гением, злобно разрушившим спокойное и безмятежное течение столь приятной и беспроблемной жизни. Слабак. Но от этого не легче.
— Спорить не буду — бесполезно, тебя всё равно не переубедишь. Но можно ненавидеть меня, при чём здесь убитые твоими людьми солдаты? — на самом деле я прекрасно понимал зачем, но очень уж хотелось загнать этого негодяя в угол. Хотя бы в споре. Но... Думаете он хоть чуточку смутился? Ни разу. Даже хохотнул, презрительно глянув на задавшего такой дурацкий вопрос.
— Всерьёз думаешь, что меня волнуют жизни каких-то мужиков? Другие люди для настоящего, сильного и умного человека — средство. Средство достичь своей цели. И тот же самый Бонапарт тому пример. Мне нет места в старой России. Ну что же — я постараюсь, чтобы появилась новая. И займу в ней подобающее место.
Но временно прервём нашу беседу. Посиди пока, пофантазируй, как будешь умирать, а у меня ещё есть кое-какие дела... Гермес!
