Френсис Фицджеральд - Отбой на заре. Эхо века джаза (сборник)

– Ли, – глухо сказал он, – возьмись за себя! Я заставлю тебя взяться за ум!

Чтобы избежать зловещей перспективы быть заставленным взяться за ум прямо в театре, Бэзил совершил неуклюжую попытку сменить тему разговора.

– Вы пойдете смотреть спектакль? – спросил он, явно польстив мистеру Руни своим предположением, что тот еще способен дойти до кресла в зале. – Постановка просто замечательная!

Мистер Руни снял шляпу, продемонстрировав свои насквозь мокрые матовые волосы. Где-то в глубине его сознания на мгновение забрезжила картина окружающей действительности.

– Нам нужно ехать обратно в школу, – произнес он серьезным и неуверенным тоном.

– Но ведь там еще целый акт! – в ужасе возразил Бэзил. – Я должен досмотреть последний акт!

Покачнувшись, мистер Руни посмотрел на Бэзила, смутно понимая, что отдал себя целиком и полностью в руки этого мальчишки.

– Ну, ладно, – согласился он. – Я пойду пока где-нибудь поем. Встречаемся у бокового выхода!

Он резко развернулся, прошел, пошатываясь, по лестнице и, не раздумывая, завернул в соседний с театром бар. Потрясенный Бэзил пошел обратно в зрительный зал.

Сад на крыше дома мистера Ван-Астора. Ночь.

Прошло полчаса. Все в конце концов должно было кончиться хорошо. Выступал комик – после слез был самый подходящий момент посмеяться, – и яркое тропическое небо сулило скорое блаженство. Еще один красивый и жалобный дуэт, и внезапно долгий миг несравненной красоты закончился.

Бэзил вышел в фойе и задумчиво постоял, глядя, как мимо проходят зрители. Письмо матери и этот мюзикл очистили его разум от горечи и мстительности – он вновь стал самим собой, и ему захотелось поступать исключительно правильно. Он думал о том, будет ли правильно доставить мистера Руни обратно в школу? Он пошел к бару, убавляя шаг по мере приближения; дойдя до двери, он робко ее приоткрыл и заглянул внутрь. Увидеть удалось лишь одно – среди пьющих у стойки мистера Руни не было. Бэзил прошел немного по улице, вернулся и вновь попробовал войти. Чувствовал он себя так, словно дверь могла его укусить, поскольку он испытывал страх перед салуном – ведь его воспитали в старых традициях Среднего Запада. На третий раз попытка увенчалась успехом. Мистер Руни крепко спал за столиком в дальнем конце зала.

Вновь выйдя на улицу, Бэзил походил взад-вперед, задумавшись. Он, пожалуй, даст мистеру Руни полчаса. Если через полчаса мистер Руни не выйдет, то Бэзил сам поедет обратно в школу. В конце концов, по окончании футбольного сезона мистер Руни только и занимался тем, что постоянно на него нападал, и теперь Бэзил просто умоет руки, а еще через день или два навеки стряхнет школьный прах со своих ног.

Он уже несколько раз прошелся вперед-назад, когда заметил вывеску «Проход на сцену», взглянув на аллею у театра. Можно было понаблюдать за выходом актеров!

Он остановился. Мимо него потоком шли девушки, но это были времена, когда образы актрис в прессе прославлять было не принято; этих по-обычному одетых дамочек он принял за гардеробщиц или кого-то в этом роде. Затем вышла девушка, а с ней – мужчина, и Бэзил развернулся и даже пробежал несколько шагов по улице, словно опасаясь, что они его узнают, а затем побежал назад, дыша так громко, словно у него случился сердечный приступ, потому что девушка, блестящая юная девятнадцатилетняя красавица, была Она, а рядом с ней шел не кто иной, как сам Тэд Фэй!

Держась за руки, они прошли мимо, и Бэзил, не в силах удержаться, пошел за ними вслед. Она на ходу очаровательно прильнула к Тэду Фэю, и стало ясно – их связывают самые нежные отношения. Они перешли на другую сторону Бродвея и зашли в гостиницу «Никербокер», а отставший футов на двадцать Бэзил последовал за ними – как раз вовремя, чтобы увидеть, как они вошли в зал, где накрыли столики для вечернего чая. Они сели за столик для двоих, что-то сказали официанту, а затем, оставшись, наконец, наедине, подались поближе друг к другу. Бэзил заметил, что Тэд Фэй держит в своих ладонях ее затянутую в перчатку руку.

Комната, где пили чай, отделялась от главного зала только рядом декоративных елочек в горшках. Бэзил прошел вдоль горшков до дивана, который стоял практически напротив их столика, и сел там.

Она говорила негромко, слегка запинаясь, не так уверенно, как на сцене, и очень печально: «Ну, конечно да, Тэд!» Довольно долгое время на протяжении их разговора она повторяла: «Ну, конечно да!», или: «Но ведь это не так, Тэд!» Тэд Фэй говорил тихо, и Бэзил не мог ничего разобрать.

– …он сказал – через месяц, и он не намерен больше ждать… В каком-то смысле да, Тэд… Это нелегко объяснить, но ведь он сделал все и для моей мамы, и для меня… Какой смысл себя обманывать? С этой ролью справилась бы любая дурочка, и любая, кому бы он ее дал, была бы просто обречена на успех… Он ужасно заботливый… Ведь он сделал для меня все!

Бэзил прислушивался изо всех сил, захваченный сильными переживаниями; теперь он слышал и то, что говорил Тэд Фэй.

– Но ты говоришь, что любишь меня?

– Но разве ты не понимаешь, что я обещала выйти за него больше года назад?

– Скажи ему правду – что любишь меня! Попроси его тебя отпустить!

– Но это же не музыкальная комедия, Тэд!

– Да, здесь все пошлее, – с горечью сказал он.

– Прости, дорогой, милый мой Тэд, но ты сводишь меня с ума, продолжая в том же духе! Мне становится все тяжелее и тяжелее.

– Наверное, я брошу Йель и уеду из Нью-Хейвена.

– Нет, ни в коем случае! Ты останешься и будешь этой весной играть в бейсбол. Ты же идеал для всех этих мальчишек! И если ты…

Он отрывисто рассмеялся:

– Да уж! Кому, как не тебе, рассказывать мне об идеалах?

– А почему бы и не мне? Я живу, выполняя свои обязательства перед Бельтцманом; и тебе, как и мне, придется смириться с тем, что нам не дано быть вместе.

– Джерри! Подумай, что ты делаешь! Теперь всю жизнь, как только я услышу этот вальс…

Бэзил встал, быстро пошел по коридору, миновал вестибюль и вышел из гостиницы. Он находился в состоянии сильного эмоционального замешательства. Он понял не все, что услышал, но брошенный им украдкой взгляд на личные отношения этих двоих, у ног которых, как казалось ему со скромной высоты его жизненного опыта, был весь мир, показал ему, что жизнь для всех без исключения – это борьба, и пусть издалека она и выглядит блистательной, на самом деле она всегда трудная, на удивление нехитрая и немного печальная.

И они будут жить дальше. Тэд Фэй вернется в Йель, засунет ее портрет в ящик стола и вновь начнет выбивать свои знаменитые хоум-раны при полных базах будущей весной; в половине девятого вечера вновь поднимется занавес, но в ее жизни уже не будет чего-то теплого и юного – того, чем она обладала еще вчера.

На улице уже стемнело, огни Бродвея напоминали лесной пожар, и Бэзил медленно пошел туда, где свет горел ярче всего. Со смутным чувством одобрения и обладания он смотрел на огромные светящиеся пересекающиеся плоскости реклам. Теперь он будет видеть их часто, и его беспокойное сердце станет биться в унисон с огромным беспокойным сердцем нации – сюда он будет приходить всегда, когда бы ему ни удалось вырваться из школы.

Но теперь все изменилось – он едет в Европу! И тут Бэзил понял, что ни в какую Европу ему не хочется. Не мог он не послушаться зова собственной судьбы и получить взамен всего лишь несколько месяцев без боли. Последовательное покорение разных миров: сначала школа, затем университет, а после и Нью-Йорк – вот о чем он мечтал с самого детства, пронеся эту мечту с собой до самой юности. И неужели насмешки каких-то мальчишек смогут заставить его отказаться от настоящей мечты и с позором укрыться в тени? Он встряхнулся, как выходящий из воды пес, и тут же вспомнил о мистере Руни.

Спустя несколько минут он вошел в бар, поймал подтрунивающий взгляд бармена и прошел прямо к столику, где все еще спал мистер Руни. Бэзил потряс его за плечо – сначала осторожно, затем посильнее. Мистер Руни зашевелился и заметил Бэзила.

– Возьмись за себя, – сонно пробормотал он. – Возьмись за себя и оставь меня в покое!

– Я в порядке! – сказал Бэзил. – Честное слово, я – в полном порядке, мистер Руни! А вам нужно сейчас пойти со мной в туалет, умыться, в поезде еще сможете поспать, мистер Руни! Ну же, мистер Руни, пожалуйста, пойдемте…

Тяжелые времена, казалось, не кончатся никогда. В декабре Бэзил был опять наказан, и до самого марта ему не разрешали покидать школу. Снисходительная мать не привила ему привычки к труду, и с этим, пожалуй, не могла бы справиться никакая сила, кроме самой жизни; он много раз начинал все с чистого листа, у него ничего не получалось, но он пробовал снова и снова.

После Рождества он подружился с одним новичком, по имени Мэплвуд, но они поссорились из-за какой-то глупости; весь зимний семестр, когда школы для мальчиков превращаются в уединенный мирок, ограниченный стенами школьного здания, и дикая мальчишеская энергия лишь изредка находит себе выход в спортивном зале, Бэзил подвергался многочисленным насмешкам и унижениям за свои настоящие и придуманные грехи и проводил много времени в одиночестве. С другой стороны, теперь с ним всегда были и Тэд Фэй, и «Прекрасная роза ночная» на фонографе – «Теперь всю жизнь, как только я услышу этот вальс…», – и запечатлевшиеся в памяти огни Нью-Йорка, и мысли о том, как он будет играть в футбол будущей осенью, и очаровательный мираж Йеля, и скорая весна, несшая с собой надежду.