Слава Бродский - Московский бридж. Начало
Юлиус Телесин не был аттестован как научный сотрудник. Ему пришлось покинуть ЦЭМИ. И в 1970 году он уехал в Израиль.
В ЦЭМИ работало много талантливых людей. И я не сомневаюсь, что были у них интересные идеи. Но работали они в рамках заданной установки. А установка эта состояла в том, что надо было создавать экономические модели для советского социализма (который, как считал Федоренко, «невиданно ускорил темпы социально-экономического развития страны»). Ну и весь институт, таким образом, работал в целом как бы в песок советской экономики.
Принадлежал ли Юлиус Телесин к числу тех, кто честно отрабатывал свой хлеб в ЦЭМИ? Я не знаю. Возможно, что он к их числу не принадлежал (хотя бы потому, что голова у него была занята другими мыслями и идеями). Является ли это существенным для того процесса переаттестации, который гэбэшники затеяли над ним (а их рука здесь проглядывается со всей очевидностью)? Нет, конечно, не является. Ведь в советской стране можно было не ударить палец о палец, спокойно «проработав» на одном месте пятьдесят лет, и быть с почетом отправленным на «заслуженный» отдых.
После расправы над Телесиным совет перешел к более мелким вопросам. Дошло дело и до наших диссертаций. И они были утверждены единогласно. Ведь никто не знал, что та антисоветская литература, которую распространял Юлиус Телесин, читалась нами от корки до корки.
* * *
После окончания Таллинского турнира 69-го года, уже где-то в начале 70-го, Вилен увиделся с Таней. Она зашла повидать своих друзей в ГАИШ. Там они и встретились. Зашла речь о Таллинском турнире. И Вилен сказал, что все это произошло потому, что Таня свела наши две компании, за что ей, мол, большое спасибо. И что теперь Таня будет считаться «бабушкой московского бриджа».
Таня рассказывала мне об этой встрече со смешанными чувствами. С одной стороны, я видел, что ей было приятно, что Вилен присвоил ей такое «почетное звание». Но с другой стороны, Вилен явно насмешничал над ней, намекая на Танин, можно сказать, преклонный возраст (особенно по сравнению с моим). Ведь ей тогда было уже 35 лет!
Окончательно Вилен расстроил Таню тем, что когда провожал ее, уже в дверях, сказал: «Привет Славе», а потом добавил: «Смотри… Ведь у него двое детей».
МОСКОВСКИЕ ТУРНИРЫ
За короткое время 1968 – 1969 годов нам стали известны, пожалуй, все или почти все группы московских бриджистов. В воздухе стала носиться идея организации московских соревнований. Я выступил с предложением проводить командные соревнования по квартирам, то есть играть там, где жили участники турнира.
Мысль моя была навеяна наблюдениями над тем, как художники-нонконформисты Москвы противостояли запретам властей на проведение выставок их работ.
Они выставляли свои картины у себя, в их московских квартирах. И по выходным дням умеренно многочисленные группы энтузиастов живописи ездили по Москве. И если ты каким-то образом узнавал о выставке картин хотя бы в одной квартире, то потом все было довольно просто: в каждой очередной квартире ты находил объявление с адресом следующей квартиры.
В январе 1967 года состоялась первая широкая выставка картин московских художников-нонконформистов. В выставке приняли участие двенадцать художников, почти весь цвет московского андеграунда: Оскар Рабин, Владимир Немухин, Лидия Мастеркова, Николай Вечтомов, Евгений и Лев Кропивницкие, Эдуард Штейнберг, Дмитрий Плавинский, Анатолий Зверев, Валентин Воробьев, Ольга Потапова, Валентина Кропивницкая. Выставка проводилась в клубе «Дружба», который принадлежал «почтовому ящику», где я тогда работал. И я, естественно, принимал участие в организации этой выставки. Был я и на открытии этой выставки, которое состоялось в воскресенье, 22 января. Хотя можно, наверное, сказать и так, что я был на закрытии этой выставки, поскольку она просуществовала всего несколько часов. Выставка была разогнана гэбэшниками в тот же день.
Я подозревал о разгоне еще накануне дня открытия. Поэтому-то и поехал в свой «ящик» в воскресенье, а не стал ждать до понедельника, когда я смог бы спокойно походить по залам в рабочее время. Но в воскресенье я уже был уверен на все сто процентов в том, что выставка будет немедленно закрыта, причем с большим скандалом. Думал я так потому, что около нашего сверхсекретного «ящика» в тот воскресный январский день удобно припарковались в большом количестве машины с вычурными иностранными очертаниями. И я ожидал, что гэбэшники должны были действовать тогда решительно и жестко.
После разгона «выставки двенадцати» в клубе «Дружба» московские художники-нонконформисты приуныли, но не сдались. И квартирные выставки стали вполне стандартным и проверенным на практике мероприятием. Поэтому-то тогда моя идея с проведением турниров по бриджу по квартирам казалась мне вполне реальной.
Но так казалось только мне. Мой замысел поначалу вызвал скептическое отношение к нему у всех, с кем я говорил. Все считали это слишком сложным и практически неосуществимым. Альтернативные идеи предполагали какие-то помещения, которые нам начинали где-то «светить». Но я, видно, был более реалистичного мнения о советской власти, чтобы надеяться на то, что какие-то помещения у нас будут достаточно постоянными. Поэтому я все-таки решил попробовать «квартирный» вариант.
Идейная сторона была мне тогда уже ясна, и я начал с технических проблем. Сами карты, хотя и были в общем-то запрещены, изготовлялись и продавались повсеместно. Перебои (а точнее сказать, хроническая нехватка) могли возникнуть с чем угодно, включая ученические тетради, авторучки, школьные учебники. Но карты продавались везде и бесперебойно. Но вот чего у нас не было – это планшетов для карт.
Конечно, о том, чтобы достать такие же планшеты, какие были в Прибалтике, не могло быть и речи. Стало ясно, что их надо было каким-то образом изготовить самим.
Я тогда любил заходить в хозяйственные магазины. Просто так, на всякий случай. И вот как раз в это время, когда я раздумывал о том, как изготовить планшеты, я наткнулся в хозяйственном магазине на дерматин. Там оказалось несколько громадных рулонов коричневого и черного цвета. Я долго стоял около них, соображая, подойдут ли они для изготовления планшетов. Я стал прикидывать, как я буду их изготавливать. И наконец понял, что это действительно то, что мне нужно.
Что надо было делать дальше? Единственным правильным решением тогда было бы – мчаться немедленно домой, собирать по сусекам необходимые для покупки деньги, мчаться обратно и покупать этот дерматин. Если немного помедлить, то дерматин этот мог бы запросто исчезнуть и второго такого случая могло бы уже никогда не быть.
Но я еще какое-то время был в нерешительности. И вот почему. У решения «с сусеками» был один-единственный недостаток. Сейчас трудно, наверное, объяснить кому-то, что значит жить от получки до получки. Никто такое объяснение сегодня не поймет буквально. Но если бы я купил дерматин, то мне надо было бы потратить все свободные деньги, которые у меня в тот момент были. Хотя я мог, конечно, надеяться на то, что собрать с каждой команды по трешке не будет очень обременительным. Полтинник или даже рубль с человека, хотя и пробивал какую-то брешь в личной экономике, но представлялся вполне реальным взносом.
Но я думал – а что, если моя идея действительно провалится (как предвещали мне многие), то что я тогда скажу нашему бриджевому сообществу? Что я, мол, несмотря на все предупреждения, которые мне народ делал, пошел в хозяйственный и закупил там дерматин, истратив какую-то астрономическую сумму денег?
На счастье, я колебался недолго и купил все-таки этот дерматин. Я закупил все, что было в магазине. Притащил рулоны домой и стал мастерить планшеты.
Я вырезал прямоугольную полоску дерматина. Отгибал слева и справа кармашки и закреплял их канцелярскими скрепками. Я использовал с левой стороны две скрепки сверху, две в центре и две снизу. И так же с правой стороны: две скрепки сверху, две в центре и две снизу. Всю разметку планшетов делал с помощью трафаретов. Их я изготовлял из карт с краевой перфорацией. Они выпускались в Прибалтике и предназначались для механической поисковой системы библиографических источников. Эти карты я активно использовал в своей работе. Ну и, естественно, бракованные карты я не выбрасывал. (Мы тогда вообще ничего не выбрасывали.) Делались карты из какого-то плотного, но тонкого картона изумительного качества. Они выдерживали многократное использование. Краску, слегка разбавленную пиненом (вот где пригодились сделанные в Гурзуфе закупки!), я наносил губкой. Я изготовил трафареты для нанесения букв N, E, S, W, а также трафареты для номеров раздач – и наносил эти номера дважды: сверху и внутри на кармашке сдающего.
Каждая карта с краевой перфорацией имела два ряда небольших дырочек. И я использовал эту часть карт как трафарет для обозначения зональности.
