Анатолий Бурак - Оружие возмездия
Руки сковали за спиной и, проведя по коридору под дулами автоматов, втолкнули в стоявший у самых ступенек фургон. С облегчением вздохнув — полумрак избавил от режущего глаза и вызывавшего чувство острого дискомфорта света — Ганс откинулся на вибрирующую стенку, и задремал.
Жаль, конечно, что получилось именно так. Если бы не обезумел от близкого присутствия беззащитной жертвы и, немного пораскинув мозгами, спустился в деревню, наверняка бы всё обошлось. Рассуждения проносились скорее в виде неясных образов, чем чётко оформившихся мыслей, ибо спать хотелось неимоверно. Кабы не гул мотора, да забивающая обоняние и буквально сводящая с ума вонь выхлопных газов, он бы непременно отключился.
По тому, что звуков снаружи прибавилось, догадался: въехали в город. Причём, не в небольшое селение, давшее название железнодорожной станции, а в гораздо более многолюдное место.
Грузовик остановился, и арестованный слегка напряг мышцы, разгоняя по венам кровь. Судя по количеству голосов, за дверью ждало пять человек. Слегка посетовав, что до вечера ещё далеко, Ганс снова предпочёл не рисковать. Его время — ночь. С наступлением темноты и без того не внушающие опасения людишки становятся вялыми, словно осенние мухи. Да и зловещий, впечатанный в подсознание на уровне инстинктов первобытный страх — тоже его союзник.
Задержанный покорно спрыгнул на землю и, не сопротивляясь, дал себя обыскать. Один из конвоиров, не удержавшись, захотел то ли проявить излишнее рвение, а, может, просто потешить садистские наклонности, И ткнул дулом автомата в спину. Однако ещё до того, как воронёный ствол начал движение, по участившемуся дыханию и специфическому аромату, сопровождающего каждую эмоцию, Ганс разгадал далёкие от христианских намерения.
Плавно отодвинувшись, пропустил цербера мимо и наподдал тому под зад. От лёгкого пинка, помноженного на силу инерции, незадачливый вояка растянулся на мостовой, ухитрившись при этом расквасить нос.
— Ефрейтор Грубер! — Тут же заорал офицер. — Двое суток ареста!
Товарищи пострадавшего промолчали. Но по злобно сверкнувшим глазам Шварцкопф понял, что нажил пять смертельных врагов.
Он слегка улыбнулся. Скоро голод даст о себе знать. А употреблять в пищу лучше недруга, чем просто первого попавшегося под руку индивидуума. Идейная подоплёка требовалась даже такому странному созданию, в которое превратился образцовый немецкий солдат.
Камера встретила прохладой и лёгким — на грани слышимости — попискиванием. Подождав, пока лязгнет засов, Ганс улёгся на топчан и принялся терпеливо глазеть в потолок. Застыв, словно изваяние, не мигая уставился в одну точку. Ни тени страха, ни проблеска надежды не отразилось на равнодушном лице. Жизнь была тривиальна и понятна. Прошлое осталось в прошлом. Будущего же просто не существовало. В норе под полом шевелилась пища. Не очень много, но достаточно, чтобы запастись энергией для более серьёзной охоты. Разумеется, сейчас он заперт, и выход охраняется. Но, разве это что-то значит, для такого, как он? Обмануть примитивных двуногих, самонадеянно уверенных в собственных силах не представляет никакого труда. Значит — он обязательно сумеет выбраться. Но, потом. Сейчас он в относительной безопасности. Рядом копошится еда. Так, зачем торопить события?
Часа через три, две крысы, осмелев, отправились на разведку. Узник слегка улыбнулся и, интуитивно рассчитав траекторию, рванулся вперёд. Почуяв неладное, грызуны кинулись к спасительной норе. Они удалились от лаза лишь на метр. От нар до дыры в стене было целых четыре. И, всё-таки, Ганс успел раньше.
Высосав зверьков до капли, бросил в угол тушки и блаженно зажмурился. До наступления сумерек ещё, как минимум, девять часов. Вполне хватит времени на полноценный отдых.
Из докладной записки начальника гарнизонной гауптвахты оберлейтенанта Штрауба группенфюреру Майнсу: «19 июля, в восемь часов, пятнадцать минут утра привезли арестованного Ганса Шварцкопфа, подозреваемого в нанесении тяжких увечий капитану фон Грофу, повлёкших за собой смерть.
Схваченный вёл себя спокойно, не выказывая явных признаков агрессии, и до приезда дознавателя был отправлен в камеру номер семнадцать. Больше в этот день ничего примечательного не произошло, если не считать отказа заключённого принимать пищу. Никаких заявление Шварцкопф не делал, и требований не выдвигал. Обед и ужин проигнорировал, что было воспринято как последствия шока и вполне объяснимого в таких случаях подавленного состояния.
В двадцать два ноль-ноль Шварцкопф внезапно начал стучать в дверь. Прибывший рядовой Клауссон, открыл камеру и незамедлительно подвергся нападению. Видимо, при аресте обыск произвели небрежно и у того остался нож. Что, несомненно, показывает особую хитрость и изощрённость Шварцкопфа, так как перед водворением под замок, его ещё раз досматривали мои люди». — Тут пишущий на секунду задумался, стоит ли посвящать начальство в такие не очень важные подробности. Но, вспомнив, что в нынешней Германии за действиями каждого наблюдают сотни глаз, тяжко вздохнул и оставил всё как есть. Честность — лучшая политика. — «Перерезав охраннику горло, убийца завладел автоматом и, переодевшись в форму жертвы, двинулся в сторону выхода. Проявивший беспечность постовой был оглушён сильным ударом в область затылка, после чего преступник так же нанёс ему две ножевые раны в шею.
Но, ускользнуть с вверенной мне гарнизонной гауптвахты невозможно. Караул, дежуривший на улице, проявил бдительность и, увидев показавшегося в дверях беглеца, приказал сдаться. В ответ на неповиновение и попытку скрыться, оба автоматчика открыли огонь, что привело к вполне закономерному летальному исходу: Шварцкопф, в которого попало около двадцати пуль (точнее покажет вскрытие) был убит. Соответствующий протокол я составил незамедлительно. Тело поместили в морг. Пострадавшим от колотых ран оказана медицинская помощь, и оба госпитализированы».
Оберлейтенант отложил перо, и устало потёр лицо. Происшедшее тяжким грузом легло на его, совершенно не подготовленные к дальнейшему повороту событий плечи. Страх заслужить репутацию сумасшедшего отчаянно боролся с поистине немецкой пунктуальностью и верой во всепобеждающую силу, называемую лаконичным словом «орнунг».
Порядок должен соблюдаться неукоснительно. Но, поскольку случившееся не укладывалось в привычные рамки, он просто не знал, как поступить. Довериться равнодушной бумаге, с лёгкостью могущей оказаться свидетелем его умственной несостоятельности, офицер не рискнул. А, потому, промучившись почти час, наконец, снял трубку телефона и попросил связать с Берлином. В такой ситуации, совет знающего человека очень даже не повредит. А двоюродный кузен Отто, до войны получивший диплом врача и служивший под началом самого Менгеле, в его глазах был весьма компетентным человеком. Во всяком случае, не таким растерянным профаном, каким чувствовал себя он сам.
Крови двух доноров вполне хватило, чтобы полностью восстановиться за каких-то пару часов. Но холод морозильной камеры затормозил регенерационные процессы и Ганс невольно погрузился в кому. Впрочем, это продолжалось не долго. С самого утра, прибыл патологоанатом и, выдвинув носилки из бокса, мнимый труп переложили на каталку.
Времени, пока доставили на исцарапанный и погнутый анатомический стол, оказалось достаточно, чтобы раны затянулись. Тело дёргалось в конвульсивных судорогах, отторгая инородные предметы. Посеревшие санитары кинулись вон, и лишь пожилой доктор, готовящий скальпель и надевающий хирургические перчатки ничего не замечал.
Он отдал этой профессии много лет. И находился в добром душевном здравии только потому, что свято соблюдал обязательный ритуал. Вот и сейчас, приступая к рутинному вскрытию, для начала достал из шкафа колбу со спиртом и, наполнив мензурку, поднёс к губам. Вполне оправившийся к тому времени Ганс молнией метнулся к вожделённой плоти. Но провидение и на этот раз было не на его стороне.
Врач успел делать всего один глоток, ибо стопятидесятимиллилитровую мензурку выпить одним махом не получалось.
Готовясь к прыжку, Ганс явственно ощущал запах этила. Но, так как переживший шок организм требовал энергии, рискнул, очень надеясь, что успеет. Схватил жертву, заломил ей голову и в этот миг эскулап, пользовавший покойников, выплюнул алкоголь прямо ему в лицо. Незадачливый кровопийца рухнул как подкошенный, а счастливо избежавший смерти Гиппократ, мелко перекрестившись, бросился вон из прозекторской.
К счастью для всех, возбуждённые ночным происшествием служаки, были начеку. Возмутителя спокойствия, не желающего добровольно отправляться на тот свет, спеленали, как младенца, предварительно надев наручники. Впавший в ступор Ганс, сопротивления не оказал. Что спасло жизнь нескольких солдатам из комендантского взвода и впоследствии стало причиной смерти десятков миллионов людей по всему миру.
