Неизвестно - Ерёменко Вблизи сильных мира сего

После того как моё тассовское интервью с первым начальником строительства Сталинградской ГЭС, а потом и министром энергетики Логиновым было опубликовано в "Правде" и почти во всех газетах страны, я обнаглел и уже не боялся подходить к деятелям любой величины.

Другое дело — не все и не всегда на интервью соглашались. Но моя настырность часто брала верх.

Почему я думаю, что уговорил бы тогда Жукова дать интервью (не мне же, а ТАСС!). Во-первых, тема нейтральная. А во-вторых, я бы уговаривал его, как Крейзера, в "тёплой, непринуждённой обстановке". А она всегда возникала после парада войск во время многочасовой демонстрации многомиллионного Свердловска. Колонны заводов-гигантов текли через центральную площадь "1905 года". Простоять на открытых трибунах на морозном ветру даже самые стойкие руководители области могли не больше часа, а потом летели в чрево "каменной преисподней" под трибунами. Здесь всегда оборудовался правительственный буфет, где были коньяк, водка, горячие чай, кофе и шикарная закусь. Корпус собкоров центральных газет, который приглашался на трибуны, спускался выпить "рюмку чая" раньше других.

Вот тут-то и происходило наше задушевное общение с сильными мира. Рассказывают, что спускался сюда после парадов и Жуков. Все люди, и все смертные...

Уверенность в журналистском всесилии крепла во мне от публикации к публикации. Интервью с международными деятелями и нашим высоким руководством особенно густо шли из Сталинграда.

Первое послевоенное десятилетие, да и потом ещё долго этот город был Меккой не только для иностранцев, но и для отечественных знаменитостей. А для журналистов он был кладом.

Я посылал интервью в разные редакции ТАСС чуть ли не ежедневно. В нашей конторе чётко действовала система поощрений за лучшие материалы. Как и везде в печатных органах, они оплачивались повышенным гонораром, но у нас ещё немедленными премиями с высылкой поздравительной телеграммы и перевода денег сразу после опубликования.

Были случаи, когда я получал высшую премию в 500 рублей (при моём окладе в 120 рублей!) за десятистрочную информацию. Это мировые сенсации, которые брали все зарубежные агентства. Помню две таких информации, переданные мной из Свердловска: сообщение о том, что сбит американский самолёт-шпион и пленён лётчик Пауэрс; и выпуске на "Уралмаше" крупнейшего в мире экскаватора с ковшом 50 кубометров.

Однако случались и проколы, когда я за свои интервью с "высокопоставленными деятелями" получал нагоняи. Если обычная, не нужная с точки зрения редакции информация не идёт на выпуск, то и дело с концом. Но когда я взял интервью у важной персоны, а появление её имени в печати строго дозировано лишь сухой протокольной информацией, то это там, на Верху, кому-то обязательно доставит ненужные хлопоты.

И вот тогда из Москвы летит карающий бумеранг. Чаще это происходило с интервью с высшим партийным начальством. Приедет в область член Политбюро или секретарь ЦК. С невероятным трудом добьёшься с ним интервью, а он оказывается в немилости у самого Генсека. Если в ТАСС тот, кто на выпуске, не знает об этом, и материал проходит, то нагоняй ему, а мне раздражение и втык от начальства.

Когда же интервью задерживают в редакции, а тот, у кого я его брал, заинтересован в нём и звонит генеральному директору ТАСС, то уж тогда всех собак спускали на меня. Так было при Хрущёве с моим интервью с Андреем Павловичем Кириленко.

Я хорошо знал его по Свердловску. Но вот сделали его кандидатом в члены Политбюро и призвали в Москву.

Как-то приезжает он на Урал проводить региональное совещание по промышленности, и я по старой памяти беру интервью, не ведая, что он в это время попал в немилость к Хрущёву. Скандал. Меня строго предупреждают: "Без санкций редакции к высоким лицам не соваться!"

Подобные предупреждения я получал и в Сталинграде, но там случалось и так, что "за нарушение запрета" я получал благодарность и премию.

А как вышло? Приехал в Сталинград с визитом бывший посол США в СССР Аверелл Гарриман, очень популярная в войну в нашей стране личность, когда мы дружили с Америкой. Он занимал высокую должность в администрации президента, но, видимо, в силу недобрых высказываний в адрес нашей страны я получил инструкцию дать только официальную информацию о его пребывании в городе.

Встретился с ним в гостинице, бывший посол оказался на редкость приветливым и разговорчивым человеком. К тому же Гарриман неплохо говорил по-русски, а когда он узнал, что я сталинградец и во время боев находился в городе, вовсе оживился и сам стал расспрашивать.

Дело в том, что он первый из иностранцев сразу после освобождения Сталинграда посетил наш город, и мы в завязавшейся беседе стали вспоминать и сравнивать, как Сталинград выглядел тогда и каким он стал теперь.

Высокий худощавый старик, а Гарриману тогда было под семьдесят, так расчувствовался, что у него даже навернулись слёзы. Они появились, когда он начал расспрашивать меня о знаменитом фонтане на привокзальной площади, со скульптурами детей.

— Какое же это было потрясающее зрелище! — восклицал Гарриман. — Человек сходит с перрона и видит ужасный лик войны. Обезглавленные, безрукие и безногие дети, разбитый в щепы бетон фонтана. Видит, какая она страшная, война! Это выше всех слов, какие говорят борцы за мир. Выше! Зачем же это место заасфальтировали? Зачем?

Я был согласен с американцем. И он начал говорить о советских людях. Говорил хорошо. Хвалил строителей Сталинграда. Восхищался Волго-Доном и Сталинградской ГЭС, и я просто не мог не написать этого интервью. А написав, рискнул передать его в редакцию. Каким же было моё удивление, когда на следующий день, развернув "Правду", я увидел его на третьей внутренней полосе "полуподвалом", с традиционной подписью (г. Сталинград, ТАСС). Эту подпись мы, тассовцы, называли "могилой неизвестного солдата". Имена на наших даже объёмных материалах ставили в редких случаях. Только тогда, когда материал заказывала агентству какая-то газета или когда они шли по редакции "прессбюро ТАСС".

И всё же, увидев в "Правде" своё интервью, даже без имени, я был несказанно рад. Ходил несколько дней именинником.

Я часто упоминаю газету "Правда". И хотя она была чуть ли не самая скучная из центральных газет, появление материалов на её страницах обеспечивало журналисту наивысшее признание среди коллег. А уж у начальства чуть ли не бессмертие. Ещё бы! Высший официоз! Выход первого номера этой газеты 5 мая — День печати, наш праздник и праздник всей страны.

Вспоминаю сейчас то время и недоумеваю, как же мы крепко были опутаны придуманными условностями и дутыми ценностями? Сколько глупостей и несуразностей втащили в свою жизнь. Но вот парадокс! При всём этом были ещё и счастливы. А мы, молодые, без тени сомнения, счастливы искренне. Конечно, потому что молоды... И всё же, всё же...

Почему в своей журналистской карьере я вспоминаю только интервью? Я любил этот жанр. Подготовь заранее нужные вопросы, узнай побольше об интервьюируемом и вперёд!

Любил ещё и потому, что, видимо, имел какой-то дар общения с незнакомым человеком и мог его разговорить.

Кстати, это мне здорово помогло и в писательской работе. Особенно в её начале. Все мои первые книги, по существу, беседы с интересными людьми. Главным образом, прошедшими войну.

А мне у них было, что спросить и о чём с ними побеседовать. Видимо, недаром я и диссертацию выбрал близкую к этой теме: "Современная художественно-документальная литература".

Но я отвлёкся. Скажу, мою любовь к интервью заметили раньше и поддержали в местных газетах, а потом уже в ТАСС. В телеграфном агентстве на протяжении всей более чем десятилетней службы меня постоянно вызывали на всесоюзные и международные спортивные события. А в их освещении главным образом были интервью.

Помню, на фестивале молодёжи и студентов в Москве в 1957 году, меня включили в группу ТАСС, которая отвечала за интервью с высокими гостями на фестивале.

Именно тогда у меня было самое короткое интервью со знаменитым философом и писателем, отцом французского экзистенциализма Жаном Полем Сартром.

Мы прорвались к этому низкорослому худосочному человечку в массивных задымлённых очках, когда он уже поднялся с места и собирался покинуть трибуны Лужников.

— Коротко! Ваше впечатление об открытии фестиваля для ТАСС, — крикнул я переводчице.

И та выпалила фразу Сартру по-французски.

Маленький, будто приплюснутый сверху человечек, от чего голова ушла в плечи, перевёл взгляд на мой блокнот, вскинутый на изготовку, и что-то сердито ответил. Переводчица, юная выпускница МГИМО, залилась краской. А разгневанный интервьюируемый, обойдя нас, устремился по ступенькам к выходу.

— Он что? Послал нас по французской матушке?

Переводчица наконец пришла в себя и тихо, доверительно сказала:

— Знаешь, что он сказал? "Я устал от этого хорошо отрепетированного энтузиазма".