Сергей Лукницкий - Веселенькая справедливость
Мужчинам очень нравилось прикасаться также к ее груди, между прочим, почти не задрапированной.
Орнелла положила к ногам Джульетты два цветка, а мне ничего не оставалось, как тоже, последовав примеру толпы, провести по ее медной груди рукой. Правда, я провел не по той, которая была отполирована миллионами мужских рук и оттого казалась из золота, блещущего в лучах заходящего солнца, а по другой, черной, потемневшей от времени, которой не касалась рука мужчины.
Другой ритуал был сугубо дамским.
На площади какой-то предприимчивый делец устроил аттракцион, основанный на принципах электроники, то есть то, что это все невсамделишное, можно было только предполагать, потому что слишком велико желание всякого человека поверить в обыкновенное чудо.
А аттракцион состоял в следующем. На площади перед цирком, в котором в менее совершенные, чем нынешние, времена происходили бои гладиаторов, висели в воздухе над прохожими огромные рога, причем висели они на двух невидимых ниточках, а производили впечатление очень массивных, сделанных, по крайней мере из чугуна.
Под рогами на земле была выложена пластиком на асфальте белая дорожка. Всякая дама, только что вышедшая замуж, должна была пройти по этой дорожке медленно и с достоинством.
А электронные рога, которые на самом деле при при ближайшем рассмотрении оказывались надувным шариком, время от времени опускались на голову какой-нибудь не очень удачливой даме, чем подвергали ее в трагедийные и безысходные слезы, потому что аттракцион являл собой ответ на вопрос: “Будет ли вам изменять муж?”
Десятки счастливиц пробегали под рогами, и вдруг какой-нибудь одной переставала улыбаться фортуна. Рога опускались, трогая ее прическу, и тотчас же поднимались опять в небо.
Даже сам хозяин аттракциона не знал, когда именно они должны опуститься снова, потому что все это он лично считал шуткой и даже неистово успокаивал плачущих женщин, тех в особенности, у которых мужья были ревнивые калабрийцы.
Не раз, не два и не десять за этот день он уже открывал свою машину и показывал нашпигованные электроникой ее внутренности; женщины, которым не повезло, плакали и думали, что эти рога в самом деле могут повлиять на их судьбу.
Толпы любопытных людей в дни свадеб любили смотреть на забавы новобрачных. Они шумели, пели и танцевали вокруг них, удваивая и утраивая веселье.
Но, клянусь, стало тихо, когда на белую дорожку вступил я.
Я не мог поступить по-другому, потому что был мужем и, как никто среди этого празднества, отвечал за свою жену, которая волею законов мирозданья раздвоилась и находилась одновременно не только в разных измерениях, но даже в разных странах.
Рога не упали на меня.
Может, фотоэлемент - владыка случая - был рассчитан на белое платье, а на на мне темный костюм? Но я слишком верю в судьбу, чтобы даже в шутку рисковать теми, кого я люблю, кто любит меня и кого я считаю женой.
Вечером у меня было хорошее настроение, я выпил бутылку виски и, забравшись на крышу муниципалитета, в котором происходило венчание, изощрился снять со шпиля итальянский флаг.
Этот флаг и поныне хранится в нашем домашнем архиве, как, впрочем, и очень красивый с крестом - швейцарский.
Брачную ночь с Орнеллой мы посоветовались и решили отложить до лучших времен.
А потом еще примерно неделю я возил ее на “форде-фиеста” (дерьмовенькая такая машинка, похожая на нашу “восьмерку”). Орнелла была слишком возбуждена, потому что ей надо было сдавать экзамены на право защищать диссертацию, и не могла сама сидеть за рулем. Я возил ее по всякого рода учебным заведениям, где часами ждал в машине, пока она делала свои дела, нимало не заботясь, что полицейши, в непривычно коротеньких юбочках, пытались меня согнать с неположенного места парковки.
На это у меня был всегда готов один и тот же ответ. Я церемонно выходил из машины, галантно раскланивался и произносил волшебные два слова: “Туристо иноземо”.
Меня после этого, как правило, оставляли в покое.
Потом выходила возбужденная Орнелла. мы ехали за очередной порцией бумажек в какой-нибудь другой офис, и я безропотно помогал ей осуществлять ее право стать магистром филологии, ибо прекрасно понимал, что хотя она и является только частью моей жены, причем зарубежной ее частью, но все-таки по глупым законам ХХ века, утвержденным всевозможными конвенциями, еще и личностью.
В Москву мы возвратились, когда ей оставалось только защититься.
Нас встретила волшебная Ксения. И когда мы ее увидели в аэропорту, то оба поняли, что наше счастье незыблемо.
- Твой знакомый министр юстиции, - сказала Ксения, когда мы сели в такси, - заявил, что брак с итальянкой только в Италии действителен. А вот письмо с его резолюцией, на основании которого мы с тобой зарегистрированы законным браком здесь, и, между прочим, по доверенности. Мне удалось создать такой прецендент. Теперь мы - твоя не просто любимая, но официальная жена.
В ближайшие полторы недели я возил Ксению на своем только что купленном сорок первом “москвиче” (паршивенькая такая машинка, похожая на задрипанный “ситроен” двадцатилетней давности) по разным инстанциям, чтобы она тоже могла набрать необходимое количество бумажек для защиты своей диссертации.
ГЛАВА 5. СОСЕДИ
Я прошу великодушного прощения за то, что под занавес, в нарушение всяческих литературных правил, приглашаю нового героя на последние страницы рассказа.
И ночью я не давал спать моим крошкам. Мы все трое думали: нужен этот герой или нет?
В конце концов, мы решили, что нужен.
Но так как ночь уже почти прошла и на решение супружеских проблем времени не оставалось, разговор вспыхнул вновь и Орнелла, менее посвященная, чем Ксения, в мою прежнюю жизнь, спросила наивно и легко: “А зачем он нужен?” - после чего мы все вместе дружно и весело расхохотались.
В самом деле, зачем в рассказе нужен Дрюня Гавкин?
Я стал объяснять, что он - замечательная личность.
В глубине души я надеялся познакомить его с Наташкой, ибо не люблю бросать женщин не компенсировано. И, достав из глубины души это свое заветное желание, я их познакомил.
Я часто думал о Наташке. Не потому, что все еще любил ее, а потому, что имею собачий нрав и чужой ее не считаю. Она часть моей жизни. Не буду же я рушить памятники истории в угоду минуте.
К тому же Дрюня Гавкин - это не какая-нибудь халтура “На тебе, Боже, что нам не гоже”.
Дрюня Гавкин - человек, абсолютно подходящий ей и ее семье по образу мыслей и складу ума.
Он, сколько я его знаю, считал себя диссидентом, то есть инакомыслящим, и противопоставлял себя любой власти, которая менялась так же часто, как ценники в магазинах. Он любил учинять скандалы. Но было в нем нечто такое, может быть, прямые длинные блеклые волосы, или прыщавый лоб, или дамский голос, а то и невероятно маленький рост, что всерьез его никто не воспринимал и скандалы его не поддерживал.
Кто осудит меня за то, что я предлагаю своей бывшей жене такого, мягко выражаясь, никчемного мужчину? Да все.
Но, минуточку: волосы можно постричь и вымыть, прыщи легко лечатся не разговорами о женщинах, а хорошим белковым, говоря научным языком, обменом, голос тоже можно поправить, накостыляв ему пару раз по шее. А рост можно и не заметить. К тому же и была, наверное, какая-то в том пикантность, когда Наташка появлялась с ним на улице, где он, как мячик, прыгая вокруг нее, стройной, хорошо потренировавшись, допрыгивал ей почти до плеча.
У Дрюни Гавкина был псевдоним “Амальгамин”, он был журналистам и писал злобные статьи.
Кроме того, его отличали вечно нечищеные ботинки, мятые брюки и до предела обгрызенные ногти.
Была в нем и еще одна странность: слово “Москва” он писал через букву “ц”. Может быть, поэтому правительство столицы, почувствовав в нем человека из самой гущи народа, предложило ему издавать журнал с таким же названием.
Министерство печати журнал вынуждено было зарегистрировать. Потому что это все-таки был не “Москва”, а “Моцква”.
Верный своим принципам устраивать скандалы везде, где он только что появлялся, Дрюня Гавкин начал свою журналистскую деятельность с того, что обобрал многих вдов бывших государственных деятелей.
Он вывез их домашние архивы и фотографии под предлогом того, что все это безумно интересно для его журнала, что он будет это печатать и платить им большие деньги. Рукописи, однако, утекли за рубеж и там превращались в странные книжечки, а большие деньги, как водится, получали не обобранные вдовы, а маленький Дрюня Гавкин.
