Александр Янов - Россия и Европа. 1462—1921- том 1 -Европейское столетие России. 1480-1560

В результате сеньоры с патерналистскими склонностями элемен­тарно не выживали в жестокой и перманентной междукняжеской войне. Лишившись бояр и дружинников, они тотчас теряли военную и, стало быть, политическую силу. Короче говоря, достоинство и не­зависимость вольных дружинников имели под собою надежное, по­чище золотого, обеспечение — конкурентоспособность их государя.

Так выглядел исторический фундамент договорной, конституци­онной, если хотите, традиции России. Ибо что есть в конце концов кон­ституция, если не договор общества с государственной бюрократией? И едва примем мы это во внимание, как тотчас перестанут нас удив­лять и Конституция Салтыкова, и послепетровские «Кондиции», и де­кабристские конституционные проекты, и все прочие — вплоть до Кон­ституции ельцинской. Они просто не могли не появиться в России.

Как видим, ошибались-таки не только средневековые короли, но и классики западной историографии. Симбиоз европейской и па­терналистской традиций существовал уже и в киевско-новгородские времена. Другое дело, что ошибались и те и другие не очень сильно, поскольку европейская традиция и впрямь преобладала в тогдаш­ней Руси. Ведь главной заботой князя-воителя как раз и была война, и потому отношения с дружинниками (а стало быть, и договорная традиция), естественно были для него важнее всего прочего. Зака­выка начиналась дальше.

Правящий Стереотип, как помнит читатель, исходит из того, что европейская традиция Древней Руси была безнадежно утрачена в монгольском рабстве и попросту исчезла в процессетрансформа- Ции из конгломерата княжеств в единое государство, когда «уехать из Москвы стало неудобно или некуда». Говоря современным язы­ком, на входе в черный ящик степного ярма имели мы на Руси Евро­пу, а на выходе «татарское царство». Для всякого, кто хоть раз читал Библию, такое преображение исторических традиций народа в соб­ственную противоположность должно звучать немыслимой ересью. Это ведь равносильно тому, что сказать: пришли евреи в Египет из­бранным народом Божиим, а на выходе из него Господь не признал свой народ — ибо поколения рабства сделали его совсем другим, например, татарским народом.

Проверка Правящего Стереотипа

На деле, однако, выглядело все прямо противо­положным образом. А именно старый киевско-новгородский симби­оз не только не был сломлен монгольским рабством, он укрепился, обретя уже не просто договорную, но отчетливо политическую фор­му. Бывшие вольные дружинники и бояре-советники превратились в аристократию постмонгольской Руси, в её правительственный класс. Образуется, по словам Ключевского, «абсолютная монархия, но с аристократическим правительственным персоналом». Появля­ется «правительственный класс с аристократической организацией, которую признавала сама власть».[12]

Введение

В трилогии мы, разумеется, обсудим эту ключевую тему очень подробно. Сейчас скажем лишь, что княжеский двор в домонголь­ские времена устроен был куда примитивнее. Там, как мы помним, были либо холопы, либо вольные дружинники. Причем, именно хо­лопы управляли хозяйством князя, т.е., как бы парадоксально это сегодня ни звучало, исполняли роль правительственного персона­ла. Делом дружинников было воевать. В принятии политических решений участвовали они лишь, так сказать, ногами. Если их не ус­траивал сеньор с патерналистскими замашками, они от него «отъ­езжали». Теперь, однако, когда право свободного отъезда себя ис­черпало, обрели они взамен право гораздо более ценное — зако­нодательствовать вместе с великим князем. Они стали, по сути, соправителями нового государства. Иными словами, вышли из своего Египта русские еще более европейским народом, чем во­шли в него.

Уже в XIV веке первый победитель татар Дмитрий Донской гово­рил перед смертью своим боярам: «Я родился перед вами, при вас вырос, с вами княжил, воевал вместе с вами на многие страны и низ­ложил поганых». Он завещал своим сыновьям: «Слушайтесь бояр,

без их воли ничего не делайте».52 Долгий путь был от этого пред­смертного княжеского наказа до статьи 98 Судебника 1550 года. Два столетия понадобилось вольным княжеским дружинникам и боя­рам-советникам, чтобы его пройти. Но справились они с этим, если верить Курбскому (и Ключевскому), более чем успешно.

Тогда Россия, как и сейчас, была на перепутье. Дальше дело мог­ло развиваться по-разному. Могла победить договорная традиция Руси, маргинализуя свою патерналистскую соперницу и вылившись в конце концов в полноформатную Конституцию. Ту самую, между прочим, что два поколения спустя безуспешно предложил стране Михаил Салтыков. Сохранилась, конечно, и традиция патерналист­ская. Более того, могла она, опираясь на интересы самой мощной и богатой корпорации тогдашней Москвы, иосифлянской церкви, попытаться повернуть назревшую политическую модернизацию страны вспять. Для этого, впрочем, понадобился бы государствен­ный переворот, коренная ломка существующего строя. Говоря язы­ком K.H. Леонтьева, «Россия должна [была для этого] совершенно сорваться с европейских рельсов».

Так на беду и случилось. Переворот произошел и, как следова­ло ожидать, вылился он в тотальный террор самодержавной рево­люции. Как ничто иное, доказывает этот террор мощь европейской традиции в тогдашней России. Зачем иначе понадобилось бы для установления патерналистского самодержавия поголовно выре­зать всю тогдашнюю элиту страны, уничтожить её лучшие админис­тративные и военные кадры, практически весь накопленный за ев­ропейское столетие интеллектуальный и политический потенциал России?

В ходе этой первой своей цивилизационной катастрофы страна, как и в 1917-м, внезапно утратила европейскую идентичность. С той, впрочем, разницей, что эта первая катастрофа была еще страшнее большевистской. Ибо погибала в ней — при свете пожарищ оприч­ной войны против своего народа — доимперская, докрепостничес- кая, досамодержавная Россия.

Е-А. Белов. Об историческом значении русского боярства, Спб., 1986, с.29.

Естественно, что, как и в 1917-м, победивший патернализм нуж­дался в идеологии, легитимизировавшей его власть. Тогда и явились на свет идеи российской сверхдержавности («першего государство- вания», кактогда говорили) и «мессианского величия и призвания России». Те самые идеи, что так очаровали столетия спустя Достоев­ского и Бердяева и продолжают казаться воплощением российской государственности В.В. Ильину и А.С. Панарину.

Парадокс «поколения поротых»

Ошибется поэтому тот, кто подумает, что предложенная в этой книге по завету Георгия Федото­ва «новая национальная схема» касается лишь прошлого страны. Ведь объясняет она и сегодняшнюю опасную двойственность куль­турной элиты России. Судя по возражениям моих московских собе­седников, по-прежнему не отдают они себе отчета, что коренится она в губительном дуализме политической традиции, искалечившем историю страны и лежащем, как мы видели, в основе её вековой трагедии. По-прежнему не готова, другими словами, нынешняя куль­турная элита России освободиться, в отличие от германской, от этого векового дуализма.

И уж очень, согласитесь, выглядит все это странно. Если оприч­ная элита, которая помогла Грозному царю совершить самодержав­ную революцию, отнявшую у России её европейскую идентичность, понятия не имела, что ей самой предстояло сгореть в пламени этой революции, то ведь мы-то «поротые». Мы знаем, мы видели, что про­изошло с культурной элитой страны после аналогичной революции семнадцатого года, опять лишившей страну её европейской иден­тичности, возвращенной ей Петром. Ни одной семьи, наверное, в стране не осталось, которую не обожгла бы эта трагедия.

Введение

И после этого по-прежнему не уверены мы, кому хотим наследо­вать— вольным дружинникам Древней Руси или её холопам-страд­никам? По-прежнему ищем хоть какие-нибудь, вплоть до климатиче­ских, предлоги, чтобы отречься от собственного европейского на­следства? Или, в лучшем случае, благочестиво ссылаемся на то, что новая государственность обязательно должна опираться на «нацио­нальные традиции России», нимало не задумываясь, на какую имен­но из этих традиций должна она опираться. Ведь и произвол власти и холопство подданных — тоже национальная традиция России...

Последний шанс

Так или иначе, трагедия продолжается. И если эта трилогия поможет пролить некоторый свет на её истоки, ни на что большее я и не претендую. Я лишь прошу читателя не упус­кать из виду одно простое соображение. Заключается оно в том, что даже тотальный террор великой самодержавной революции 1565-1572 годов оказался бессилен похоронить договорную, консти­туционную, европейскую традицию России. Так же, впрочем, как и цензурный террор Николая I в 1830-е, и кровавая вакханалия ста­линского террора в 1930-х. Опять и опять, как мы видели, поднимала она голову в конституционных поколениях XVII, XVIII, XIX и, наконец, XX столетия, по-прежнему добиваясь гарантий, которые могли бы за­щитить народ от произвола власти.