Город Под Облаками - Павел Юрьевич Фёдоров
– Я был сейчас у… очень близкого мне человека, друга… даже, наверное, в какой-то степени, учителя. Я ему всегда верил, как ни кому. Он старше меня, доктор наук… занимался теорией единого поля…, а, года три назад, вдруг исчез. Нигде не появлялся, ничего не писал, я его маму спрашивал, а та молчала, мол, не велено говорить, а сама плакала почему-то. Я все думал, что он умер, потом уже, года через два вдруг мне сказали, что он монахом…, в каком-то далеком монастыре. Вчера звонит…, мол, приходи, я проездом, поговорим. Вот я у него там… и был, – Петр мотнул головой куда-то в сторону, – поговорили… Ты знаешь, я его знал лет двадцать… да нет, больше, двадцать семь, представляешь. А встретил сегодня и не узнал, другой человек. Как может взрослый человек за три года так измениться, не пойму. Нам с ним не о чем было поговорить, как чужие. Смотрит на меня, как на безумного, с состраданием, а я на него, также… мы все точно сошли с ума. Он наказан, я знаю, он слишком близко подошел к истине и потому был наказан. Туда нельзя заходить, я ему это говорил и не раз, вот теперь расплачивается… своим разумом, свободой, волей. Все потерял, все, безвозвратно…
Валентин слушал молча, не встревая в рассуждения Петра. После того вечера для Валентина Петр открылся со всей иной стороны, он увидел, а теперь и понимал, насколько внешность может быть обманчива и за этой гротесковой, нелепой фигурой, поведением, внешним сумбуром, лежит такая безграничная преданность и вера в русский народ, его культуру, историю, науку, что Валентин для себя даже представил Петра на фронте – вот он на невидимой передовой и сражается, как может, защищает своей любовью отечество, город, в котором он прожил всю жизнь, от неведомого никому врага, и что защитить, скорее всего, уже невозможно.
– Тот, кто принес в этот мир религию, тот же и дал этому миру науку, – Петр произнес это уже даже и, не обращаясь к Валентину, он разговаривал с кем-то невидимым, ему сейчас он открывал некое, выстраданное, понятое, то, что необходимо обязательно передать, сохранить, не потерять, – они не делимы, сущность у них одна, значение – сокрытие истины! Я давно об этом догадывался, а недавно убедился, увидел все как на ладони, они уже даже и не скрываются, они уже здесь хозяева.
– А что, что случилось, где…, – Валентин впервые напомнил о себе, Петр с усмешкой посмотрел на него и продолжил, – а, там…, я ведь с недавнего времени живу в новом районе, престижном, а дорог, как водится, не сделали, потому всегда пробки, так вот, как-то с утра на работу выезжаю, а на перекрестке затор, такой основательный, где-то далеко впереди все забито, ну и у нас со всех сторон, машины подъезжают… час пик самый, все на работу в город въезжают. Многие думают, что человек может делать сразу много дел, так вот, нет – не может. Только одно и когда он делом занят, то не может отвлечься на что-то другое, так вот, сижу за рулем на светофоре перед перекрестком и наблюдаю, как со всех сторон не смотря ни на светофоры, ни на пешеходов, по газонам, кустам, тротуарам, лезут …, по головам. Когда человек за рулем, то хочет он или не хочет, но лицо его отражает всю внутреннюю сущность – открытым становится. А там не было лиц – оскал цинизма, наглости, страха и ненависти…, ненависти ко всему… и над всем этим «единое поле» злорадного торжества. И, ведь пойми Валя, это всего лишь светофор, перекресток, а они готовы разорвать друг друга, только позволь или дай команду, а если действительно что-нибудь случится…, страшно подумать, и их же не тысячи – миллионы, миллиарды, не меньше, и вот тогда я понял, что это не люди, нет не люди, не могут люди быть такими – это зомби, прикрытые обликом человека, химеры. А людей, живых людей на Земле очень мало Валя, так мало, что и не найдешь уже, пожалуй, даже если… Он открыл… я тоже открыл, еще раньше, чем он, только молчу, не говорю ни кому… принципы «единого поля», не нужно это никому. Знания вообще никому не нужны. Ты вот, наверное, считаешь, что я ученый. А почему? А потому, что я кандидат наук – вот почему, но, вот дурак-то, … не стал доктором, другими словами, по их мнению, законченный идиот – неудачник. Да если хочешь знать у меня каждый научный отчет это чья-то докторская, а, порой, и не одна. Бред какой-то, а еще говорят, что мы не сошли с ума. И он мне сегодня, со смиренной улыбкой,… мол, Петруша покайся, жизнь человека греховна, покайся, молю тебя и я молюсь за тебя и ты молись, Бог милостив, простит … – зомби, а как это еще можно воспринимать… простит… ученый… ой Валя, сколько же цинизма во всем этом… бесчеловечного…, даже страшно подумать…
«Птица летела на высоте, на которую она никогда не поднималась. Она летела вперед или назад, но это не имело никакого значения. Здесь, между водой и небом, не было направлений. Иногда она отдыхала на воде, ловила рыбу, смеялась и летела дальше. Ни это ли полная свобода, думала она?»
***
В двадцать три года Дин обосновался в Америке, для того чтобы изучить историю рабства. Там он и встретил Баса. Гуляя поздним вечером по негритянским кварталам, Дин наткнулся на небольшую афишу, прикрепленную кнопками к столбу: «Афро-джаз раба Баса», внизу от руки был приписан адрес.
– Интересно, – подумал Дин, – кто это сегодня добровольно считает себя рабом, что же это за странный человек такой?
Дин нашел по этому адресу небольшой ресторан в подвале, спустившись по железной лестнице, он вошел в тускло освещенный небольшой зал с крохотной сценкой и несколькими столиками. Было пусто, Дин сел рядом со сценой, вышел официант и, не удивляясь гостю, по просьбе Дина принес, тому кофе. Через некоторое время начала собираться публика. Сначала пришли вместе несколько пожилых негров, за ними входили белые очень представительного вида, молодые люди, явно видно было, что все из академических слоев, снаружи раздавалось хлопанье дверей автомобилей, все тихо переговаривались и ждали. Народу было столько, что уже было не войти в зал, занято было практически все столики, люди стояли, где только можно было
