Эммануил Райс - «Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978)
Но не случалось ли Вам сталкиваться, напр<имер>, с английскими или французскими писателями. За 2–3 благородными исключениями (Gabriel Marsel или покойный Orwell) — ну как их просто квалифицировать!
Приходится признать, что за редкими исключениями писатели — публика морально ничтожная, мелочно-тщеславная, со склонностью к паразитству (именно не к жизни пером, что было бы благородно и хорошо, а к пьянству и к бездельничанью за счет «меценатов»), к интриганству, к профитерству, неразборчивая в средствах, на редкость лишенная элементарного благородства (заявление публичное Рихарда Штрауса, что если соответственно заплатят, то он готов дирижировать и в отхожем месте).
Если приняться за переоценку писателя как человека, мало кто из писателей последних десятилетий такую переоценку с честью выдержит.
Но ограничимся русской литературой. Были люди чистоты и благородства незапятнанных: Гумилев, Замятин, Мандельштам, Хлебников. Но вот возьмем таких китов, как Розанов или Белый.
Розанова во многом спасает его искренность. Он не покривил душой и не постеснялся признать многие темные стороны своего характера и жизни. Но, тем не менее, чем он поднимается (кроме своих признаний) над уровнем морально гибкого и покладистого, ловкого, с хитрецой, обывателя, занятого главным образом обделыванием своих делишек?
А Белый — заслуживает извинения по своей слабости и неприспособленности к жизни. Но его отношения к Блоку (товарищу!), к Нине Петровской, к Шлецерам, к Метнеру, к Вячеславу Иванову («Сирин ученого варварства», дескать), к Васильевой… А его компромисс с большевизмом, так его и погубивший. Причем, как отнестись к характеристикам бывших друзей в мемуарах, написанных за последние годы, хотя многие из них жили тогда в СССР. Конечно, слабость заслуживает снисхождения, но его личность и ее поведение, по отношению к гениальности его творчества, представляет не плюс, а минус…
Клюеву многое простится за мученичество, и грех на него руку подымать. Но если уж заговорить о его личности! Его бездушная холодность к Есенину, ловкачество, компромисс с сов<етской> властью. Он-то на них шел охотно и легко. Не его вина, если большевики раскусили рано глубокую несовместимость его личности и творчества с собою и погубили.
Увы, легко примеры умножить… Но тяжело как-то — ибо я все это и всех их люблю все-таки и склонен многое прощать.
Да и так ли уж бескорыстно Маяковский «наступил на горло собственной песне»… Хотя в сравнении с Арагоном, напр<имер>, он — образец нравственного превосходства и чистоты.
Вопрос этот важен все-таки, потому что с литературой в нашу эпоху не благополучно. Писатель перестал быть учителем. Но для многих писателей, для массы, остался, a son insu[89], образцом и источником премудрости.
Возможно, что низкий уровень современного человечества и объясняется дурным примером и учением писателя.
Глупо и нецелесообразно бороться с этим фактом принуждением, как большевики — ведь их фадеевы, Твардовские или эренбурги гаже, а не лучше наших арагонов, оденов или мальро.
Но вот угроза моральной оценки в критике… это может, со временем, оказаться серьезнее. Как же не приветствовать Вашу инициативу.
Под Вашим наущением, в настоящее время, работаю над разносом Некрасова, — ах, только чтобы удалось разделать как следует этого лицемерного барина-карьериста!
А вот Фета (даже если характер у него был и дурной и об этом не надо будет молчать) — собираюсь, наоборот, возвысить, в свете его мало осознанного, глубочайшего миросозерцания.
Ваш разнос Есенина grosso modo[90] разделяю. Но мне кажется, что его антисоветские настроения были сильнее и искреннее просоветских, явно продиктованных интересом. Для меня ясно, что «Страна негодяев» метит в большевиков, а Номах для Есенина герой и идеал. Заглавие я понимаю как горькую иронию — дескать, большевики объявили негодяями весь русский народ. Приведенные Вами примеры часто сомнительны в смысле просоветскости:
«Да здравствует революцияНа земле и на небесах»…[91]
Советская ли это революция и не для красного ли все это словца? Неужели для Вас не явна фальшь его похвал Ленину?
Вообще же Ваша статья изобилует замечательными формулировками, проницательностью и особенно ценным и редким в русской литературе элементом критики: анализом текста. Вот, напр<имер>, Blackmur[92] почти что только на нем и сосредоточился, — а какие прекрасные и иногда неожиданные результаты у него получаются!
Очень интересно также Ваше наблюдение над тем, что основной темой Есенина является смерть[93]. Но у него ли одного? Вспомните тютчевское: «и это все есть смерть», и Анненского, Блока, Мандельштама, даже Лермонтова.
Не потому ли угнетение поэзии большевиками так катастрофично, что они запретили, выключили смерть, б. м., основную канву всякой настоящей поэзии, без которой она как бы теряет свое третье измерение?
Извините, пожалуйста, неряшливость моих последних 2 страниц. У меня грипп — писание меня утомило, но и вынужденный досуг дал мне возможность ознакомиться с Вашими текстами и ответить Вам быстрее обыкновенного.
Не обессудьте и пишите, если имеете охоту и материал.
Еще одно: Ваша литературная критика — вне обстоятельства времени и места — сразу в первом ряду русской лит<ературной> критики. Стихи же Ваши — легко ситуировать: это стихи «нового эмигранта», независимо от качественной оценки.
Не находится ли Ваше подлинное я там, где Вы вне категорий, поверх их всех?
Итак — желаю Вам всего наилучшего и жду Ваших новостей.
Ваш Э. Райс
P. S. Вы легко владеете стихом — пробовали переводить? Прельщает Вас это?
P. P. S.
Вот, напр<имер>, М. Кузмин:
Корфу
Взорам пир — привольный остров в море.О леса, зеленые леса!Моря гладь с лазурью неба в споре,Что синей: волна иль небеса?Что белей: наш парус или чайка?Что алей, чем алых маков плащ?Сколько звезд на небе, сосчитай-ка, —Столько струй родник стремит из чащ.По горам камней ряды сереют,По камням сверкает светлый ключ.В облаках зари румяна рдеют,Из-за туч широк прощальный луч.О Корфу, цветущая пустыня,Я схожу на твой счастливый брег!Вечер тих, как божья благостыня,Кроток дух, исполнен тихих нег.
А вот Поплавский, из «Флагов»:
После некоторого размышления решил вместо целого стихотворения (а есть прекрасные: «Сентиментальная демонология», «Черная мадонна» и др.) выписать Вам несколько отдельных «мотивов», ибо стихотворения обыкновенно довольно длинны — (7-10 четырехстиший), а лучшее часто в отдельных вспышках:
Черная мадонна
(все-таки целиком)
Синевели дни, сиреневели,Темные, прозрачные, пустые.На трамваях люди соловели,Наклоняли головы святые.
Головой счастливою качали.Спал асфальт, где полдень наследил.И казалось, в воздухе, с печали,Поминутно поезд отходил.
Загалдит народное гулянье.Фонари грошовые на нитках,И на бедной, выбитой полянеУмирать начнут кларнет и скрипка.
И еще раз, перед самым гробом,Издадут, родят волшебный звук.И заплачут музыканты в обаЧерным пивом из вспотевших рук.
И тогда проедет безучастно,Разопрев и празднику не рада,Кавалерия в мундирах красных,Артиллерия назад с парада.
И услышит вдруг юнец надменныйС необъятным клешем на штанахСчастья краткий выстрел, лет мгновенный,Лета красный месяц на волнах.
Вдруг возникнет на устах тромбонаВизг шаров, крутящихся во мгле.Дико вскрикнет черная мадонна,Руки разметав в смертельном сне.
И сквозь жар ночной, священный, адный,Сквозь лиловый дым, где пел кларнет,Запорхает белый, беспощадныйСнег, идущий миллионы лет.
* * *
Привиденье зари появилось над островом черным,Одинокий в тумане шептал голубые слова,Пел гудок у мостов с фиолетовой барки моторной,А в садах умирала рассветных часов синева.
На огромных канатах в бассейне заржавленный крейсерУмолял: «отпустите меня умереть в океане».Но речной пароходик, в дыму и пару, точно гейзер,Насмехался над ним и шаланды тащил на аркане.
А у старой палатки в вагоне на желтых колесахАкробат и танцовщица спали, обнявшись, на сене.Их отец великан в полосатой фуфайке матросаМылся прямо на площади чистой, пустой и весенней.
Утром в городе новом гуляли красивые дети,Одинокий за ними следил улыбаясь в тумане.Будет цирк наш во флагах, и самый огромный на свете,Будет ездить, качаясь в зеленом вагон-ресторане.
И еще говорили, а звезды за ними следили,Так хотелось им с ними играть в акробатов в пыли,И грядущие годы к порогу зари подходили,И во сне улыбались грядущие зори земли.
Только вечер пришел. Одинокий заснул от печали,А огромный закат был предчувствием вечности полон.На бульваре красивые трубы в огнях зазвучали.И у старой палатки запел размалеванный клоун.
Высоко над домами летел дирижабль зари,Угасал и хладел синевеющий вечера воздух.В лучезарном трико облака голубые цариБезмятежно качались на тонких трапециях звездных.
Одинокий шептал: «завтра снова весна на земле,Будет снова мгновенно легко засыпать на рассвете».Завтра вечность поет: «не забудь умереть на заре,Из рассвета в закат перейти, как небесные дети».
Вот уже и места не осталось — как раз для отдельных отрывков. В следующий раз, если захотите…
