Неизвестно - Черняев 1988
Но, в отличие от прежнего, он уже не «разговаривал» запросто и, когда я начинал что-то такое, с чем, как ему казалось с первых слов он все равно не согласен, он тут же перебивал и довольно безапелляционно излагал свое, давал понять, что на этом дискуссия и закончена.
Я избрал другой метод, которым, впрочем, пользуюсь почти каждодневно и в Москве (но тут другое дело, здесь у него десятки живых собеседников)... Пишу или диктую на отдельных бумажках свое мнение, оценку, предложение и посылаю ему среди других документов, которые идут к нему через меня. Иногда он учитывает - об этом узнаю много позже или косвенно. Иногда он реагирует сразу: звонит. Но только, если принимает. Иногда просто игнорирует и девочки мне возвращают мои записочки без всяких пометок.
Бывает, что поступает (как бы это выразится - с учетом: кто он и кто я!) не уважительно, хотя сам любит это выражение и часто употребляет публично. Например, Шеварнадзе затеял статью о 1939 годе. Он мне звонит поздно вечером в Тессели (где я жил, в пяти минутах ходьбы от своего «места работы» возле его дворца, но в объезд на машине - 11 км. Три раза в день: утром, в обед, после работы): срочно прочти, скажи свое мнение. Я написал целую рецензию. Он с ней согласился и еще от себя добавил: мол, Англия и Франция натравливали Гитлера на нас, а Сталин их хотел натравить друг на друга. Или: «в два дня такие дела не делаются» (т.е. 20-го Гитлер прислал письмо, а 23-го уже пакт подписали)... Словом, рассуждал довольно решительно в духе статьи Кулиша в «Комсомольской правде», которая появилась через 2 дня. И согласился со мной, что [
I
Договор 23 августа порочен в принципе и принес только беды и потери. —
Сам позвонил Лигачеву. Договорился, что статью снимают: мол, в следующем году 50-летие войны, к этому времени подоспеют исследования, тогда официально и определимся. И меня еще вдобавок попросил позвонить Лигачеву - «разъяснить в деталях».
И что же? 1 августа в «Правде» появляется статья за теми же подписями, что и в первом варианте, чуть поправленная. Глупая, бездоказательная и фактически выгораживающая Сталина.
Конечно, я у него самого «объяснений» не позволил себе спрашивать (в прошлом году, при других отношениях спросил бы). Узнал у Болдина и Воронцова, что же произошло. А произошло следующее: Лигачев понял мнение М.С. как «неудовлетворенность» данным текстом. И поручил авторам (через Воронцова) доработать. Новый вариант прислал М.С. и тот вернул статью без пометок Болдину, а Лигачеву дал добро!
И это, несмотря на то, что для него совершенно ясно (и я писал ему в своей рецензии), что, если он не собирается отменять гласность, то историки все равно придут «к Кулишу» (или что-то в этом роде). И зачем ему повязываться с этой ущербной концепцией, которую ему уже один раз навязал Фалин (через Яковлева) в докладе о 70-
летим Октября (теперь он мои возражения отмел). Но с тех пор, как и во всем другом, много гласной воды утекло. Запад, конечно, очень четко отреагировал на эту статью - как победу лигачевской линии в данный момент.
С другой стороны. Прислал Чебриков проект своего интервью для «Правды» о работе КГБ в условиях перестройки. Я его разрисовал бесцеремонно и послал ему (особенно насчет «идеологических функций» КГБ и отношений с рынком и кооперацией). М.С. не только согласился со всеми моими вычеркиваниями и пометками, но, как я увидел, по тексту уже в газете, еще и от себя добавил.
Вот два контрастных примера. О чем они говорят? Что у него уже появился в отношении меня (а может ж не только) «инструментальный» подход : делает человек свое дело и пусть, - что приемлемо возьму, что -.нет, отброшу. А объясняться с ним некогда и незачем. Переживет!
В общем-то эти мои обиды смешны. Он переворотил всю страну. Вернул ей нормальный человеческий образ. Он, можно сказать, спас человечество от катастрофы, которая неизбежно произошла бы, если бы мы продолжали брежневскую внешнюю политику. Он, действительно, войдет в историю наравне с Лениным, чем бы перестройка ни кончилась.
А я кто такой? Все так. Но... в отношении меня в нем начинают проявляться черты, которые могут исказить его самого, как политического деятеля перестройки и нового мышления... Как в капле воды, «согласно незабвенному Пономареву».
Забирая меня с собой на Юг, он говорил, что там предстоит сделать: подготовить материалы к лекции (или брошюре) «о социализме»; подготовить основную речь для Красноярска; разработать концепцию преобразования ЦК и его аппарата.
Кроме того, надо было довершить послесловие к польско-советской книге (по итогам его поездки в Польшу), которую он обещал польским интеллектуалам. Кстати, я тоже там предлагал ему отойти от оценки 1939 года, которую он дал в докладе о 70-летии. Но... увы! Осудил Договор 28 сентября - о дружбе и границе с Германией. На это он пошел. Но это не ново...
Думаю, что тут сыграли свою роль бурные митинги в эти дни в Прибалтике... Признать порочным 23 августа 39 года - значило для него поставить под сомнение присоединение Латвии, Эстонии, Литвы... Хотя он отчетливо видит и не отрицает, что с самого начала «присоединения» было вмешательство.
«О социализме» получилось довольно много. Он продиктовал вводную часть: зачем нужна сейчас эта тема? Теперь мозги разбрелись настолько» что уже никто не знает, где социализм, где нет, и вообще что это такое.
Потом я сделал обобщение - какие выявились в нашей печати оценки нашего общества до перестройки: был ли это вообще социализм и т.д. Четыре главных направления - от Афанасьева до Астафьева.
По предварительному анализу, который я попросил сделать Амбарцумова, плюс книга «Иного не дано», я на 30 страницах изложил эволюцию концепции Ленина о социализме (понятие). На 40 страницах суммировал и оформил единым текстом то, что сам Г орбачев за эти три года наговорил на эту тему - как он себе представляет социализм.
Но сам он над всем этим объемом, который я ему неделя за неделей вручал, не работал. А когда приехали и он в понедельник собрал помощников, сказал, что вот такой материал есть, теперь его надо превратить «из количества в качество» и готовиться с ним к Пленуму ЦК, на котором будет утверждена реорганизация политической системы. Вот тут-то и понадобится «теория социализма». Сказал, что работать надо всем, а бригадиром
- Иван Тимо^еев^^щюизнес он, не моргнув глазом
Вот магия академического звания, искусственно, карьерно-бюрократически полученного... Несмотря на то, что уже подготовка XIX конференция показала, что Фролов, кроме болтовни на эту тему ... «о человеке» ни на что не способен и настоящей амуниции у него нет. Гораздо больше ее - у Шахназарова, а я просто больше читаю на эту тему, живу ею... Я обнаружил, что по философии-то в своей жизни прочел и изучил больше, чем философ-академик Фролов... Но что сделаешь! Впрочем, мне уже и тут совершенно ясно теперь, хотя меня со многих сторон и раньше «информировали», что тайна его благоволения к Ивану в Р.М. «Откуда» он (от Р.М.) и появился при М.С. Ну, да Бог с ним! Прости мою душу грешную!
Над красноярской речью М.С. работал на Юге очень основательно. Диктовал много раз, даже иногда на ночь по простому телефону в Тессели. /
Международный раздел (второй этап «Владивостокской инициативы») я сделал / быстро, проговорил его с МИД’ом, Ахромеевым и Каменцевым (внешнеэкономическая | комиссия). М.С. одобрил, принял, похвалил (что редко от него услышишь) и больше к нему не возвращался. Но зато - мучительно вырабатывал внутренний раздел. Его очень
!
беспокоит ситуация, которая сложилась после партконференции. Это объективно так I получилось, но конференция подлила масла в огонь: аппарат понял, что дни его сочтены и I в лучшем случае перестал работать, практически выключив старый механизм административной системы (в худшем же - устремился доказать, что все это - 1
горбачевская авантюра). А новый механизм не начал работать... И на полках ничего нет. В Москве говорят - это хуже» чем при Гришине... и усиленно сравнивают с двумя годами, когда на Москве был Ельцин.
Стала раздражать его интеллигенция, которая подкладывает паникерские анализы, выдает факты, будто в 27-ом, и в 50-ом, и в 68-ом годах продуктов было полно и бери где и что хочешь.
Запрашивал цифры, данные. Диктовал одно, другое, перечеркивал. Искал подходы. Но в Москву все таки привез текст «оправдательный», «уговаривающий». И только здесь нашел правильный ключ: дело затеяли трудное, но другого не дано, будем идти только вперед, а тот, кто взялся по-новому, уже имеет реальные результаты. Не спрашивайте у меня, как с перестройкой. Это я у вас должен спрашивать: я дал вам полную свободу действовать так, как вы сами считаете. Так действуйте. Кормите, одевайте, обустраивайте себя и т.д.
Эта концепция пришла ему в голову в Севастополе, куда он решил поехать на экскурсию за день до отлета в Москву. У самой набережной он был встречен многотысячной толпой, с которой в спорах и полемике провел три с половиной часа всей своей «экскурсии» (о чем я его и предупреждал).
