Саладин. Султан Юсуф и его крестоносцы - Сергей Анатольевич Смирнов

Глава 1. О правде слухов и обмане зрения

История о Чести,

рассказанная Даудом по прозвищу Золотой Уж

Потомки будут размышлять о моей жизни

подобно тому, как собака гложет старую кость.

Кость белеет и становится гладкой,

а собаке кажется, что она сыта.

Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб, в разговоре с сыновьями.

ГЛАВА 1

О правде слухов и обмане зрения

Мудрецы Старого Каира говорят, что глаза обманывают человека чаще, чем самый продувной торговец на Паутинном рынке, где торгуют поношенным и ворованным добром. Так-то оно так, но только со зрением случаются явления куда более странные. Порой оно может открывать истинную правду мира каждому человеку в отдельности и, однако же, при этом обманывать разом всех, целый город или целый народ. Подобное явление случилось однажды, ранним утром второго дня месяца муххарама, 589 года хиджры*, посреди города Аль-Кудс*, который евреи, франки и ромеи* именуют Иерусалимом.

Султан Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб, мир да пребудет над ним, после утренней молитвы возвращался из мечети в свой Дворец*.

Сильный, холодный ветер гнал по небу с западной стороны на восточную стада темных туч. На одной из площадей султан вдруг остановил коня и обратил взор к хмурым небесам. В те самые мгновения на восточной стороне небосклона тучи столь же внезапно расступились, и лучи Солнца осветили Священный Город, а в нем - великого султана, ясно отпечатав его тень на стене дома. Султан заметил свою тень и указал на нее пальцем. Все видели, что рука его дрогнула. Тогда тучи на восточном краю мира сошлись, скрыв солнце, и тень исчезла.

Слухи о лихорадке, не оставлявшей султана вот уже третью неделю, успели распространиться по всему дар аль-Исламу* подобно злому ветру хамсину*. Все прислушивались к ночному лаю собак и в каждом уголке небес высматривали знамения. Уже не самые прозорливые и не самые мудрые стали задумываться, что станет с державой правоверных, когда всемогущий Аллах призовет к себе великого султана.

Проблеск солнечных лучей, проникших в хмурое утро второго дня месяца мухаррама, и дрожь руки великого султана были восприняты очевидцами как важные знамения, однако каждый увидел в них свою собственную выгоду.

Люди сунны*, истинным правителем которых и был султан Юсуф, возрадовались, ибо Всемилостивый Господь подтвердил с небес высшую избранность султана и несокрушимое могущество его державы. Тень повелителя на стене одного из самых старых и крепких домов Аль-Кудса свидетельствовала о том, что его дух запечатлеется навечно в деяниях преемников, а дрожь в руке была не более, чем проявлением похвального страха перед волей Всемогущего Творца.

Как ни странно, недруги султана и всего его многочисленного курдского рода, управлявшего городами и весями Египта, Сирии и Месопотамии, тоже возрадовались.

Один шиитский шейх*, у которого от холодного ветра глаза воспалились и стали похожи на два горящих угля, стоял на западной стороне площади. Он видел султана и его жест, но не успел приметить его тени. Он знал, что дом, удостоенный внимания султана, некогда принадлежал одному из потомков праведного халифа Али. Шейх сразу догадался, что солнце неспроста осветило этот дом, и султан неспроста указал на него своей дрогнувшей рукой, побледнев от страха. "Значит, если и не сегодня, так на смертном одре этот невежественный курд признает истину - то, что благодать Божья почивает только на потомках великого Али..." - подумал шейх.

На площади в тот час, у стены того самого дома, случилось оказаться одному метельщику-хариджиту*. Не став искушать судьбу, он простерся ниц перед проезжавшим мимо султаном и затаил дыхание, когда повелитель правоверных остановился. Краем взора метельщик увидел на камнях тень от руки, что острой саблей протянулась в его сторону. Когда султан вновь тронул коня, хариджит заметил, что сам он остался в живых, ведь голова осталась у него на плечах, а не покатилась прочь по камням площади, оставляя за собой кровавый след. Еще до полуденной молитвы все хариджиты Священного Города узнали о случившемся и решили, что султан признал их истину - то, что халифом* можно избрать простого бедуина или городского метельщика, а потом лишить его головы, если он не оправдает надежд.

Но больше всех обрадовался тени султана и дрожи в его руке один из исмаилитов*, которым даже Священный Коран представляется всего лишь караваном таинственных смыслов, пересекающих пустыни невежества и понятных только предвестнику конца света, махди*.

Дело в том, что скоротечная тень султана на миг покрыла собой окошко того дома, а среди домашних слуг кади*, его нынешнего хозяина, был один тайный исмаилит. Этот слуга стоял у окна и глядел в щелку между ставен. Ему в глаза вдруг ударило солнце, и сам султан обернул к дому бледное лицо, Его указующий перст, дрогнув, нашел врага сунны, скрывавшегося за ставнями в сумраке комнаты. Слуга остолбенел и облился холодным потом. Однако никто из многочисленной стражи султана не бросился к дому выгонять из его углов еретика, будто зверя из чащи. Когда султан двинулся дальше и вместе с ним двинулась вереница его телохранителей-мамлюков, исмаилит перевел дух. "Я и есть махди! Великий, никому не известный имам*!"- осенила его внезапная мысль. - Сам султан прозрел, содрогнулся и смирился перед великой тайной! Само солнце подало мне знак!" Еще до полудня весть слуги взбудоражила всех исмаилитов, таившихся в Священном Городе.

Так пошли круги по мутному и бездонному морю человеческих домыслов. Мухтесибы* различных городов стали доносить о столкновениях между шиитами и хариджитами, тех и других с суннитами.

Спустя месяц слухи и волнения улеглись, однако весть о странном знамении продолжала тревожить сердца и умы не только эмиров Египта и Сирии, но даже вспоминалась непогожими вечерами мудрому халифу Багдада ан-Назиру, а также султану Рума и суровым Альмохадам Магриба*.

Между тем, только двум приближенным славного султана Юсуфа, было достоверно известно то, что он имел в виду, когда его взор привлекли сначала небеса, а затем собственная тень на стене дома.

В тот час лихорадка принялась мучить султана с новой силой, и тогда он, указав дрожащей рукой на свою тень, тихо рек своему верному катибу*, Имаду ад-Дину аль-Исфахани,