Неизвестно - Шелест Да не судимы будете

П. Е. Шелест

... Да не судимы будете

Дневниковые записи, воспоминания члена Политбюро ЦК КПСС

Слово к читателю

Я, Шелест Петр Ефимович...

Сколько раз в жизни я испытывал какое-то особое чувство ответственности, написав эти слова. Сколько раз оглядывал прожитое и пережитое. Сколько раз ощущал на себе взгляды людей —· близких и не очень, живых и уже ушедших в мир иной. Сколько раз? Да, сколько, сколько приходилось за мно­гие годы писать автобиографии... Чуть ли не при каждом переходе с одной работы на другую. И всякий раз это был экзамен перед самим собой. Нет, не просто «перелистывание» лет, а их осмысление и оценка. Что в конечном счете на свете строже всего? — Суд собственный. Свои выводы и оценки. Свои, но при условии, что ни солгать, ни приукрасить рука не поднимается. Даже когда наедине, один на один со своей памя­тью.

И вот передаю я в другие руки — в читательские — свою самую подробную, самую выстраданную автобиографию — книгу моей жизни. Книгу о виденном и сделанном, радостном и горьком, о вызывающем у меня и сегодня добрую улыбку памяти и о том, что и по прошествии десятков лет не дает мне покоя...

Перед читателем не мемуары. И этим я горд. И это меня тревожит, волнует. Ведь мемуары — особый жанр. В них все можно переписать задним числом — даже свою жизнь. А в дан­ной книге — дневники, записи разных лет. Неправленные, не­подстриженные. Они говорят о времени, о людях и обо мне так, как видел я в те годы, когда писал. В таком виде они и вошли в книгу. Поскольку уверен я ~ ни моя молодость буйнай, подчас бесшабашная, ни зрелость не заслужили того, чтобы я сам вдруг начал чего-то стесняться, от чего-то захотел отка­заться. Не все, конечно, из написанного вошло в книгу ~ слишком объемными оказались записи моих лет. Однако, со­кращая даже важное, дорогое для себя, я оставил такими, как есть, страницы, суждения, имеющие, на мой взгляд, значенйе для истории и политики. Не произведено ни одного сокращения по каким-то иным соображениям, кроме объема.

Я смотрел и смотрю на свою жизнь открыто, с чистой совестью. Не все одобряю, не со всем соглашаюсь сегодня. Но не корю себя, давнего, так как действовал, как разум и совесть подсказывали. Есть, безусловно, то, о чем жалею. И об этом тоже есть в книге. Но ошибки стали ясны — именно как ошибки — только по прошествии времени. Так какое же право у меня, знающего больше, увидевшего последствия, результаты когда-то начинавшегося, судить того Петра Шелеста, который действовал в своем времени? Действовал, исходя из знаний и незнаний тех, пройденных лет? Нет у меня, нынешнего, такого права. Нет, поскольку только преступление совершив­ший и преступлению способствовавший должен, обязан судить себя. С преступлениями ведь ясно. Мораль и кредо вечные: не убий, не укради...

Есть, как известно, и суд истории. А он для человека, занимавшегося непосредственно политикой, да еще и большой, имеет значение огромное. Но вот что хотел бы сказать я чита­телю в данной связи.

Во-первых. События, свидетелем, участником (нередко и не­рядовым) которых я был, уже получили оценку истории. Одни — окончательную. Другие — очередную, если хотите, конъюнктурную. Сколько же их было на моей памяти, оценок, называвшихся историческими,— не счесть. И сколько же раз, прикрываясь именем все того же суда истории, они пересматри­вались! Так что думаю я, убежден даже, что настоящий Суд Истории еще впереди. И надежда, и желание мое — пусть на Суде Истории, достойном такого написания, с большой буквы, будут и мои свидетельские показания.

Во-вторых. Не принято как-то у нас говорить (а для меня это очень важно!), что в преддверии Суда Истории всегда свершается суд поколений, пришедших вослед. Моему поколе­нию заступило на смену уже не одно. И вот думается мне: что же положат, что кладут они на чаши весов своей Фемиды? Разные люди были и среди моих сверстников. Среди тех, кого мы называли старшими, учителями, у которых были в учени­ках. Не только победы, но и поражения, трагедии, преступле­ния ассоциируются в памяти поколений с моими современника­ми. Немало й я повидал на своем веку. Не все и не всегда .цонимал. Но к чему же я, П. Е. Шелест, был причастен? За что я в ответе?

Так вот к чему и за что. Своей кровью платил за то, чтобы вырваться из холопства. Сам продирался сквозь тьму безграмот­ности и другим, как мог, помогал. Годы, десятки лет отдал тому, что было потом названо индустриальным могуществомРодины, военно-стратегическим паритетом Запада и Востока. Как понимал, на что силы и возможности были, боролся за чистоту моей партии, за счастье народа, за дело мира, справед­ливости и социализма. Всем, что было у меня, как говорят в народе — и кровью своей, и потом своим,— работал на нашу Великую Победу в той страшной войне с фашизмом. И в поли­тике большой делал все, что считал тогда необходимым, чтобы увереннее, энергичнее развивалась страна.

Оказавшись на пенсии в то время, когда определилось бреж­невское время — застой,— в одном из вариантов книги главу о брежневском времени назвал «Крах». Я и сейчас так оцени­ваю тот период нашей социалистической истории. Только снял я теперь это название — «Крах». Тот крах подготовил новые крахи. Да какие! А как же иначе назвать развал великой страны, страшное обнищание народа, новый раздел на бедных и богатых? Как?

Мы, политики моего времени, были разными. Но все мы работали, боролись, добивались успехов и ошибались, вновь не щадя себя в поисках лучших путей, вариантов развития. Мы не смогли до конца очистить от извращений социалистические идеи. Мы были нередко жестокими, не всегда правыми. Но мы не позволяли никогда себе даже мысли о том, что дойдет страна до братоубийственных конфликтов и войн, что она может рухнуть. Рухнула. Да еще благодаря усилиям собственных домо­рощенных деятелей...

И все-таки верю я в лучшие времена. Пусть я их уже не увижу. Но верю. И в процветание моей родной Украины, народу которой я всю жизнь служил как сьш,— верю.

Итак, перед читателем дневники, дневниковые записи. Они составляют девяносто процентов — и даже более — текста книги. Есть в ней, конечно, и мемуарные страницы, то, что было написано позже. Читатель сразу же поймет, где дневникй, а где более поздние оценки и размышления. Думаю, однако, что «мемуарные проценты» не повлияли на историческую достовер­ность взгляда на время из того же времени, на события — изнутри тех же событий. Ибо не перестраивался я в угоду конъюнктуре, потому и на пенсии третий десяток лет «по состоянию здоровья». Покуда не признавал никогда сделок с совестью, моралью, и стоять на этом буду, пока бьется мое сердце — сердце украинца, советского человека, коммуниста.

Прочти, читатель, и пойми: таково было наше время, так я его понимал, таким и сам был. А закрыв книгу — подумай. Не спеши с выводами. История еще не разложила на чаши своих весов деяния настоящего. И верно говорится: «Не судите, да не судимы будете».

П. ШЕЛЕСТ

Родом из Революции.

«Без мечты человек не может жить»

Часто МОЖНО слышать: «судьба играет человеком» или «че­ловек сам творец своего счастья». Но что такое судьба, никто не знает и ответа дать не может. Говорят: «Моя душа чув­ствует»... А что такое дуща? На этот вопрос тоже нет вразуми­тельного ответа. Если о судьбе-душе спросить философов, то они могут «попытаться» объяснить. Философы — это катего­рия людей, которые могут все объяснить, даже то, чего сами не знают. Они объясняют все, кроме реальной жизни.

За последнее время в нашей пропаганде появились крыла­тые, высокопарные определения: «судьба миллионов, судьба поколения, судьба ровесников». В общем, о судьбе говорят даже высокопоставленные политики, но это, как правило, со­всем оторванные от реальной жизни люди. Если они жизни не знают, так откуда им знать, что такое судьба? И все же мы говорим: «судьба». Очевидно, это стечение обстоятельств, при­чин и случайностей в жизни человека.

Даже если взять одно поколение в одинаковой социально- экономической среде, то и при этом жизнь людей, их судьбы не могут быть одинаковы. Человеческую жизнь при всех попытках невозможно унифицировать, привести к какому-то «общегосу­дарственному стандарту» и одинаковому отношению к тому, что окружает человека.

В мире, в любом обществе нет такого мгновения, чтобы не лились слезы, не было бы смерти или не появлялась бы новая жизнь, не звучал бы смех, не было бы радости, восторгов и любви. Надо иметь большой такт и ум, чтобы научиться понимать человека, и не мешать ему, даже когда он просто молчит. В жизни могут быть самые невероятные совпадения. Жизнь — это людской океан, и он имеет свои тайники. У всех ^людей есть свои сокровенные тайны и пятна на совести. Уже одним этим судьбы-биографии и сама жизнь не могут быть 11ГОХОЖИ одна на другую.

Каждый прожитый месяц, год, даже день, не говоря уже о десятках лет,— это ведь не просто анкетные данные, биогра­фические сведения — родился тогда-то, крестился там-то, с та­кого-то года учился, а затем работал, служил там-то. Это сухо, скупо и обедняет саму человеческую жизнь. У каждого челове­ка жизнь по-своему сложна, подчас очень трудна, а иногда трагична. И о каждой жизни можно написать целые тома.