Аверин/Вардунас - ХРОНОС. Охота на Нострадамуса

Аверин/Вардунас

ХРОНОС. Охота на Нострадамуса

  ...Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью.

  ...Но когда длинный ряд злоупотреблений и насилий, неизменно подчиненных одной и той же цели, свидетельствует о коварном замысле вынудить народ смириться с неограниченным деспотизмом, свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа.

  Декларация независимости

ПРОЛОГ

  1985

  Маленький бельчонок,

  Пора тебе в кровать,

  Завтра день ведь долог,

  И нужно отдыхать...

   - Помогите!.. Выпустите меня, пожалуйста! Умоляю! Я никому не скажу-у!

  - Ну-ка тихо! Тихо, кому говорю? Тебя разве не учили, что перебивать старших не хорошо? Неужели тебе не интересно дослушать? Я сочинил этот стишок специально для тебя.

  Взрослый замер и прислушался. В ночном воздухе дыхание неторопливо превращалось в густой клубящийся пар.

  - Будешь слушать?

  В опустившейся лесной тиши неразборчиво прозвучал сдавленный, тоненький всхлип.

   - То-то. Вот и умница.

  Хрусь! Хрусь!

  Тупое лезвие вогнутой садовой лопаты стало вновь вгрызаться в грунт, закидывая комьями сырой земли последний видный угол грубо сколоченного ящика, лежащего на дне двухметровой ямы напоминавшей могилу. Куплеты считалки в обрамлении пара, ритмично срывались с обветренных бормочущих губ, по мере того, как копающий сильнее налегал на черенок лопаты. Словно в чаще осеннего леса закипал кем-то позабытый, большой сюрреалистический чайник.

  Остро пахло разрубаемым дерном, свежими досками разломанных ящиков и потом, насквозь пропитавшим свитер под расстегнутым рыбацким плащом.

  Ты свернись клубочком,

  Сон к тебе придет...

  Измазанный в глине сапог с налипшими на подошву листьями вдавил царапнувшее по камню лезвие, и копающий крякнул, вырывая из земли внушительный кусок дерна с корнями, которые упруго рвались, словно жилы человеческой плоти. Нагруженное лезвие лопаты повернулось к яме. По лесному ковру зашлепала осыпающаяся грунтовая крошка, рядом с кучей хвойного муравейника детским шнурком плюхнулся червяк.

  И расскажет ночью,

  То, что завтра ждет.

  - Выпустите меня, пожалуйста!

  - Ну-ка, цыц, ты! Ишь, развопилась!

  Быстро же она очухалась. Надо было посильнее плеснуть на платок.

  - Вы-пус-ти-те, прошу!

  Снизу раздался приглушенный удар, сопровождаемый сиплым криком. Под тонким слоем набросанной земли доски скрипнули, но выдержали. Толчок на слух звучал явно слабее. Это хорошо. Это очень хорошо. Значит, осталось не долго. Устала, наконец. Они вечно такие непоседливые, эти мальцы. Глаз да глаз нужен. И с ними одни сплошные расходы. Копающий ухмыльнулся. Разворчался как какая-нибудь домохозяйка. Но лишняя банка столярных гвоздей, все-таки, была чересчур накладной. Пусть и новеньких, добротных. С визгом вонзающихся в дерево также легко, как нож в масло. Тук-тук-тук!.. Он и так проторчал на заправке дольше обычного. Да и тот парень на форде чересчур сильно пялился, пока он выгребал кассирше остатки мелочи, да засовывал покупки в пакет. Не смекнул бы чего.

  Перехватив лопату, мужчина полез в карман плаща, отозвавшийся холодной сталью до половины наполненной фляги. На смену настороженности пришло облегчение. Еще осталось. Последние деньги вместо гвоздей он потратил на пойло. Немного выпивки для папочки холодным осенним вечерком. Для старого доброго папочки. Человек приложился к фляжке. Холодное горлышко обожгло губы. В мозгу сладкой эйфорией разливалось привычное предвкушение скорой развязки.

  - Умоляю! Я никому не скажу-у!

  - Ну, тихо, тихо, красавица. Осталось чуть-чуть. Еще немножко потерпеть. Э-эх...

  Хрусь! Хрусь!

  Засунув флягу обратно в карман и перехватив лопату, мужчина принялся шустрее закапывать яму, на дне которой в ящике отчаянно билась девочка.

  Ты свернись клубочком,

  Сон к тебе придет.

  Пум, пурум-пум-пум...

  Она изо-всех сил трепыхалась, безнадежно суча руками и ногами, словно жук, посаженный в коробок, которого придавили ватой.

  Все бельчата должны спать,

  Хватит хвостиком махать...

  Скребущий отзвук железа, все дальше и дальше отдалялся вверх, отрезая девочку от внешнего мира, который давно погрузился в давящую, удушливую тьму. Сквозь еще остававшуюся, единственную косую щель между досками, единственный спасительный лоскут внешнего мира, были видны ветки, небо и куцый огрызок луны, тусклым светом освещавший исцарапанную и испачканную щеку девочки, с полосками слез.

  Страх сжимал сердце, стискивал горло и вязко набивался в легкие, мешая дышать. Где-то на краю обезумевшего сознания, на которое так внезапно и беспощадно обрушилась чудовищная плита насилия, ясно и четко пульсировал факт, что на помощь никто не придет. Чуда не будет. Но ребенок все равно продолжал надрываться из последних сил. Вдруг кто-то услышит. Ну, хоть кто-нибудь.

  - Помогите! Помогите, пожалуйста! Кто-нибудь! Прошу вас! Папа! Папочка...

  Охоту на Иллинойского Могильщика дождливой осенью 85-го помнили долго. Весь штат, от мала до велика во главе с губернатором (еще не окончательно спившимся Сэмом Брейкобом, за которым впоследствии тоже закрепилась парочка не совсем чистых делишек) прочесывали 'Землю Линкольна' дюйм за дюймом, вдоль и поперек, от Миссури до Индианы. Объявления с приметами и куцей информацией о пропажах развешивали на бензоколонках и придорожных столбах, печатали улыбающиеся детские лица с вопросом 'Вы меня видели?' на пакетах с молоком, трубили в новостях и по радио - без толку. Народные дружины, полчища перекрикивающихся копов, сопровождаемых кинологами с армией скалящихся полицейских собак перетрясли Иллинойс буквально по камню. Но что такое пара пропавших детей на гигантской площади в сто пятьдесят тысяч квадратных километров - все равно, что разыскивать иголку в стогу сена. И поначалу распаленный праведным гневом энтузиазм сплотившихся перед общей угрозой людей стал быстро падать. Не поменяли ветер даже фэбээровцы, почти целый месяц с настойчивостью вымуштрованных ищеек разнюхивающих тут и там. Могильщик не оставлял ни свидетелей, ни следов. Но чьи-то молитвы, все-таки были услышаны.

  И одному ребенку, повезло. Практически замученную девочку-подростка удалось-таки обнаружить и спасти в самый последний момент. Правда, бедняжка осталась сиротой, мать зверски зарезали в день похищения, а отец, по слухам, пустился в бега. Но после этого случая, в один день все прекратилось. Как отрезало. Теперь о похождениях зловещего Иллинойского Могильщика можно было услышать только за стаканчиком в каком-нибудь придорожном кабаке, да пару куцых баек от фыркающих в усы копов, лениво мусолящих ваши документы на обочине за мнимое превышение скорости.

  Ребенок устал, был одурманен хлороформом и смертельно напуган, но из последних сил хватался за жизнь, остервенело молотя окровавленными кулачками в стиснувшие со всех сторон, не оструганные доски самодельного гроба. В глазах плескался жестокий нечеловеческий ужас, лишавший остатков сознания и сводивший судорогой исцарапанные, липкие от крови пальцы.

  - Господи... Боженька, если ты есть...

  А вдруг это просто кошмар? Дурной сон, и она вот-вот проснется, как бывало миллионы раз. Она проснется. Стряхнет отголоски сна и мама принесет ей стакан воды.

   - Пожалуйста...

   В спутанных волосах с изорванной лентой извивалась толстая противная гусеница, но девочка не могла повернуть головы, или подтянуть руку. Звуки извне доносились все приглушеннее, словно в уши замученной пленнице забили беруши.

   - Помогите! Кто-нибудь! - теряя силы, одними губами прошептала она.

  Завтра день ведь долог,

  И нужно отдыхать...

   Последний ком дерна плюхнулся на деревянную крышку самодельного гроба, загораживая единственный проем между досок и заглушая короткий детский вскрик...

  Через восемь лет в пятидесяти милях к северу от места захоронения, девушка Кейт Либби вздрогнула и проснулась.

  Часть 1. Человек, который знал все.

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  Нет хороших парней, нет плохих парней,

  Оружие в руке плохого человека - плохая вещь.

   Любое оружие в руке хорошего человека, не навредит никому...

  ...кроме плохих людей.

  Чарльстон Хестон

  Чикаго, Иллинойс, 2001

   Я не мог жить, не делая того, что мне нравится, дорогая. И я должен был быть готов умереть за это. Я трус. Знаю.

  Мы все отстаивали надуманные идеалы, хуля бесчисленные пороки, которые сами же и порождали, а когда приходил черед уйти с поля, нам становилось глубоко наплевать каким, собственно, становился исход той войны, на которой мы проливали кровь и обрели свой конец. Сколько убили с той стороны, а сколько с этой. Кто прав, кто виноват. Черные, или белые. Война, это миф и самообман. Нерв. Электрическая петля на кадыке человечества. Тогда почему мы все еще здесь, ведь неужели нам больше некуда идти? Солдаты без фронта, душ и семьи. Что ждет каждого из нас, кто рано или поздно будет вынужден переступить черту, разделяющую жизнь на до и после.