Александр Афанасьев - Русские заветные сказки

РУССКИЕ ЗАВЕТНЫЕ СКАЗКИ

Собранные А.Н. Афанасьевым

«Что за стыдно? Украсть — стыдно, а сказать — ничего, все можно».

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ ЭТОЙ КНИГЕ[1]

«Русские заветные сказки» А.Н.Афанасьева были напечатаны в Женеве более ста лет назад. Они появились без имени издателя, sine anno. На титульном листе, под названием, было лишь указано: «Валаам. Типарским художеством монашествующей братии. Год мракобесия». А на контртитуле была пометка: «Отпечатано единственно для археологов и библиофилов в небольшом количестве экземпляров».

Исключительно редкая уже в прошлом веке, книга Афанасьева в наши дни стала почти что фантомом. Судя по трудам советских фольклористов, в спецотделах крупнейших библиотек Ленинграда и Москвы сохранилось всего лишь два-три экземпляра «Заветных сказок». Рукопись книги Афанасьева находится в ленинградском Институте русской литературы АН СССР («Народные русские сказки не для печати», Архив, № Р-1, опись 1, № 112). Единственный экземпляр «Сказок», принадлежавший парижской Национальной библиотеке, исчез еще до первой мировой войны. Книга не значится и в каталогах библиотеки Британского музея.

Переиздавая «Заветные сказки» Афанасьева, мы надеемся познакомить западного и русского читателя с малоизвестной гранью русского воображения — «соромными», непристойными сказками, в которых, по выражению фольклориста, «бьет живым ключом неподдельная народная речь, сверкая всеми блестящими и остроумными сторонами простолюдина».

Непристойными? Афанасьев их такими не считал. «Никак не могут понять, — говорил он, — что в этих народных рассказах в миллион раз больше нравственности, чем в проповедях, преисполненных школьной риторики».

«Русские заветные сказки» органически связаны со сборником сказок Афанасьева, ставшим классическим. Сказки нескромного содержания, как и сказки известного сборника, были доставлены Афанасьеву теми же собирателями-вкладчиками: В.И.Далем, П.И.Якушкиным, воронежским краеведом Н.И.Второвым. И в том и в другом сборнике находим те же темы, мотивы, сюжеты, с той лишь разницей, что сатирические стрелы «Заветных сказок» более ядовиты, а язык местами довольно груб. Есть даже случай, когда первая, вполне «пристойная» половина рассказа помещена в классическом сборнике, другая же, менее скромная, — в «Заветных сказках». Речь идет о рассказе «Мужик, медведь, лиса и слепень».

Нет необходимости подробно останавливаться на том, почему Афанасьев, печатая «Народные русские сказки» (вып. 1–8, 1855–1863), был вынужден отказаться от включения той части, которая десятилетие спустя выйдет под названием «Народные русские сказки не для печати» (эпитет «заветные» фигурирует лишь в названии второго, последнего издания «Сказок»). Советский ученый В.П.Аникин так объясняет этот отказ: «Антипоповские и антибарские сказки напечатать было невозможно в России». А возможно ли издать — в неурезанном и неподчищенном виде — «Заветные сказки» на родине Афанасьева сегодня? На это у В.П.Аникина ответа не находим.

Открытым остается вопрос, каким образом нескромные сказки попали за границу. Марк Азадовский предполагает, что летом 1860 года, во время своей поездки в Западную Европу, Афанасьев передал их Герцену или другому эмигранту. Не исключена возможность, что издатель «Колокола» способствовал выходу «Сказок». Последующие поиски, быть может, помогут осветить историю публикации «Русских заветных сказок» — книги, споткнувшейся о препоны не только царской, но и советской цензуры.

Арт. РУ 1975, февраль.

ПРЕДИСЛОВИЕ А.Н.АФАНАСЬЕВ А КО 2-му ИЗДАНИЮ

«Honny soit, qui mаl у pense»[2]

Издание наших заветных сказок… едва ли не единственное в своем роде явление. Легко может быть, что именно поэтому наше издание даст повод ко всякого рода нареканиям и возгласам не только против дерзкого издателя, но и против народа, создавшего такие сказки, в которых народная фантазия в ярких картинах и нимало не стесняясь выражениями развернула всю силу и все богатство своего юмора. Оставляя в стороне все могущие быть нарекания собственно по отношению к нам, мы должны сказать, что всякий возглас против народа был бы не только несправедливостью, но и выражением полнейшего невежества, которое по большей части, кстати сказать, составляет одно из неотъемлемых свойств кричащей pruderie[3]. Наши заветные сказки — единственное в своем роде явление, как мы сказали, особенно потому, что мы не знаем другого издания, в котором бы в сказочной форме била таким живым ключом неподдельная народная речь, сверкая всеми блестящими и остроумными сторонами простолюдина.

Литературы других народов представляют много подобных же заветных рассказов и давным-давно уже опередили нас и в этом отношении. Если не в виде сказок, то в виде песен, разговоров, новелл, farces, sottises, moralites, dictons[4] и т. п. другие народы обладают огромным количеством произведений, в которых народный ум, так же мало стесняясь выражениями и картинами, пометил юмором, зацепил сатирой и выставил резко на посмеяние разные стороны жизни. Кто сомневается в том, что игривые рассказы Боккаччо не почерпнуты из народной жизни, что бесчисленные французские новеллы и faceties[5] XV, XVI и XVII веков — не из того же источника, что и сатирические произведения испанцев, Spottliede и Schmahschriften[6] немцев, эта масса пасквилей и разных летучих листков на всех языках, являвшихся по поводу всевозможных событий частной и общественной жизни, — не народные произведения? В русской литературе, правда, до сих пор есть еще целый отдел народных выражений непечатных, не для печати. В литературах других народов издавна таких преград народной речи не существует.

…Итак, обвинение русского народа в грубом цинизме равнялось бы обвинению в том же и всех других народов, другими словами, само собой сводится к нулю. Эротическое содержание заветных русских сказок, не говоря ничего за или против нравственности русского народа, указывает просто только на ту сторону жизни, которая больше всего дает разгула юмору, сатире и иронии. Сказки наши передаются в том безыскусственном виде, как они вышли из уст народа и записаны со слов рассказчиков. Это-то и составляет их особенность: в них ничего не тронуто, нет ни прикрас, ни прибавок. Мы не будем распространяться о том, что в разных полосах широкой Руси одна и та же сказка рассказывается иначе. Вариантов таких, конечно, много, и большая часть их, без сомнения, переходит из уст в уста, не будучи еще ни подслушана, ни записана собирателями. Приводимые нами варианты взяты из числа наиболее известных или наиболее характеристичных почему-либо.

Заметим… что та часть сказок, где действующие лица животные, как нельзя более рисует всю сметливость и всю силу наблюдательности нашего простолюдина. Вдали от городов, работая в поле, лесу, на реке, он везде глубоко понимает любимую им природу, верно подсматривает и тонко изучает окружающую его жизнь. Живо схваченные стороны этой немой, но красноречивой для него жизни сами собой переносятся на его собратьев — и полный жизни и светлого юмора рассказ готов. Отдел сказок о так называемой народом «жеребячьей породе», из которых пока мы приводим только небольшую часть, ярко освещает и отношение нашего мужичка к своим духовным пастырям, и верное понимание их.

Любопытны наши заветные сказки помимо многих сторон и в следующем отношении. Важному ученому, глубокомысленному исследователю русской народности они дают обширное поле для сравнения содержания некоторых из них с рассказами почти такого же содержания иностранных писателей, с произведениями других народов. Каким путем проникли в русские захолустья рассказы Боккаччо (см., например, сказку «Купеческая жена и приказчик»), сатиры и фарсы французов XVI столетия, как переродилась западная новелла в русскую сказку, в чем их общественная сторона, где и, пожалуй, даже с чьей стороны следы влияния, какого рода сомнения и заключения из очевидности подобного тождества и т. д. и т. д.

Предоставляя решение всех этих и иных вопросов нашим патентованным ученым, мы и без того надеемся, что наши читатели помянут добрым словом труды почтенных собирателей этих сказок. Мы же со своей стороны, издавая это редкое собрание с целью спасти его от гибели, равно чужды, смеем думать, как хвалы, так и порицаний.

Таким образом, не принимая лицемерно ученой наружности, книга наша является случайным и простым сборником той стороны русского народного юмора, которому до сих пор не было места в печати. При диких условиях русской цензуры, ее кривом понимании нравственности и морали книга наша тихо печаталась в той отдаленной от треволнений света обители, куда еще не проникала святотатственная рука какого бы то ни было цензора. Мы не можем при этом не высказать одного из наших задушевных желаний: да последуют и другие тихие уголки нашей отчизны примеру нашей обители. Пусть разовьется в них чуждое всякой цензуры, благородное искусство книгопечатания — и да выйдут из рук трудящейся братии, сойдут с заветных станков их[7] всякое свободное слово, всякая заветная речь, к какой бы стороне русской жизни ни относились они…