Не хочу в рюкзак - Каленова Тамара Александровна
— Понимаю, — глухо ответил Измаил. — Не шуми, Лида. Плащ-то сними... Не в гостях.
Лида повесила плащ и остановилась посреди комнаты — маленькая, воинственная, готовая немедленно спорить со всяким, кто будет несерьезно относиться к тому, что ее взволновало до глубины души.
Но спорщиков не нашлось. Парни, нахмурясь, глядели на Измаила.
— Ребята, вы чего? — спросил он. — Будто я преступник, а вы судьи.
Лида обескураженно махнула рукой.
— Ну, вот замолол! Какие такие судьи? Не хочешь, можешь не говорить.
— Нет. Про судей я так, для шутки, — принужденно улыбнулся Измаил. — А с женитьбой — сам не знаю, как получилось... Понимаю — быстро все очень, мало знаем друг друга, все еще не устроено... Но... это всерьез.
— Старик, ты пойми нас правильно, — неторопливо и внушительно сказал молчавший доселе Егор. — Мы ж тебе не чужие. И если бы мы только спали под одной крышей да ели вместе — грош цена была бы нашей коммуне... Ты же сам говорил об этом не раз. Я лично против Маши не имею ничего... Хорошая девчонка. Но ты ведь и ее судьбу решаешь. И потом — очень уж вы разные и любите разное: она — цирк, ты — науку.
— Отговариваешь? — усмехнулся Измаил.
— Нет. Пытаюсь понять тебя. И, как говорят французы, простить твою горячность.
— Мне что — пять лет? — вспылил Измаил. — Все за меня волнуются, переживают...
— Почему ты говоришь: «мне» да «я»?! — возмутилась Лида. — А Маша? Ты и за нее решил: бросай цирк, займешься чем-нибудь другим! А может, у девчонки призвание? Ты не имеешь права, не подумав, вмешиваться в чужую жизнь! Иначе все твои слова о благородстве, чести — просто красивые слова...
— Я все понимаю, дорогие мои судьи, — негромко, но с какой-то затаенной силой сказал Измаил. — Я сам тысячу раз давал другим советы и не знал, что порой они просто невыполнимы... Я люблю ее.
Все замолчали.
Славка поднял голову и посмотрел на Измаила: «Нет, он не лжет, каждое его слово — правда. У них с Машей это — всерьез».
Как ни странно, эта мысль принесла ему облегчение.
— В субботу, говоришь, свадьба? — спросил он все тем же хрипловатым голосом. — Надо в складчину, один не вытянешь...
Лида вздохнула. Она не все рассказала парням.
— Скажи, — спросила она Машу, — почему именно Измаил, а не кто-нибудь другой?
— Я люблю его, он красивый! А еще, он сильный! И у него дед...
— Да, да, я знаю! — перебила ее Лида. — За Цусиму. Я все знаю.
Ее покоробили эти слова «красивый», «сильный»... И только-то надо для любви?!
Но сейчас, когда Измаил при встрече повторил: «Я люблю», Лида устыдилась своих сомнений. Она подумала, что родились они от вечного сознания собственной некрасивости, и вспомнила свою первую влюбленность: красивый мальчик-одноклассник. Ухаживал за ней и втихомолку списывал задачки и сочинения. После выпускных экзаменов даже не подошел. Как смешно, мелко! А Лиде хотелось большого, на всю жизнь, чувства: она знала, что способна так любить.
Долгим взглядом она посмотрела на Гришку: до чего же парни бывают недогадливы...
***Ярким солнечным днем возле загса стояли празднично одетые Гришка, Славка, Лида, парни из группы Измаила.
Держа вниз головой букет астр, Славка лихорадочно расхаживал взад-вперед и мысленно, как заклинание, твердил: «Верить в своих командиров! Верить в своих командиров!»
Вчера он еще на что-то надеялся, думал, что все еще может измениться. Но суббота подкралась быстро, и теперь все душевные силы понадобились Славке, чтобы не уйти отсюда, не возненавидеть Измаила. Он боялся этого, боялся больше, чем страданий уязвленного самолюбия, отвергнутой любви, которая так была ему нужна и которую он так ждал...
В два часа, точно в назначенное время, напротив загса взвизгнули тормоза старенького такси.
Из машины вышли Измаил и Маша, Егор и Скальд.
Маша в белом платье с кружевными рукавами, с высокой прической, делавшей ее лицо как будто похудевшим, непривычно-взрослым, обвела всех взглядом. «Тети Симы нет», — подумала она, но тотчас забыла.
Измаил, в черном костюме, который подчеркивал его статную фигуру, тронул Машу за руку:
— Пора...
Маша вздрогнула, изо всех сил сжала его руку, не замечая, что Измаилу больно, и решительно пошла вперед.
***Перед общежитием от зачастивших дождей не просыхала лужа. Когда подошли к ней, раздались возгласы: «В обход!»
Измаил отрицательно покачал головой. Все остановились, ожидая, что он станет делать. А он спокойно передал букет Славке, поднял Машу на руки и прыгнул, не запачкав ботинок.
Все зааплодировали.
«Я бы так не смог», — подумал Славка. Почему-то от этого признания на душе стало спокойнее.
На этаже было празднично. Горели стосвечовые лампочки. Выкрали у литераторов трюмо. Оно загораживало дорогу, и даже парни задерживались возле него, охорашиваясь.
Магнитофон, взятый напрокат у химиков, не унимался ни на минуту.
Какие-то веселые девчонки встретили Машу и повели вперед, оберегая ее платье от вынесенных в коридор кроватей.
Свадьба заняла две комнаты. А казалось, празднует весь этаж.
Приходили все время новые люди, жали Измаилу руку, поздравляли невесту.
— Это еще что! — говорил быстро захмелевший Гришка, наклонясь к Маше. — Закончатся лекции — вот когда начнется настоящий пир!..
Маша чувствовала себя, словно в радостном сне. Парни, парни! Много парней и девушек! И все добрые, ласковые. Зовут ее по имени, радуются ее счастью. Лида хлопочет у стола, всех усаживает, обо всех заботится... Милая, добрая Лида!
Измаил раскинул руки на спинки стульев и кажется Маше самым надежным, самым прекрасным на свете.
И так не хочется думать, что в восемь вечера представление, работа... Тетя Сима не отменила номера. Это было ее протестом против Машиной свадьбы.
В семь вечера Маша поманила Измаила в коридор и сказала, что идет на работу.
— Я с тобой! — ответил он просто.
***За кулисами, на конюшне, раскричался верблюд. Два берейтора с трудом выволокли его в крытый дворик и принялись лупить.
— Они что, сдурели?! — рванулся туда Измаил.
— Не надо, — остановила его Маша. — Байнур — халтурщик. Вчера сбросил девочку, а сегодня не желает выходить на манеж. — И потащила хмурого Измаила дальше.
Всюду было полутемно, холодновато, дорогу загораживали ящики, пестрые лесенки. Суетились униформисты.
— Я переоденусь, а ты подожди! Вот щелочка, будешь смотреть...
Маша убежала. Измаил полез в карман за сигаретами. Чиркнул спичкой.
— Ван минитс! — Кто-то дунул на его спичку из-за плеча.
Измаил нервно обернулся.
Разукрашенное помадой и гримом лицо коверного.
Клоун протянул руку:
— Витя.
Измаил пожал его длинную, с сильными гибкими пальцами руку.
— Ноу смокинг! Запрещено курить, — сказал Витя дружелюбно.
Измаил торопливо скомкал незажженную сигарету.
— Айда во дворик! — подмигнул ему клоун. Измаил отрицательно покачал головой:
— Байнур...
— А-а... — сказал Витя и шепотом добавил: — Первый раз у нас?
— Да.
— Ничего. Новички все поначалу психуют. На любой работе. У нас тоже психуют.
— Я не артист. Я... так, — смутился Измаил.
Из гримерной выбежала Маша. В первый момент Измаил не узнал ее. Расшитое блестками трико. Коротко и туго схвачены волосы. Но главное — улыбка. Какая-то накрашенная, неисчезающая улыбка, делающая Машу незнакомой.
— Привет, Витя! — Она помахала клоуну рукой.
Но Витя не ответил. Он посмотрел на Измаила, как на лишнего, чужого здесь человека, и грустно отошел.
— Ничего, — ободряюще шепнула Маша Измаилу. — Привыкнут.
В это время по ту сторону занавеса объявили:
— Артистка... Мари-ия Са-а-ловей!
Маша покрутилась на дощечке с мелом и побежала на арену.
