Жнецы Страданий - Алёна Артёмовна Харитонова
А потом пришло Зло. Покойники, коих не успевали отчитать, поднимались целыми погостами.
Раньше сроду не случалось такого. Подымались мертвяки, если только по проклятию или злому наговору колдуна. Бывало еще, Осененные гибли или умирали там, где некому было отпустить их Дар, упокоить его вместе с усопшим, чтобы вернулся обратно и зажегся искоркой в новорожденной душе, а не ушел в землю, не растворился в ней, переходя в то, что рядом. И вот тогда-то, случалось, вставали жальники или появлялась злобная навь.
Но чтобы в посмертии простые люди поднимались? По никому не ведомой причине? Цитадель гудела как растревоженный улей. Ежели раньше, чтобы отпустить душу в Небесные Хоромины, хватало обычного шептуна из арбуев, то теперь, дабы покойник не поднялся, требовался наузник!
Освобождать душу, чтобы могла вознестись к пращурам, оставив гнет земных сует, было принято спокон веку. Арбуи вкладывали в мертвые руки усопшего родовую ладанку, рассказывали Хранителям-родовичам о всех свершениях человека на земле, просили принять его в небесную обитель и не обделить там лаской. Ныне же стараний арбуев стало мало. Души не хотели покидать мертвые тела. Обычные души обычных людей!
В Цитадели не знали, куда кидаться — то ли очерчивать поселения обрежными кругами, то ли отчитывать умерших, то ли лечить хворающих… Глава приказал разбиться на три равные дружины и каждой поручил свое: одни занимались лекарством, вторые защитой людей от нежити, третьи упокаиванием вставших.
Но, словно мало было этого страху, пришла новая напасть: дикие звери, то ли одолеваемые голодом, то ли злобой, стали выходить из чащи — грызть народ.
А дожди все лили. Реки выходили из берегов, озера разливались, дороги раскисли… Тут начали приходить страшные вести, будто люди, покусанные лесными хищниками, сами обращались в зверей…
По первости то посчитали брехней. Но когда на самих Осененных в ночи стали нападать оголодавшие твари… Хочешь — не хочешь, поверишь в оборотня, ежели примешь на нож или рогатину волка, а тот, околев, обернется человеком…
И хотя обережников было немало, Цитадель, впервые за века, пошатнулась. Слишком многие сгибли, попав в разливы, столкнувшись с мертвыми тварями или переняв хворь у людей. Упокоить и отпустить с миром души многих из них было некому. Надо ли говорить, что повлекли за собой эти смерти?
Все это промелькнуло у Волынца перед глазами, когда его безжалостно тряс Улич.
— Будь я Главой Цитадели, — рычал крефф, — вздернул бы тебя, паскуду, прямо на воротах! А он изгнал лишь. Теперь же и такое дерьмо, как ты, сгодится. Все, не отсидишься боле. Будешь с другими кровь лить, будешь делать то, что в нужный оборот не сотворил, тварь трусливая…
И он оттолкнул от себя Волынца так, что тот едва удержался в седле.
Несчастного парня колотило от макушки до пяток. Да разве ж знал он, отправляя хворых Вадимичей в колдовской сон, дабы не чинили ему страха, что те сподобятся сгинуть в разливе?! А вместе с ними и Дар, что обрушил он на поселение, сковав сном живые души в умирающих телах. Да еще тот неведомый Осененный, возможно, ехавший с обозом… Его душа, его Сила… Где теперь все, чем стало?
Страшно сделалось Волынцу. Так страшно, что живот свело. И следующие дни провел он, как в тумане, не чувствуя холода и сырости, лишь с ужасом наблюдая последствия своего малодушия.
Обережные круги Осененные теперь затворяли кровью. Только так нечисть не могла пробраться в поселения, могилы и домовины тоже кропили вещей рудой, людям заговаривали родовые ладанки, чтобы могли хоть за порог ступить и не бояться попасть в руки хищным тварям.
Впрочем, скоро стало ясно: нежить боится дневного света. С этой поры поняли, как уберечься от погибели. Однако поняли и то, что отныне всякое странствие без Осененного стало невозможным.
…На исходе зноеня дожди, наконец, прекратились, и накатила жара.
Повисла удушливая сырь, однако к этой поре Гнилой Мор удалось остановить. Сколько при этом крови обережников было пролито в землю — только Хранителям ведомо. Сколькие же сгибли, сгорели, выхлестав свой Дар — не сосчитать.
А потом поднялись ветра. Они разогнали туманы, просушили землю. И будто бы все в мире сделалось как прежде. Вот только… мира не осталось. Все сделалось иначе. Никуда не исчезли хищные твари, приходящие по ночам, не перестали подниматься мертвецы. Чтобы сохранить оставшиеся города, в каждый отрядили по несколько обережников: защищать людей, скотину, поля… И теперь всякий, кто с Даром был, делал какое-то одно дело: лечил живых, упокаивал мертвых, либо сопровождал обозы — что лучше получалось. Так и появились ратоборцы, колдуны и целители.
В эту — иную — пору и возвратился домой Волынец.
Родная деревня встретила полупустыми дворами. Гнилой Мор выкосил половину жителей. Сияна и Лада сгинули от хвори. Только старуху-мать болезнь обошла стороной, позволив схоронить сноху и внучку.
Сказали, будто подалась бабка в Цитадель — искать сына. Так что — где да как она сгинула — боги лишь ведали. Была она уже от горя не в себе, ходила плохо, и даже взгляд сделался безумным. Где пропала несчастная — в какой болотине, в каком буреломе, в брюхе ли у зверя — никто не ведал.
…Веревка, перекинутая через жердь сушила, размеренно покачивалась.
Было жарко. В коровнике пахло старым навозом. Жалкие клочья прошлогоднего сена, торчали из зазоров орясин.
Волынец пустым взором смотрел в петлю. И ему казалось, будто мать стоит на пороге, грозит кулаком:
— У, сволота клятая, кого ж я, дура старая, только выродила! Удавить тебя надо было в зыбке еще. Нет, всю жизнь лелеяли — сынка единого, холили. А как дитятко заботой своей в тварину паскудную превратили и не заметили.
Он не мог разглядеть ее лица из-за застилающих глаза
