Жнецы Страданий - Алёна Артёмовна Харитонова
— Если что мертвецы и ведают, так с живыми этим не делятся, — проскрипела старуха. — А сам ты не загнулся пока, чтобы с навью беседы вести.
— То-то и дело, что не загнулся, а они… — и Тамир прикусил язык, сам не понимая, как едва не сболтнул сварливой карге то, о чем и думал иной раз с оглядкой.
— Чего сказал? — старая приложила к уху ладонь: — А?
— Ничего, дай пройти, — буркнул парень и заторопился.
Но бабка вновь оказалась проворней. Забежав вперед, она схватила послушника за руку, да так, что тот диву дался — сколько силы оказалось в сухой холодной ладони:
— Иль ты мертвых слышишь? — спросила надоедливая собеседница, не желая так просто отпускать свою жертву.
Выученик Донатоса молчал, глядя куда-то в сторону. Сердце уже изныло глядеть на въедливую хрычовку.
— Говори, лишенец, пока душу из тебя не вытрясла! — и старуха так дернула парня за руку, словно собираясь вырвать ее из плеча.
— Да не знаю я! — простонал Тамир. — Поблазнилось может с усталости! Что пристала ты ко мне?
— Навьих видел? — тем временем трясла его эта Встрешница. — Навьих?
Наузник угрюмо кивнул, и в тридцать третий раз проклял себя, что связался со склочницей.
— Донатосу говорил? — еще сильнее сжала его запястье Нурлиса.
— Да как скажешь-то? Сам ничего не понял толком…
— Вот и дальше молчи, — громким заговорщицким шепотом сказала старуха и тут же, по-прежнему не отпуская парня, поволокла его по коридорам.
Оказавшись рядом с мыльнями, бабка втолкнула послушника в свою коморку, шустро закрыла дверь на засов, пошныряла по всем углам, словно искала кого-то неведомого, подбросила дровец в печку и, наконец, убедившись, что никаких послухов в ее подземных хоромах нет, обернулась.
— Вот что, внучек, — не удержалась и съязвила-таки старая. — Ты про свое умение крепко-накрепко помалкивай. Мертвых давно никто не слышал, а уж тем более навьих. Потому-то никто и не знает, чего их души требуют. А Цитадель ныне — не то место, чтобы истиной здесь потрясать.
— Отчего? — растерянно спросил Тамир.
— Оттого… — Нурлиса прищурилась. — Задурели креффы. И Нэд в особенности. Дальше своего носа не видит. А то, что понять не в силах, ересями называет. Один вот, как ты, сопливый, пытался их однажды вразумить, так его за то изгнали вовсе. Так что помалкивай, парень. Но дело свое делай. Как в ум и силу войдешь — сам поймешь, как рассказать о том. И стоит ли.
— Да как же я в силу и ум войду, — горько сказал колдун, — если вразумлять меня некому?!
— Жизнь лучший наставник! — гаркнула на него хрычовка. — Жизнь и терпение. Голова у тебя на плечах есть, вроде не совсем дурак уродился, раз навь к тебе льнет.
— Дак не льнет, — пожаловался ученик. — Не льнет боле. С той поры, как топором отрубило. Уж и сам думаю, не поблазнилось ли…
Старуха покачала головой:
— Дураку ж ясно — мертвый тогда живого ищет, когда держит его что-то. Да так крепко держит, что супротив этого цепи тяжкие нитками гнилыми покажутся. Думаешь, зачем колдуны обряды проводят, а? Душу из мира отпускают. Быть не должно, чтобы душа живая с требами своими да чаяниями в теле мертвом осталась. Беда от этого. Пуще прочего, ежели то душа Осененного. Дар его не отпущенный таким злом обернуться может, что на века хватит горя хлебать. Наузники ныне всю кровь из жил вытягивают, когда навь гонят. А вот слышали бы мертвых, так и капли б пролить не пришлось. Эх, труповоды окаянные… Навь тогда является, когда чаянье имеет. А не просто языком почесать. Дурья твоя голова.
Однако из всей этой отповеди парень услышал будто бы только слова про неотпущенную душу Осененного и спросил хриплым голосом:
— То есть, ежели меня не упокоить, так я не просто Ходящим стану, а и похуже чем? — он даже остолбенел от такой новости.
— А ты думал, отчего Ихтор с Донатосом с вами поперлись, когда вы лекарку свою хоронить волокли? Нэд со злости девку велел резами сковать и целителям отдать — чтобы всем острастка была, а уж потом упокоить только. Креффы же решили дурости его старческой не потворствовать.
Послушник сидел, оглушенный открывшимся знанием. И тут же вспомнил, как вылавливали из реки Жупана — парня, который должен был ехать в Крепость на выучку. Вспомнил и разговоры отца с матерью о том, что-де немало обережник над телом руды лил, дабы упокоить дурака с миром.
— Отчего же… — Тамир никак не мог собраться с духом, чтобы задать самый волнующий его вопрос: — Отчего же я вижу навь, а креффы и остальные выученики нет?
Нурлиса развела руками…
— Может, Дар в тебе силен, а душа не зачерствела, не успела. Сердце твое зорко, оттого и услышишь ты любого.
— Любого? — удивился послушник.
— Отчего ж нет? — вскинулась бабка. — Помяни мое слово, они к тебе сами льнуть будут. Глядишь, и Встрешник явится.
Выученик рассмеялся. Скажет тоже. Встрешник.
Про Встрешника знал всякий. Им пугали непослушных ребятишек (гляди, в лесу ни на шаг не отходи, а то Встрешник из-за коряги высунется; спи, не то Встрешник утащит). Злой дух, скитающийся в поисках поживы, являющийся умирающим или тем, кому предстояло сгибнуть. Смутная тень, заманивающая в трясину, страх, скребущийся под дверью, навь, по ночам заглядывающая в окна живым… Некогда человек, а ныне неприкаянная душа, бродящая по свету и нигде не находящая успокоения.
Старуха замахала на ржущего парня руками:
— Иди, иди отсюда! Ишь, приперся, дуболом, будто звал тебя кто. Иди поздорову!
Тамир отодвинул тяжелый засов и, все еще посмеиваясь, вышел.
— Спасибо тебе, бабушка, — от чистого сердца сказал парень. — Добрая ты… хоть и злонравная.
— Тьфу! — только и ответила ему Нурлиса.
* * *«Иу-у-у! Иу-у-у!!!» — свистел ветер в деревьях
«Тш-ш-ш…» — отзывались на его тонкий вой могучие кроны.
Тамир пытался заснуть, но отчего-то сон бежал изголовья. И, хотя за несколько дней, проведенных в седле, парень замаялся — даже усталость никак не могла повалить его в дрему.
Он
