Следователь и Демон [СИ] - Александр Н. Александров
— Смотрите, — он протянул бумагу Рамбо, — это тот самый путевой лист, который вы сфабриковали, а потом, должно быть, свистнули из бювара на станции. Видите? Распоряжение о смене маршрута, направление, дата, штамп. И ваши подписи: Рамбо и Штернберг. Интересная бумажка, да?
…Некоторое время министр изучал документ, держа бумагу двумя пальцами, словно грязный носовой платок. Затем он молча бросил бумагу на пол и хрипло рассмеялся.
— Вы идиот, Фигаро, — сказал министр. — Вы круглый идиот, и пойдете под суд за клевету — это я вам обещаю… Да, на этой бумажонке два росчерка, но это не моя подпись. Не скажу за покойного Штернберга, но я подписываюсь не так. Кто угодно мог напечатать на машинке слово «Рамбо» и поставить эту закорлючку.
— И вы опять совершенно правы, — согласно закивал Фигаро. — Вот только есть одна штука, о которой вы, очевидно, не знаете… Видите ли, дело в том, что еще сто лет назад всем военным и оккупационной администрации при наложении заклятия, защищающего от психического взлома в случае пленения неприятелем стали добавлять одну интересную штучку — «красную нить». Это заклятье считывает сигнатуру вашей ауры и оставляет ее слепок на любом листе бумаги, который вы подписываете. Даже на стене вокзального нужника, где вы пишете «Сарочка дура». Это делается для того чтобы никто из служивых, ничтоже сумняшеся, не думал потом отвертеться от отданного им в письменной форме приказа. С помощью «красной нити» после войны более ста офицеров высшего ранга отправилось на каторгу — конечно же, доказательный механизм военным судом не афишировался… Так вот, сударь, на оригинале документа — ваша аура. А ее, как вам известно, подделать нет никакой возможности.
Некоторое время Рамбо молчал, покачивая в руке пустой бокал. Лицо министра было непроницаемо, однако тени, внезапно проступившие под его глазами и серую, нездоровую бледность скрыть было невозможно. Он получил сильнейший удар и теперь молча переваривал услышанное.
— Да, — наконец сказал министр, — старик всегда был истериком… А ведь если бы он заткнулся и продержал свой глупый язык за зубами всего-то четыре дня, то мог бы сейчас уже трястись в спальном вагоне на пути домой — здоровый, пьяный и счастливый как птичка весной… Поверьте, я не получил никакого удовольствия пуская ему пулю в сердце. Хотя… — Он усмехнулся. — Жить в постоянном ужасе, думая ночами когда, наконец, старому греховоднику стукнет в голову моча и он отправится сдавать нас с потрохами… Это, знаете, покруче ваших Черных Менестрелей, господа.
— А вы не думали просто уехать? — спросил следователь.
— Тысячу раз думал, поверьте. Но у нас со стариком был договор: если ему станет невтерпеж, то он сперва уведомит меня — я наврал Штернбергу, что сохранил кое-какие бумаги насчет того дела с поездом и что я отдам их следствию как доказательство нашей общей вины, бла-бла-бла… Думал так: скажу старику что мне нужно пару часов, чтобы достать бумаги из банковской ячейки, схвачу чемодан с деньгами и векселями, оплачу экстренный блиц куда-нибудь в Грецию — и поминай как звали. Но старая скотина никогда не упоминала об этой бумаженции, которая меня таки доконала… Я вот только не могу понять: король намеренно допускает вас к секретной информации, наплевав на все законы и государственную безопасность? Откуда вы, черт возьми, узнали про эту… как ее… «Красную нить», да?
— Элементарно, Рамбо, — усмехнулся следователь. — Я все выдумал. Только что.
Некоторое время министр молча пялился на Фигаро с таким видом, словно ему по башке стукнули пыльным мешком. А затем принялся хохотать.
Он хохотал долго, с чувством, громко и сочно перхая, краснея и сотрясаясь от приступов смеха. Он трясся в кресле, почти стекая по кожаной спинке, сучил ногами и дергался так, словно у него случился приступ падучей. Фигаро озадаченно смотрел на министра, но ничего не говорил.
— Ладно, — сказал Рамбо, наконец, отсмеявшись, — ладно… Вы даже не представляете, Фигаро, как это… Ах-ха-ха!‥ Простите… Но вы только что так меня надули… Так надули… Пффф… Если честно, на такую тупую и топорную разводку я купился в первый раз в жизни…
— Герасим! — крикнул король, и на пороге гостиной немедленно появился неприметный человек в штатском. — Проводите господина Рамбо, сделайте милость… Вы, надеюсь, пойдете без истерик? — он строго взглянул на министра, который все еще хихикал.
— Да, да, Ваше Величество. Наручники не понадобятся…Но каков фокусник! Каков жулик! — проходя мимо следователя Рамбо хлопнул того по плечу. — Вам бы, Фигаро, в министерство…
…Когда двери за министром и сопровождавшим его стражником закрылись, следователь тихо прошептал:
— Упаси боже, Рамбо. Упаси боже.
— А я всегда знала, что это он, — Мари Воронцова кивнула в сторону кресла, где только что сидел Рамбо. — Кому бы еще понадобилось тащить генерала к нему в комнату?
— Я тоже догадывался, миледи, — Фигаро вздохнул. — К сожалению, с догадками в суд не пойдешь… Что с ним будет? — повернулся он к королю. — Виселица?
— Не помешало бы. — Фунтик хрустнул костяшками пальцев. — Но, к сожалению, у Рамбо много влиятельных друзей с которыми мне вовсе не улыбается цапаться, а генерал не был слишком уж востребованной фигурой в Коллегии — политика, чтоб ее… Нет, он отправится в длительную командировку на Дальнюю Хлябь — валить лес во славу королевства. Лет, эдак, на пять. А я, где-то через годик, черкну записочку мастеру Белого Отряда, господину Сирину. Пусть, между делом, отправит Рамбо в Краевые Обходчики. Если через неделю этот прохвост будет жив, то он либо родственник легендарного сержанта Кувалды, либо чертовски везучий сукин сын… Однако же, Фигаро, похоже, остались мы с госпожой Воронцовой. Надеюсь, вы не пришьете нам обвинение в убийстве или что-то такое
