Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник
После бассейна некоторые из «свиты» пошли в баню, а некоторые куда-то исчезли. Хористы, обмотавшись простынями, сидели плотной кучкой, боясь, что поодиночке эти наглые русалки их выловят и куда-нибудь уволокут. Но Самгин был великодушен.
— Эй, казачки, давайте в парилку первыми, наддайте там парку, а потом в бассейн. Не бойтесь, тут воду проверяют, обеззараживают, да и девки все здоровые, — Самгин не торопился в парилку, лениво полощась в голубоватой воде бассейна. — А ты иди сюда, Илларион. Там места не так много, не Сандуны. Потом сходим, парильщик придёт, попарит, как следует.
Пришлось Ларику присоединиться к Самгину.
— Нравится мне, как ты с людьми управляешься. Без тебя даже вилку не берут. Это почему? Материально держишь, или другой интерес есть?
— Другой.
— И какой же это?
— Идейный.
— То есть? Везде идеи сдают позиции, а у тебя идея шишку держит?
— Так, ведь, смотря какая идея.
— И какая же это у тебя идея? — Самгин смотрел на него с саркастической ухмылкой.
— Да не у меня. У всех них, у нас, то есть. Идея, что не следует забывать то, что с кровью нам досталось. Ну, всем нам. Народу. И конкретно нам, берлушовцам. В Берлушах, это посёлок наш, — пояснил Ларик, на что Самгин только нетерпеливо головой мотнул: «знаю, мол» — в основном же казаки раньше жили. Крайняя к башкирам деревня, потом село стало.
— А какая разница, деревня или село?
— В селе церковь есть, в деревне нет, — спокойно пояснил Ларик.
— И что?
— Да ничего. Особый там уклад жизни был. Старики ещё помнят. Да и сохранилось кое-что. Даже одежда некоторая. Фуражки. Ногайки. Маленьким был, несколько сабель помню мальчишки показывали, отцы в подпольях прятали. Прадедовы ещё. Ржавые, а сохраняли. А кончики-то точеные.
— Что значит — кончики?
— Так казаки всю саблю никогда не точили. Ни к чему это. Только на треть. Рубали же только кончиком, легонько, под углом, чтобы поглубже вошло. Насмерть. А всем палашом рубанешь, он в кости и застрянет, — Ларик оглядывался вокруг. Здесь, когда все были в одинаковом прикиде, как-то сразу резче проявлялось, кто и что из себя представляет. Человек превращался в лицо, простыню и позу.
— А это, между прочим, холодное оружие, запрещенное к хранению, — значительно вставил Самгин, чтобы хоть что-то ответить, прикрыть свою неосведомленность в делах сугубо мужицких.
— Так это когда было-то? Да и не в этом дело. Рассказы, истории разные, фотографии живут ещё. Ну и песни. Я музыкант, мне это очень интересно. Народное многоголосие — уникальная манера пения. Вот вам же нравится, раз пригласили сюда?
— Так кому это не понравится! Я слыхал, вас везде приглашают?
— Да. Есть такое дело. Но скоро лавочка закроется.
— А это ещё почему?
— Посевная в разгаре, я их еле уговорил, ну из-за гонорара согласились, конечно, деньги всем нужны. Потом сенокос, потом обработка пойдёт, силос, потом уборка. И пары ещё пахать. Не управляются. И техники не хватает. Раньше с эмтээсами проще было, централизовано. Сейчас стонут парни. Надо всё своё.
— Так своё-то лучше, Своё — оно и есть своё.
— Так сначала денег надо заработать, чтобы своё-то купить. Кредиты душат, говорят. Я только передаю, что слышу. Я в этом мало смыслю, честно говоря. Вон у наших поспрошайте, если интересно. Тут все от баранки, да от рычагов.
— Нет, с ними потом, при случае. Вон, кстати, парильщик пришёл, сейчас он их отжарит по-быстрому, по короткой программе, потом и мы пойдём. Так я не понял, а у тебя в таком случае, какие планы личные, если всё это только на энтузиазме держится?
— Да нет у меня никаких особых планов. — Ларик скучающе оглянул зал, который почти обезлюдел. — В институт попробую, потом… потом женюсь, наверное. Оркестр детский поднимать да поднимать ещё. Хор детский. Ну так… помаленьку.
— И интересно это тебе?
— А что нет-то? Не хуже любого другого дела. Вам же нравится? — опять спросил Ларик усмехаясь.
— А чем раньше занимался? — не отвечая на вопрос, продолжал расспрашивать Самгин
— Служил. На крейсере. Училище до того закончил. Ну и тут, в Берлушах. Всё.
— То есть, если мужики захотят, вернее не захотят, то хор развалится?
— Да. Если не захотят, то развалится.
Самгин молчал, о чём-то думая. Из парилки с криками и смехом стали выскакивать красные от жара мужики и, скинув простыни, бросаться в воду, погружаясь на дно красными раками.
— Ладно, пойдём, парилка разогрелась, наверное. Сначала-то холодновато бывает, а сейчас сразу в пот так кинет, аж холодеешь, — Самгин передернулся. — Ты любишь париться?
— На голодный желудок люблю. А так нет.
— Чо? Переел что ли?
— Ну, вроде как,… жирновато тут у вас. Пища непривычная.
— То-то вы ковырялись все в тарелках.
— Так, не то что, как есть, не знают, и что это такое вообще — не знают, и я не знаю, как эти устрицы-креветки называются. Не привычные мы, я же говорю. У нас картошечка всё больше с молоком да котлетами магазинными, если привезут вдруг, своё-то мясо только по холоду появляется. Или яйца. Яйца свои у всех, салат какой-нибудь зелёный с редиской и огурцами. Помидоры не всегда вызревать успевают, в основном на печке доходят. Лёгкая у нас пища по сравнению с вашей. Здоровая.
— То есть, ты своей жизнью доволен?
— Вполне.
Жар в парилке с непривычки показался свирепым, аж дыхание перехватило, и глаза сами собой прикрылись.
— И сколько тут сегодня? — Самгин, морщась, полез на второй полок, отхлебнув ещё из бутылки, прихваченной с собой.
— Семьдесят, — ответил парильщик, сухой и крепкий телом парень в войлочной шапке, навроде киргизской, обмотанный короткой простыней ниже пояса. Он готовил веники, что-то разглядывая и выбирая, пробуя рукой.
— Сойдёт за третий сорт, подскажи там, чтобы ко второму заходу подняли малость, градусов на пять.
— Скажу. С кого начинать будем? — парень явно не церемонился с клиентами.
— С него вон и начинай. Я отдохну пока, пот погоняю, — Самгин развалился на белой свежей простыне, которую расстелил на полке парильщик.
— Ну, давай, служивый, — панибратски обратился парень к Ларику, — ляг и расслабься, забудь и про жену, и про любовницу, сейчас тело в покое, дух безмятежен должен быть. Иначе толку — «пшик, да маленько», будет.
Ларик, привыкнув дышать раскалённым воздухом, тоже уже лежал на высоком полке, типа стола, куда молча указал ему банщик. Веники
